Маршал сделал жест, как бы говоривший: «Они на это способны, эти злодеи казаки!» – и с волнением ответил:
– Ваше величество, я люблю Анрио как родного сына. Моя жена вырастила его. Я сам рекомендовал его вам для таких поручений как человека, достойного доверия. Меня страшно пугает мысль, что не только он сам погиб в какой-нибудь засаде, но что неприятель захватил также секретные бумаги вашего величества.
– Важные секретные бумаги! Мое движение на восток, о котором я сообщал императрице, теперь, конечно, уже известно неприятелю, и вот чем объясняется передвижение неприятельских войск, замеченное нами сегодня утром, в направлении Арси. О, это ужасная неосторожность!
– Государь, Анрио, наверное, сделал все возможное, чтобы уйти от них.
– Я обвиняю не его, а судьбу и самого себя. С некоторых пор все против меня. Да я и сам во многом виноват. Ах, зачем мы обращаем внимание на мнение женщин, на то, что они думают, на то, о чем они хнычут! Очень мне нужно было уведомлять императрицу о… моих намерениях!
И в порыве гнева Наполеон схватил с поставца тарелку и, швырнув ее об пол, разбил.
Оба генерала, подавленные этой вспышкой гнева, молчали.
Наполеон казался столь же угнетенным, сколь взбешенным от одной мысли, что секрет его смелого маневра – движения к северным крепостям – известен теперь Шварценбергу и Блюхеру.
Разбив тарелку, он несколько успокоился и, сев верхом на стул, в своей обычной позе, то есть прислонившись спиной к столу, сложив на спинке стула руки и опустив на них подбородок, впал в глубокую задумчивость. Его неподвижные зрачки, казалось, были устремлены на что-то яркое, видимое лишь ему одному. Может быть, в окружающем его" мраке он искал свою звезду, уже померкшую, уже почти обратившуюся в туманное пятно?
В этом состоянии экстаза мыслей и чувств Наполеон видел самого себя, читал в своей душе, как в раскрытой книге: факты, гипотезы, события, случайности, удачи и неудачи – рисовались перед ним непрерывной чередой. Он все предвидел, и ничто не могло поразить его, захватить врасплох: но как врач, изучающий свой собственный организм и видящий следы болезни, определяет воспаления, засорения и т. д., но избегает логических выводов, чтобы не выйти из границ успокоительного оптимизма, так и Наполеон обходил опасности и препятствия, которые открывал ему его гений. Он не хотел считаться с точными данными, которыми снабжали его замечательное знание людей и изумительное, бессознательное понимание вещей. Поэтому он отгонял от себя призрак измены, который упорно рисовала ему мысль; поэтому же, взвешивая досадный факт захвата неприятелем его тайного плана, он старался в своих соображениях обойти все те препятствия, которые вносили в его расчеты эти два фактора. Он мечтал еще раз овладеть счастьем, еще раз сделать его своим послушным слугой.
Он не отказался ни от одного из своих проектов и как отчаянный игрок стремился поставить последнюю карту вопреки полосе упорного несчастья, тогда как его противники подбирали козыри.
Он резким движением поднял голову и сказал генералам, внимательно следившим за немой работой его мысли и спрашивавшим себя, к какому внезапному, гениальному, неотразимому решению она приведет его:
– Если неприятелю известен мой план, как все заставляет меня предполагать; если он захватил моего курьера и завладел письмами императрицы, заключавшими, конечно, важные известия. Ну, что ж, господа! Тогда нас завтра атакуют между Сеной и Об. Придется дать сражение. Может быть, оно и лучше! Этот враг, без конца отступающий и уклоняющийся от битвы, может быть, перейдет к решительным действиям. Воспрепятствовать этому я не могу! Такова судьба! Я хотел бы задержать решительный удар, но как избежать его? Господа, приготовимся к битве! Завтра здесь, без сомнения, загрохочут пушки. Себастьяни, вы прикажете войскам отходить к Труа; ты, Лефевр, займешься переправой через Об. Завтрашний день будет, может быть, великим для Франции!
И Наполеон сделал знак генералам удалиться. Он хотел поесть и отдохнуть несколько часов. Он снова стал спокоен, он улыбался и на прояснившемся лице опять засияла его всегдашняя самоуверенность.
XIII
С помощью Рустана Огюстина с матерью подала Наполеону скромный обед, состоявший из яичницы, поджаренной ветчины, цыпленка, салата, сухих орехов с вареньем и легкого местного вина.
Наполеон, как всегда, ел быстро, не произнося ни слова.
Каждый раз как женщины выходили за кушаньем или за чистыми тарелками, оба мальчика из своей засады с любопытством наблюдали, как ест великий человек. К концу обеда Наполеон позвал их к себе, расспросил, сколько им лет, умеют ли они читать, любят ли играть в солдаты, очень ли сильно ненавидят казаков, потом дал им по золотой монете и отпустил, ущипнув предварительно каждого за ухо, что доказывало удовольствие, с которым он выслушал их ответы.
Когда обед был кончен, старушка взяла стакан, из которого пил император, спрятала его в буфет не вытирая и с чувством сказала:
Я навсегда сохраню его. После моей смерти он перейдет к моим детям, и на посиделках все будут говорить: "Император пил у нее вино, и она сберегла его стакан».
Тронутый император встал и крепко пожал ее руку.
– В добрый час!
Потом усевшись перед огнем, в который подбросили связку хвороста, он заснул спокойным, глубоким сном. Ему спилось столкновение с неприятельской армией; он слышал топот кавалерии и пушечные выстрелы. Небо еще раз увенчало его победой. Он изгонял неприятеля из Франции и с торжеством вступал в ликующий Париж. Но среди этих причудливых сновидений он все время ясно различал два обожаемых существа: белокурую, привлекательную женщину с розовым лицом, улыбавшуюся ему от колыбели, в которой покоилось дитя с кудрявыми волосами.
Легкий шум разбудил его. Он встрепенулся.
– Что там такое? – крикнул он. – Не беспокойте меня! На пороге показался Рустан, спавший поперек двери.
– Ваше величество, курьер из Парижа непременно хочет говорить с вами.
– Скорей, скорее позовите его!
Вслед за мамелюком вошел, с трудом передвигая затекшие ноги, штабной офицер, весь покрытый пылью и, видимо, крайне утомленный. У императора вырвался радостный крик.
– Анрио! Это мой молодец Анрио! Значит, на вас дорогой не напали?
– Нет, ваше величество, мне удалось счастливо исполнить поручение, которое вы доверили мне.
– А Себастьяни и Лефевр думали, что на вас напали, убили, ограбили! Они уверяли, что содержание ваших депеш стало известно неприятелю. Давайте скорее письма) ведь письма, конечно, есть? Видели вы императрицу? Здорова она? И сын мой здоров?
Анрио покраснел. Зная, что император не любил, чтобы женщины вмешивались в его дела, он не смел признаться, что сносился с императрицей через посредство Алисы; поэтому он ограничился уклончивым ответом:
– Их величества в добром здравии. Вот ответ ее величества императрицы.
И он подал письмо, написанное в ресторанчике Латюиля под диктовку Нейпперга. В нем Мария Луиза, преувеличивая действительное настроение парижан, не скрывала, что следовало ожидать революции, если император не поспешит вернуться с победой; народ устал от войны, У союзников в Париже большая партия сторонников, которые примут неприятеля с радостью и беспрепятственно, впустят его в город.
– Милая Луиза! Как она тревожится! Но она преувеличивает серьезность положения! Черт возьми! Она хочет заставить меня поскорее вернуться к ней! Как она любит меня! – прошептал растроганный Наполеон, быстро поднося письмо к губам, а потом, устыдившись своей слабости, стал расспрашивать Анрио о его путешествии и об отрядах, которые встречались ему по дороге.
– Итак, вас никто не тревожил на обратном пути из Парижа?
– Никто, ваше величество! Мне посчастливилось: дороги оказались свободны.
«Значит, неприятелю совершенно неизвестны наши планы! – с удовольствием подумал Наполеон. – И я могу начать свое большое движение на север и на восток. Не подозревая истинных моих намерений, неприятель бросится за мной. Столица будет в безопасности… Если какие-нибудь отдельные корпусы и совершат диверсию на Париж, мои храбрые национальные гвардейцы сумеют оказать им должное сопротивление. С ними императрица и мой сын будут в безопасности. Мой приказ об отступлении к Луаре в случае серьезной опасности теперь не нужен. Выражения, в каких мне отвечает моя дорогая Луиза, не допускают в этом смысле никакого сомнения. Она останется в Париже в ожидании моих побед и… моего возвращения! Еще несколько дней, даже почти несколько часов, и я нанесу коалиции страшный удар, от которого ей не оправиться!»
– Я доволен вами, полковник! – обратился Наполеон к Анрио, потирая руки. – Ступайте, отдохните, вы, вероятно, очень устали. Я непременно передам маршалу Лефевру, как я доволен и привезенными известиями, и тем, как было исполнено мое поручение.
Анрио удалился, искренне радуясь, что оказал императору такую услугу, а Наполеон, отдохнувший, бодрый, свежий, с прояснившимся лицом, склонился над картой и занялся составлением окончательного плана кампании.
Тщательно обдумав положение дел, император вскоре приказал Рустану позвать к нему Себастьяни и Лефевра. Разбуженные среди ночи генералы не без удивления выслушали приказания, продиктованные им Наполеоном.
Маршалы Удино и Макдональд должны были спешить к нему по правому берегу реки Оба и соединиться с ним в Арси; Ней должен был двигаться к Арси по правому берегу, а Фриан – по левому. Маршалы Мортье и Мармон, стоявшие в Реймсе, должны были через Шалон идти на соединение с ним. Сам же Наполеон с гвардейской кавалерией и с ожидавшимися из Парижа подкреплениями под начальством Лефевра-Депуэтт, направлялся на Арси, который должен был сделаться центром большого движения; оттуда он перебросит свои силы на Витри, Сен-Дизье, Бар-ле-Дюк.
Отдав эти распоряжения, Наполеон опять сел за работу, изучая карту, справляясь о положении каждого корпуса, отдавая себе ясный отчет во всех мельчайших деталях, касавшихся маленькой армии, с которой о. ч предполагал выполнить грандиозный план увлечения за собой вторгшегося в страну неприятеля, его поражения в Лотарингии, затем перенесения войны в Германию; отступление союзникам будет отрезано, и он будет грозить одновременно и Берлину, и Вене! Не будь измены, план осуществился бы, Франция была бы освобождена, а коалиция распалась бы, и императору Александру пришлось бы возвращаться в Петербург с большими затруднениями, окольными путями, через Голландию и Северное море.