— Класс! — возвестил раскрасневшийся Майлз, размахивая своими часами. — Последним на циферблате стоит «Либеральный демократ». Ты как, Эд?
— Майлз, — невнятно пролепетал Эдди, — я пьян в стельку, я устал, я голоден, но мне уже все равно.
Джонни К. сказал Эдди, что это самый кайф. И что неплохо иногда побыть голодным. Дескать, ирландцы едят слишком много картошки и это отражается на их мозгах. Эдди ответил, что англичане слопают все, что угодно, лишь бы оно было в консервной банке.
— Если бы генерал Гальтьери вправду хотел оттрахать англичан[30], — сказал он, встряхивая свой «Оттяжной удар», — ему нужно было попросту снять со всех банок аргентинского мяса маленькие ключики-открывалки, только и всего.
Медленно потягивая «Громилу Харви», Кит хихикнул.
— Это слишком жестоко, Эдди, не по-христиански.
— Ну а я и не какой-нибудь паршивый христианин.
— Но ты ведь и не какой-нибудь чертов иудаист, а? — с ужасом спросил Кит.
— По правде, я агностик, — объявил Эдди, в три глотка приканчивая «Дрожь в коленях».
— Ну и ну, — протянул Кит, — неужто? А я — Телец, ешь твою мышь.
— Откуда в женском туалете сигаретный автомат? — проворчал Джонни К., ни к кому конкретно не обращаясь.
— Это машинка для тампонов, идиот, — вздохнула Мария.
— Религия — опиум для народа, Кит, — вежливо буркнул Эдди, сдувая пену с «Множественного оргазма», — как говорил Маркс.
— Граучо, да? — истерически хихикнул Майлз.
— Я серьезно, Эд, приятель, — сурово возгласил Кит, ковыряя в носу. — Как насчет природы и всего такого? Я серьезно… нет, кончай ржать, Джонни, отморозок… Как ты все это объяснишь, а?
— О чем ты? — промямлил Эдди.
Мутным взглядом Кит уставился куда-то вдаль и задумчиво почесал в паху. Отхлебнул коктейля «Раздвинь ляжки» и недовольно фыркнул, пролив несколько капель на галстук.
— Ну, представь себе маленький цветок, ну да, я имею в виду такой маленький цветочек, сечешь, едрен батон? Ладно, я хочу сказать — заткнись, Мария, — я хочу сказать, почему, ешь твою мышь, он вообще должен существовать? Маленький дурацкий паршивый цветочек, от которого никакой пользы? В этом же нет смысла, верно?
— Оч' просто. — Эдди отхлебнул из стакана. — Эволюция.
— Какая, к чертовой матери, эволюция? — фыркнул Кит. — Засунь ее себе в задницу, Эдди. Это потому, что Бог его создал и посадил, сечешь? Всё для чего-то нужно, едрен батон.
— Парни, парни, парни, парни, парни, парни, — сказал Майлз, — парни, пожалуйста…
— Отвянь ты, — оборвал его Кит, — и дай мне еще один такой, с бумажными зонтиками.
У Эдди возникло ощущение, что в мозгах потихоньку назревает взрыв.
— Нет, Кит, послушай, — возразил он, залпом опрокинув «Костолома Рэмбо», — ты должен понять, парень, понимаешь…
Он вытер губы тыльной стороной руки. Ему было тепло и весело, он чувствовал глубокое удовлетворение; вдобавок он только что заметил, какие замечательные у Кита глаза — голубые, до странности добрые, честные, просто замечательные глаза.
— Я хочу сказать, парень, я люблю тебя и хочу, чтобы ты понял правду.
Ошеломленный, покрасневший Кит заметил, что рука Эдди вцепилась в лацкан его пиджака.
— Ты должен понять, Кит, должен освободиться, черт возьми. Я имею в виду — настроиться на реальность, понимаешь, о чем я? Слушай, ты когда-нибудь читал Китса? Или Уильяма Блейка?
— Он прав, — вздохнул Джонни К., поджав губы, скорбно кивая и безрадостно прихлебывая «Космическое оружие». — Он чертовски прав…
Эдди обнял Кита за плечи.
— Отвали, придурок, — предостерегающе буркнул Кит. Эдди рассмеялся и ткнул его кулаком в грудь. Потом высыпал на мокрый стол содержимое спичечного коробка и принялся рассказывать о жизни и деятельности Дарвина, меж тем как Кит с искренним рвением расправлялся с большой порцией «Ручной смеси».
Три «Французских письма», один «Свали меня» и половина «Ради бога, выпори меня» не помогли — Эдди ничего не добился. Кит начал злиться. Мрачно приканчивая большими глотками «Смесь Боллока», он принялся стучать кулаком по столу.
— Бог есть, ешь твою мышь, и мне начхать на то, что ты там несешь про каких-то биглей[31], придурок.
— Знаешь, — сказал Эдди, — Иисус был хороший человек, но всего лишь пророк.
— Что вы там про оброк? — встрепенулся Майлз.
— Не трогай Иисуса, — предупредил Кит, погрозив Эдди пальцем. — Я серьезно, Эдди, шутки шутками, но не трогай.
— На земле мир, и в человеках благоволение, — икнул, Джонни К., из носа у него потекла розовая жидкость.
— Бога нет! — рявкнул Эдди, глотая горький двойной «Раздразни его». — Все это полная хренотень, пропаганда для крестьян, и ты это знаешь, Кит. Ты чего крутишь, парень? А ну давай, колись. Может, рекламу делаешь Папе Римскому, черт подери, а?
Кит допил «Уныние пивовара», скрестил руки на груди, громко рыгнул, закрыл глаза и усердно закивал:
— Ну да, конечно, для всех это хорошо, только не для наших вонючих интеллигентов… я вот что хочу сказать, Эдди Вираго, или как тебя там, я — рабочий класс и горжусь этим, ешь твою мышь!
— Но, Кит, — пробормотал Джонни К., — разве последний раз ты голосовал не за тори?
— Ха! — выдохнул Эдди, чуть громче, чем следовало бы, и в горле у него булькнуло.
Майлз нервно покосился на него.
— Тебя тошнит, что ли? — поинтересовался он, прикрывая рукой свой стакан.
— И не думал даже, ты, недоносок, — пролаял Кит. — И дело не в этом. Тут речь о другом.
— Господи, — вздохнула Мария, — ты что, вправду бестолочь, Кит?
— По крайней мере, я не какая-нибудь там вонючая лесбиянка, — рявкнул Кит, — в отличие от некоторых.
Эдди обнаружил, что с трудом двигает челюстью. В животе было такое ощущение, словно он проглотил стиральную машину. Каждое слово, произносимое Китом, свистело у него в ушах, будто все они начинались на «с». Это действовало на нервы. Как и до странности неприятные, хитрые и слишком близко посаженные голубые глазки Кита. Да. Он никогда раньше этого не замечал, но так оно и было, без сомнения. Теперь Эдди видел это отчетливо. И нос у него слишком большой. Господи Иисусе, какой же мерзкий ублюдок. Таких, как Кит, думал Эдди, нужно просто ставить к стенке и расстреливать. Или забивать дубинкой.
Уши Эдди горели от ярости; он глотнул «Сведи меня с ума».
— Да, такие засранцы, как ты, и начали эту поганую гражданскую войну в Испании. Ты лично, ты, паршивый фашист. И нечего вертеть башкой. Я с тобой говорю, Адольф.
— Почему мы не можем просто любить друг друга, — всхлипнул Джонни К., — почему мы не можем…
— Какие у тебя планы на Рождество, Эд? — жизнерадостно поинтересовался Майлз.
— Отвали, реакционер, — ответил Эдди.
Внезапно уронив слезу в стакан с коктейлем «Утопи мою тоску». Кит пробормотал:
— Я же говорю о бедном маленьком младенце Иисусе, он совсем один в своих маленьких яслях, только он, да паршивые коровы, да дерьмо, да солома… Совсем один на свете. Некому о нем позаботиться. Бедный малютка.
Он шумно высморкался прямо в свой галстук, зеленый в красноватую полоску.
— Ах, как мило, — оскалился Эдди, — просто чудесная рождественская проповедь! Представь, что, если деревенский викарий назовет мнимого сыночка всемогущего божества «плодом незаконной любви»? Просто очаровательно.
— Вот из-за чего вся эта хреновина в Ирландии, у вас там вообще нет никакой религии. Солнцепоклонники чертовы.
— Перебор с религией, — загремел Эдди, — вот в чем проблема! Что нам на самом деле нужно, так это организованные массы рабочего класса, — тут он вдруг осознал, что поднимается на ноги и сжимает кулак, — которые объединятся, сбросят цепи рабства и низвергнут своих подлых капиталистических угнетателей. — При этом ему отчетливо послышался шквал аплодисментов героического пролетариата.
— Это кто же тут подлый, ты, придурок? — прошипел Кит.
— Кто-то говорил про «Цепи рабства»? — спросил Майлз. — По-моему, я их уже пил.
— Рабочий класс, черт меня побери, — объявил Джонни К.
— О господи, пора по домам, — простонала Мария и потянулась за своим пальто.
Внезапно все умолкли. Только музыкальный автомат тарахтел поодаль. Майлз допил свой «Дж. Данфорт Куэйл» и закурил сигарету. Казалось, все смотрели на него — все, кроме Кита и Эдди, которые таращились друг на друга. Потом Кит качнулся вперед и закрыл руками глаза. Заплакал. Плечи его дрожали, и Джонни К. успокаивающе похлопал его по ляжке.
— Я, пожалуй, пойду, парни, — сказал Фитци, — большое спасибо за проводы.
— Ты ублюдок, — рыдал Кит, — бессердечный ублюдок, Эдди.
— А ты, — взвизгнул Эдди, — дерьмовый монотеист.
Хозяин за стойкой бара глубоко вздохнул и щелкнул пальцами. В дверях вырос чернокожий вышибала, тяжелой походкой протопал к Эдди, опустил ручищи ему на плечи и аккуратно усадил на место.
— Все в порядке, старина, — сказал ему Эдди, — Нельсон Мандела и все такое, точно? Одна пуля, один переселенец, верно?
— Не говори так, Пэдди, — сказал Кит, улыбаясь с внезапной самоуверенностью, — ты не в Белфасте, едрен батон.
Эдди снова встал, чувствуя себя до странности трезвым, абсолютно трезвым, безнадежно трезвым — более трезвым, чем если бы вовсе не пил, более трезвым, чем когда-либо в жизни, если хотите знать, но это не ваше собачье дело. В его жилах струилась чистая дистиллированная ненависть. Презрение жгло его мозг. Он открыл рот, но не мог произнести ни слова. Перед глазами все плыло, словно в жарком тумане. Каждая пора источала жар. Казалось, все в пабе смотрят на него. Он уставился на Кита и, раскачиваясь из стороны в сторону, вдруг осознал, что хочет укокошить его каким-нибудь изощренным и непременно мучительным способом.
— Спокойно, Эд, — сказал Майлз, — не сходи с ума. Вот, выпей-ка «Множественный оргазм».
Эдди запрокинул голову и заголосил, обращаясь к фальшивым дубовым балкам: