— Он сейчас умрет, — бросил другой, равнодушно пожав плечами.
Но на самом деле они по-своему жалели его. Он был одним из них. В старине Рато не было ни капли голубой крови!
Они прислонили его к бочонку, и он так и остался сидеть. Приступ постепенно проходил. Теперь у него хватало дыхания, чтобы ругаться. Подняв голову, он встретился глазами с взглядом гражданина Шовелена, устремленным на него.
— Будь ты проклят, собака, — начал он, но не успел договорить: его, ослабевшего от кашля, одолело головокружение. Кроме того, Шовелен едва не задушил его, напав в темноте и швырнув на землю.
Мужчины, окружившие пленника, ежились при виде гражданина Шовелена, в эту секунду удивительно походившего на смерть. Щеки и губы бескровны, волосы стоят дыбом, глаза почти бесцветны. Трясущаяся рука с пальцами-когтями вытянута вперед, словно он старается отогнать некий кошмарный призрак.
Состояние, подобное трансу, владевший им страх и ощущение полнейшего бессилия продолжались всего несколько секунд. Сами мужчины были перепуганы. Не в силах понять, что случилось, они посчитали, что гражданин Шовелен, которого все знали в лицо, неожиданно потерял разум или попал во власть дьявола. Старина Рато был самым безобидным на свете человеком и не мог бы испугать и ребенка!
К счастью, напряжение ослабело, прежде чем кем-то из них овладела паника. Шовелен взял себя в руки могучим усилием воли, на которое способны только сильные натуры. Нетерпеливо проведя рукой по лбу, он отмахнулся, словно пытаясь отогнать демона ужаса, им овладевшего. И продолжал всматриваться в Рато пристально, изучающе… И тут, словно его вдруг осенило, он спросил ближайшего к нему гвардейца:
— Сержант Шазо… он тоже в Арсенале?
— Да, гражданин!
— Немедленно приведите его сюда.
Гвардеец повиновался. Следующие минут десять прошли в молчании. Рато, измученный, все еще не пришедший в себя, невнятно бормотал ругательства. Он по-прежнему сидел, прислонившись к бочонку, и тревожно следил за каждым движением Шовелена. Последний метался по каменному полу, как разъяренный тигр в клетке. Время от времени он останавливался, чтобы взглянуть в сторону Арсенала или осмотреть темные углы кладовой и разбросать ногой очередную груду мусора.
Наконец он довольно вздохнул. Солдат вернулся вместе с товарищем, тяжеловесным, на вид очень сильным коротышкой.
— Сержант Шазо! — резко воскликнул Шовелен.
— Явился по вашему приказанию, гражданин, — ответил сержант и по знаку Шовелена проследовал в дальний угол комнаты.
— Слушайте меня внимательно! — властно объявил Шовелен. — Только нагнитесь ко мне. Не желаю, чтобы эти дурни нас подслушивали!
Убедившись, что они с сержантом достаточно далеко от остальных, он показал на Рато и быстро объяснил:
— Отведите этого болвана в кавалерийские бараки. Найдите ветеринара. Скажите ему…
Он осекся, словно не в состоянии продолжать. Губы тряслись, лицо было пепельно-серым. Шазо, ничего не понимая, терпеливо выжидал.
— Этот олух, — уже спокойнее продолжал Шовелен, — связан с шайкой опасных английских шпионов. Особенно с одним, высоким, мастером всяческих трюков, который использует Рато в качестве двойника. Возможно, вы слышали…
Шазо кивнул.
— Знаю, гражданин, — мрачно ответил он. — Братский ужин на улице Сент-Оноре. Приятели говорили, что никто не смог отличить Рато — возчика угля, от Рато-англичанина.
— Именно! — сухо обронил Шовелен, уже успевший взять себя в руки. — Поэтому я хочу знать наверняка. Ветеринар, поняли? Он клеймит кавалерийских лошадей. Пусть поставит тавро на руке этого олуха. Одну букву. Вечную метку.
Шазо невольно ахнул.
— Но, гражданин… — начал он.
— Что еще? — рявкнул Шовелен. — На службе у Республики не может быть «но».
— Знаю, — пристыженно пробормотал Шазо, — но все это так странно…
— В Париже каждый день случаются вещи куда более странные, друг мой, — процедил Шовелен. — Мы клеймим коней как собственность государства; почему же не людей? Придет время, когда Республика может потребовать клеймения каждого ее гражданина по приказу государства — в знак полной лояльности.
— Не мне спорить с вами, гражданин, — пробормотал Шазо, беззаботно пожав плечами. — Если прикажете мне отвести Рато к ветеринару в кавалерийские бараки и заклеймить как скотину, почему бы…
— Не как скотину, гражданин, — перебил Шовелен. — Прежде всего вы вольете в гражданина Рато бутылку лучшей водки за счет правительства, а когда он будет беспробудно пьян, приложите клеймо к его левой руке. Одну букву. Да пьяный бродяга ничего не почувствует!
— Как прикажете, гражданин, — безразлично пробормотал Шазо. — Я тут ни при чем и делаю, как мне велят.
— Как всякий хороший солдат, гражданин Шазо, — заключил Шовелен. — И я знаю, что могу доверять вашей скромности.
— О, что касается этого…
— Само собой ясно, что иначе никак нельзя. Пока что, друг мой, берите болвана и объясните все ветеринару.
Он вынул из кармана вощеную дощечку для письма и, нацарапав несколько слов, подписался с тем элегантным росчерком, который позволял определить его почерк на множестве тайных приказов, исходивших от Комитета общественного спасения в течение двух лет его существования.
Шазо взял письменный приказ и сунул в карман, после чего повернулся и отдал команду своим людям. Те снова подняли на ноги беспомощного Рато. Он охотно пошел с ними. И вообще был готов на все, лишь бы поскорее отсюда убраться, подальше от этого тощего дьявола, с осунувшимся лицом и пронизывающим взглядом бесцветных глаз. Поэтому он безропотно позволил себя увести.
Шовелен смотрел вслед маленькому отряду: шестеро мужчин, астматик и замыкающий сержант перешли на другую сторону улицы Ла-Планшетт и направились к кавалерийским баракам в квартале Бастилии.
Довольно кивнув, Шовелен тщательно закрыл двойные двери и, снова оказавшись в темноте, на ощупь добрался до лестницы и поднялся этажом выше.
Оказавшись на площадке первого этажа, он уже хотел толкнуть дверь, ведущую в квартиру матушки Тео, но дверь открылась сама, словно под напором невидимой руки, и голос с издевательской интонацией откуда-то из-за спины учтиво предложил:
— Позвольте мне, месье Шамбертен?
Глава 25Четыре дня
Шовелен так и не мог вспомнить, что произошло в следующие четыре секунды. То ли он по собственной воле ступил в приемную Катрин Тео, то ли невидимая рука втолкнула его… неизвестно. Но пришел он в себя, когда уже сидел на скамье, прислонившись к стене, а перед ним, глядя на него лениво и насмешливо, спокойный, красивый, безупречно одетый, стоял его злейший враг, сэр Перси Блейкни.
Приемная была до чрезвычайности мрачной. Кто-то уже успел зажечь в люстре сальные свечи, бросавшие дрожащий свет на сырые голые стены, каменный пол и занавешенные окна. Тонкие спирали смрадного дыма поднимались к закопченному потолку.
Терезы нигде не было видно. Шовелен огляделся, делая отчаянные усилия сохранить самообладание и надеясь на никогда не покидавшее его мужество. Он отнюдь не был трусом, не боялся смерти или насилия от рук человека, которому причинил немало зла и которого с ненавистью преследовал. Нет! Он не боялся смерти от рук Алого Первоцвета! Пуще всего он опасался насмешки. Унижения. Этих замыслов, дерзких, авантюрных, казалось бы, невыполнимых, которые, как он знал, уже зреют в голове врага, за этим гладким лбом, насмешливыми глазами, имевшими силу раздражать его, доводя до грани безумия.
Наглый авантюрист! Ничем не лучше шпиона, несмотря на аристократический вид и презрительную мину! Этот бесстыжий англичанин был единственным человеком в мире, который посмел помериться силами с ним, Шовеленом, унизил его до положения ничтожества, окруженного всеобщим презрением, сделал посмешищем в глазах тех, над кем он хотел властвовать, и в этот момент, когда ему снова пришлось встретиться глазами с вызывающим взором англичанина, он чувствовал себя словно на дуэли, со шпагой в руках, и опасался того самого смятения, которое нападало на него в присутствии врага, парализуя его конечности и лишая мозг способности мыслить.
Он не мог понять, почему Тереза Кабаррюс его покинула. Пусть она женщина, но если считается его помощницей, ее присутствие дало бы ему моральную поддержку.
— Вы ищете мадам де Фонтене, дорогой месье? — весело спросил сэр Перси, словно разгадав его мысли. — Леди… о, леди… они добавляют очарования, я бы сказал, пикантности в самые скучные беседы. Увы, мадам де Фонтене сбежала при первых же звуках моего голоса! Теперь она нашла убежище в логове старой колдуньи, где вопрошает духов, как лучше выбраться отсюда, учитывая, что теперь дверь заперта. Чертовски неудобно, если дверь заперта, когда хорошенькая женщина жаждет оказаться по другую сторону. Что вы думаете об этом, месье Шамбертен?
— Думаю, сэр Перси, — ухитрился ответить Шовелен, призывая на помощь всю храбрость и сообразительность и сгорая при этом от унижения, думаю о другой красивой женщине, сидящей в комнате над нашими головами. Она тоже была бы очень рада оказаться по другую сторону запертой двери.
— Ваши мысли, — со смехом парировал сэр Перси, — всегда так оригинальны, мой дорогой месье Шамбертен! Как ни странно, мои направлены на одну цель, весьма логичную, как вы сами признаете: вытрясти дух из вашего тщедушного тела, раздавить, как крысу.
— Осторожнее, сэр Перси, осторожнее, — ответил Шовелен, прекрасно изображая спокойствие. — Пусть я, по-вашему, жалкая крыса, но даже если буду лежать бездыханным и изуродованным на этом каменном полу, леди Блейкни по-прежнему останется нашей пленницей.
— А вы по-прежнему будете носить на редкость отвратительно скроенные панталоны, самые мерзкие из всех, какие я только имел несчастье видеть! — невозмутимо парировал сэр Перси. — Господи помилуй, неужели вы гильотинировали всех приличных парижских портных?
— Предпочитаете держаться дерзко и непочтительно, сэр Перси? — сухо откликнулся Шовелен. — Но хотя последние несколько лет вы играли роль безмозглого щеголя, я понял, что за внешним легкомыслием кроется вполне здравый и немалый ум.