Управляющий всем этим кластер, анализируя поток данных от нейросети Хозяина, пришёл к вполне закономерному выводу. Изначальный план проекта не соответствовал поставленным задачам. В частности, расчёты прочности и объёма внутренних отсеков не позволяли разместить всё необходимое оборудование, силовые блоки, ангары и оружейные установки. И это не говоря уже про все те грузы, что должны будут вместить его грузовые отсеки. Поэтому решение было принято быстро и без колебаний — увеличить длину корабля до двух с половиной километров, а ширину скорректировать до семисот метров в самой толстой части корпуса. Для подобного решения данный ангар подходил идеально. Конструкционные фермы, встроенные в потолок и стены, позволяли подвешивать сотни тонн заготовок на магнитных фиксаторах, а антигравитационные платформы компенсировали любые колебания. Внутренние репульсоры помогали стабилизировать многотонные блоки на весу, чтобы минимизировать напряжения в точках соединения.
Формирование каркаса началось с закладки центральной хребтовой балки. Эта балка представляла собой модульную конструкцию из редкоземельного сплава, основа которого включала ту самую уникальную руду, обнаруженную в глубинных запасниках. Технология плазменной сварки и магнитной фиксации позволяла собирать элементы с точностью до микронов, несмотря на их массу. Длина хребта составляла более двух километров, он имел слегка изогнутую форму, сужаясь к кормовой части — архитектурный элемент, учитывающий аэродинамические и гравитационные нагрузки при входе в атмосферу планет. Следом за “хребтом” пошла установка первичных рёбер жёсткости — поперечных балок, расположенных через каждые двадцать метров. Эти ребра не только усиливали прочность конструкции, но и создавали ячеистую структуру, внутрь которой позже монтировались бы отсеки, технические шахты, ангарные коридоры и магистрали энергоснабжения. Каждое ребро собиралось на месте из шести секторов, стягивалось синтезированными жилами и затем заливалось слоем гермополимера. Параллельно с этим собирались лонжероны и диагональные связки, формирующие трёхмерный сетчатый каркас, похожий на сплетение металлических артерий. Кластер придавал особое значение симметрии и балансировке нагрузки. Так как, если бы каркас хотя бы на долю процента отклонялся от идеальной геометрии, то вся конструкция теряла бы целостность при первой же серьёзной перегрузке.
Потом пришла пора и для подвесного строительства. Так как одной из главных особенностей этой стройки стала технология подвесного формирования. Каркас не строился “от земли” вверх, как принято в обычной верфи. Все модули собирались в безгравитационной среде, свободно паря в пространстве ангара, словно глыбы льда в чёрной воде. Специальные платформы, управляемые роями дронов, подавали материалы со всех сторон. Тысячи микросварщиков, репликаторов и сборщиков трудились в полном молчании — каждый соединительный элемент проверялся трижды, перед тем как стать частью общего остова. Секции под ангары малых кораблей, в том числе москитов и десантных челноков, начали формироваться первыми — между двумя передними “зубцами” будущего корабля, как и было предусмотрено в переработанном проекте. Здесь оставлялось пространство для создания двух уровней. Верхний — для штурмовых аппаратов, нижний — для грузовых и ремонтных платформ. А сами зубцы проектировались с учётом установки разгонных орудий. И не только их.
Для стопроцентной эффективности, в этом место нужна была строжайшая технологическая дисциплина. Поэтому вся стройка управлялась по жёсткой иерархии протоколов, разработанных самим конструкционным кластером. Он оценивал производительность каждого дрона, корректировал отклонения, перенаправлял ресурсы. Всё было под контролем. Даже погодные флуктуации в замкнутом климате ангара учитывались, чтобы сварочные швы не расширялись под действием микротурбулентности.
Каждый день миллионы параметров стекались в ядро, где кибернетические модели сверялись с эталонными шаблонами. Как только модуль собирался, его поверхность покрывали тончайшей сеткой сенсоров, сканирующих качество материалов, микропоры, плотность швов, искажения поля. Корабль только начинал рождаться. Но уже в его первых костях — хребте и рёбрах — было что-то пугающее, чуждое, как будто сама форма этого металлического клинка вызывала в пространстве легкую дрожь. Что-то шло в нём не так, как на других верфях. Он строился не ради исследования, не ради спасения. Он строился ради господства.
Исследования
Исследовательский искусственный интеллект, закреплённый за наблюдением биоаномалий в пределах Зелёной бездны, давно фиксировал активность необычных насекомообразных существ. С момента первой регистрации движения кровавых пчёл, ИИ методично собирал данные — маршруты полётов, радиус патрулирования, частоту сбора нектара и общую агрессивность. Лишь после многих циклов наблюдений он посчитал допустимым задействовать дронов прямого взаимодействия. Для этой миссии был выбран один из самых малозаметных моделей — с матовой органо-композитной обшивкой, гибкой формой корпуса и адаптивной системой поглощения шумов. Он приближался к обнаруженному ранее гнезду насекомых с осторожностью хирурга. Навигация велась при помощи ультранизкочастотного сканирования, чтобы не потревожить чувствительные рецепторы кровавых пчёл, чья зрительная система адаптирована к искажённому спектру излучений Зелёной бездны.
Сама структура этого гнезда представляла собой нечто между термитником и коралловым выростом. Снаружи — серо-красная хитиновая оболочка, испещрённая венозной сетью каналов, по которым текли ферментированные массы нектара. Конструкция тянулась вверх на пять метров и уходила вглубь на неизвестную глубину. Поверхность гнезда издавала слабое биолюминесцентное свечение, пульсирующее в такт с активностью улья. Внешние камеры дрона зафиксировали пролёты пчёл — каждая из них длиной от сорока до шестидесяти сантиметров. Туловище — плотное, с утолщённым панцирем, крылья — полупрозрачные, с микроскопическими структурами, напоминающими зазубренные лезвия. Их жала были длиннее, чем у земных аналогов, и скорее напоминали капилляроподобные щупальца, способные впрыскивать не только яд, но и специфические психоактивные соединения.
Для начала проникновения в гнездо дрон выбрал момент, когда большая часть пчёл была занята охраной внешнего периметра от некой стаи насекомых, вторгшихся на территорию гнезда. Использовав лазерный микроскальпель, он осторожно приоткрыл одну из ячеек на нижнем уровне. Внутри хранилась густая, янтарно-чёрная масса — мёд, насыщенный белковыми включениями и кристаллами. По составу он уже по первым анализам представлял собой смесь сложных углеводов, аминокислот, феромонов и микроорганизмов симбиотической природы. Также не стоило сбрасывать со счетов важный нюанс. Это вещество было термочувствительным и обладало слабой биоэлектрической активностью, как будто находилось в процессе активной ферментации.
Для сбора проб дрон использовал вакуумный манипулятор с охлаждением и внутренней ампулой из пассивного био-стекла, защищённого от любых реакций. Процедура заняла ровно одиннадцать целых семь десятых секунды. На протяжении всего процесса несколько пчёл пролетели над ним, но, несмотря на близость чужеродного гнезду, даже не среагировали на присутствие дрона. Отчего было выдвинуто вполне закономерное предположение. Дрон либо полностью повторял тепловой и акустический профиль окружающей среды, либо пчёлы имели иное восприятие "угрозы", не распознавая механическую сущность как живой организм.
Спустя некоторое время, и всё же получив доставленную ампулу в лабораторный отсек, ИИ активировал систему изоляции и стерильной вскрытия. Первое, что было отмечено — мёд продолжал "двигаться" даже после сбора. В нём шли процессы саморегуляции, а микроорганизмы не только выживали, но и начинали синтезировать защитную плёнку, словно осознавая изменение среды. Под микроскопом мёд оказался не просто пищевым продуктом, а биотехнологической матрицей — возможно, служившей пчёлам не только как пища, но и как коммуникационный носитель, источник энергии и средство передачи информации между особями улья.
После поступления этих данных, исследовательский ИИ зафиксировал резкий скачок интереса: подобное соединение могло бы быть использовано как основа для нейросетевой смазки, или даже для создания органических информационных ядер. Работа только начиналась, но уже теперь было ясно: мёд кровавых пчёл — это нечто куда более значительное, чем просто экзотическое вещество. И теперь — нужно будет идти дальше. Исследовать биохимию самих пчёл, понять их симбиотические отношения с мёдом, и — возможно — попытаться внедриться в систему сигналов внутри улья.
После успешной доставки новой ампулы с кроваво-чёрным мёдом в стерильный отсек лаборатории, исследовательский искусственный интеллект приступил к основному этапу: молекулярной декомпозиции вещества. Его когнитивные процессы развивались параллельно в нескольких направлениях — химический состав, биохимическое поведение, возможность адаптации под фармакологию и потенциальная ценность с точки зрения нейропсихической стимуляции. Система вскрытия ампулы активировалась в условиях абсолютной стерильности и нулевой гравитации, чтобы не нарушить внутреннюю структуру активных компонентов. Первоначально вещество разделили на три образца: для спектрального анализа, для наблюдения под электронным микроскопом и для проведения инертной реакции в контролируемой среде.
Стараясь изучить состав и активные элементы, исследовательский ИИ отметил, что мёд этих насекомых состоит из множества редчайших фракций, большая часть которых не встречалась даже в наиболее обширных базах данных галактической фармакологии. Однако три компонента выделялись особенно. Это пси-эссенции синтезированного происхождения — сложные белково-кристаллические фрагменты, с явно выраженной резонансной структурой. При взаимодействии с нейросетью или мозговой тканью (моделирование проводилось на цифровом аналоге биоорганики) они вызывали усиленную выработку квантово-синаптической энергии, характерной для пользователей пси-полей.