– Это вообще что? – уточнил я у продавщицы.
– Это саперави. Ноль восемь литра, рубль тридцать цена. Сегодня завезли.
– Его пить-то можно? – недоверчиво спросил я. – А то меня женщины убьют.
– Не знаю… – грустно пожала плечами продавщица. – На вкус и цвет товарищей нет. Обычное сухое вино. Глинтвейн сварите в случае чего.
Я взял шесть бутылок и с тяжелым чувством недовыполненного долга поехал обратно в дом творчества.
Пока я ездил туда-сюда, в нашей комнате объявились долгожданные гости: подруга Ермолаева, мальчик Сережа, его сестра Оля и поэт Геннадий Рабинович.
Рабинович уже читал собравшимся свои стихи, а все пытались при этом что-то обсуждать. Рабинович не обижался и продолжал бубнить, глядя то в пол, то на Олю.
Я молча вынул из брезентового рюкзака все шесть бутылок и поставил их на простой белый столик, где Ермолаева заливала майонезом салат (в номерах дома творчества были такие крошечные угловые кухоньки с раковиной и полочкой на стене). В бутылках красиво блеснуло.
– Это что? – недовольно сказала Радлова.
– Саперави! – сказал я. – Из Грузии прям привезли. Ноль восемь литра в бутылке. Цена рубль тридцать.
– А пить-то его можно? – недоверчиво спросила подруга Ермолаева.
– Да ладно вам, в крайнем случае глинтвейн сделаете!
…О том, что они скорее всего будут делать глинтвейн из плохого или не очень хорошего вина, Радлова задумалась давно. Конечно, это был такой как бы резервный вариант, но все же она захватила рецепт, а верней, взяла его у мамы. Рецепт был следующий (она записала по телефону буквально слово в слово): «Греешь вино, не доводя до кипения. Туда цедру лимона, яблоко, гвоздика, корица, сахар или мед. Некоторые добавляют водку».
Рецепт у нее был заботливо сложен вдвое и хранился в заднем кармане джинсов, которые как раз сейчас были на ней.
– А сколько нужно для глинтвейна вина? – деловито спросила Ермолаева.
– Думаю, бутылки три, – сказала Лена, брезгливо окинув взглядом мою добычу. – Остальное оставим на завтра.
– А цедра лимона?
– Лева! – сказала Радлова повелительно. – Ты думал – что, девушки будут работать, а ты будешь расслабляться и ждать Нового года? Вот возьми бумажку и запиши.
1. Кастрюля (как для супа, можно большую, можно без крышки).
2. Лимон или несколько мандаринов.
3. Сахар (можно взять несколько кусочков или немного песка в кулечке).
4. Корица, гвоздика, любые специи, какие есть.
– Это где все взять? – осведомился я осторожно.
– Это в столовой все взять! Вот возьми рубль и отблагодари там.
Радлова выпихнула меня за дверь, и я оказался внутри большой прохладной застекленной веранды. Здесь было тихо и горел тусклый свет одинокой лампочки. Он таинственно освещал окружающий нас лес. Лес был совсем близко. Лапы елей покачивались и стряхивали с себя густые хлопья снега, даже целые шапки, как будто хотели остаться с непокрытой головой.
Хотя я терпеть не мог кого-то о чем-то просить, с кем-то договариваться и т. д., настроение все равно было отличное. До Нового года оставалось еще пять часов.
Я вышел на крыльцо, надел шапку и вздохнул полной грудью.
В густой темноте я с трудом нашел тропинку к столовой.
Столовая была освещена очень ярко, во всех окнах горел праздничный свет, а в холле, где находился гардероб с железными вешалками, стояла в углу маленькая елочка, обвешанная бедной мишурой и мигающими лампочками. В обеденном зале, еще пустом, было накрыто примерно десять или двенадцать круглых столиков, уже с приборами и тарелками.
Ко мне вышла, вероятно, та же самая усталая подавальщица в бумажном кокошнике с намеком на костюм Снегурки, что и к Радловой.
– Простите, а вы свободны? – спросил я.
– Вообще-то я занята, – недовольно сказала подавальщица и уже начала медленно разворачиваться, шаркая тапочками, но тут я спохватился:
– Ой, простите, пожалуйста! Тут к вам девушка намедни приходила за вином, так вот, мы купили в Зеленограде и хотим глинтвейн сварить, вы не могли бы нам немного помочь… – последнюю фразу я произносил уже очень тихо, ни на что не надеясь, и протянул записку прямо подавальщице в руки. Она молча взяла и сощурилась, читая.
– Пойдемте со мной, – сказала она сухо и отправилась на кухню.
У огромной плиты стояла веселая толстая повариха в чистом белом халате и нормальном поварском колпаке, безо всякого намека на костюм Снегурки, она колдовала над вторым блюдом типа бефстроганов.
– Люсь, чего? – крикнула она, глядя на меня.
– Глинтвейн хотят сварить! – ответила Снегурка и гулко загрохотала кастрюлями. Мне досталась хорошая эмалированная кастрюля, темно-зеленая, с небольшими выщерблинами по краям, с крышкой, литров, наверное, на пять…
– На, держи! – сказала Снегурка. Теперь я понял, почему они все орут. в кухне шумно гудела вытяжка. – Посуды-то хватит?
Несмотря на то что я испуганно кивнул (откуда я знал, хватит Радловой посуды или нет?), она сунула мне в руки пять фаянсовых белых тарелок и четыре тонких стакана.
– Лимона нет! – строго сказала она. – Мандарин могу дать! Пять штук! Ты меня понял?
Я закивал, потом осторожно поставил всю эту гору посуды на железную полку и достал рубль, на всякий случай повернувшись к поварихе спиной, чтобы моя взятка не была такой уж демонстративной.
– Ничего-ничего… – скромно сказала Снегурка и быстро спрятала рубль в карман. – Люся! У нас гвоздика есть, или корица, или там чего?
– В шкафу возьми! – не оборачиваясь, крикнула повариха.
Снегурка все так же медленно и спокойно пошла куда-то, где нашла вырванные из школьной тетрадки и сложенные вчетверо пожелтевшие листы бумаги, сделала два кулька, отсыпала мне туда несколько граммов сушеной гвоздики, щедро сыпанула корицы, выдала мандарины и целый пакет сахара на полкило.
– Счастливого вам Нового года, молодые люди! – улыбнулась она. – Кастрюлю только не сожгите!
Странное вообще это было место – дом творчества.
Впрочем, не успел я выйти из кухни, как настроение мое резко переменилось.
В столовую стремительно входила целая толпа людей, в основном молодые девушки и несколько мужчин. Все они были в разнообразных шапках, шубах, дубленках, засыпанных снегом, все смеялись и громко разговаривали. Я сразу почувствовал себя здесь лишним, как вдруг из толпы отделилось одно мощное тело и ринулось прямо ко мне.
Дело в том, что в моей жизни довольно часто возникают (и тогда возникали) люди, про которых я не то чтобы забыл, но, может быть, и не знал их никогда, или им случайно померещилось, что я их добрый знакомый. Но так или иначе ситуация, возникающая при этом, всегда ужасно мучила своей неловкостью. Внезапно происходил разговор с какой-то кучей неизвестных параметров, одним из которых было имя.
В данном случае это был именно такой человек – Человек с Бледным Лицом, я про себя назвал его именно так. Еще у него были рыжие волосы и очки в роговой оправе, дубленка, под ней приличный твидовый пиджак, круглый живот, массивный торс, но главным отличием было именно бледное лицо, оно отражало непроницаемость и внутреннюю силу, я бы даже сказал – неколебимое упорство его характера.
– Лева! – крикнул он мне еще издали. – Ты-то как здесь?
– Да так… – сказал я и пожал плечами. – В общем-то довольно случайно.
– В каком ты корпусе? – живо спросил меня человек с бледным лицом.
– В пятом… Или в шестом, я не помню, прости… – соврал я.
– Ну понятно… – он неопределенно покачал головой, как будто пока не зная, о чем бы еще спросить. – Слушай, а у них водка есть? – кивнул он головой в сторону кухни.
– Зайди в обеденный зал, там вроде стоит.
– Нет, это та, что на столе, – брезгливо сказал он. – А еще, на кухне, у них есть?
– Не знаю. Мы вообще-то глинтвейн будем варить.
– Глинтвейн – это сила! – уверенно сказал он. – Слушай, а у вас горячая вода в номере есть?
– Тоже не знаю, – сказал я, все более раздражаясь. – Вроде бы есть.
– Да… – неопределенно покачал он головой. – А у нас нет, представляешь? Неудобно, я же сюда с девушками приехал. Попросил нам номер поменять. Слушай, а ты не знаешь, тут на завтрак можно что-то дозаказать?
– Что именно? – тупо переспросил я.
– Ну не знаю… Фрукты, может быть. Яичницу с ветчиной. А то знаю я эти здешние завтраки…
Он даже не дождался моего ответа и сразу задал следующий вопрос:
– Слушай, а ты не знаешь, полотенца они меняют?
Я устало пожал плечами.
– Ну ясно. Хотя, в принципе, я же свои привез. Просто, понимаешь, мы на семь дней… А я же с девушками приехал… Слушай, а ты сколько за путевку платил?
– Понимаешь, старик… – отчетливо сказал я. – Я вообще-то не платил. Я тоже к девушке на Новый год приехал. Вот думаем глинтвейн сварить сейчас, понимаешь?
Тут он наконец заметил, что я стою с пятилитровой эмалированной кастрюлей, пакетом сахара, четырьмя тонкими стаканами и стопкой тарелок.
– Слушай, – радостно сказал он. – Вы же это… заходите к нам!
– Лучше вы к нам! – с облегчением сказал я, кивнул ему и вышел на улицу.
Глубоко вздохнув, я осторожно засеменил по дорожке, чтобы не поскользнуться и ничего не уронить.
Шел я медленно, потому что вдруг резко почувствовал, как хорошо тут, в лесу.
Но, подойдя к нашему домику, остановился как вкопанный.
На тускло освещенной веранде стоял высокий мальчик с очень длинными черными волосами, в белоснежном каратистском кимоно, прямо босиком, и делал медленные плавные движения, как в балете.
Я вошел на веранду и тупо уставился на него.
– Здрассьте! – сказал я, прижимая к груди свой набор для глинтвейна.
Он остановился, сделал вежливый молчаливый поклон и тоже улыбнулся.
– С наступающим! – наконец вымолвил он, и я почему-то понял, что надо отваливать.
Радлова, когда я открыл дверь, радостно закричала:
– Лева! Представляешь, кого я тут встретила? Тут Тимофеев, мой одноклассник, помнишь, я тебе о нем рассказывала? Он теперь занимается карате! Каратист! Господи боже ты мой!