– Этот Юновский бывает на Малоохтинском?
– Может быть, и не всякий день, но бывает. Конспирация строжайшая.
– А дом, где подготовка к акту идет, вы знаете? Сможете показать?
– Смогу.
Шаховской задумался. Варвара Дмитриевна боялась дышать. Социалист же, напротив, как-то размяк, нервная дрожь улеглась, и сел он посвободней, как будто тяжесть с него свалилась.
– Позвольте спросить, – вдруг заговорил Шаховской, – мне важно. Почему вы решились сказать, Борис? Если ваши узнают, плохо вам придется.
– Если узнают, смерти буду, как избавления, ждать. Молиться о ней, хоть и не верю я ни в кого…
– Тогда почему?
Борис заглянул Шаховскому в лицо и опять откинулся на спинку скамьи.
– Страшно стало? – как-то очень просто, по-дружески спросил князь.
– Вы не поймете.
– Я попробую.
Борис помолчал, а потом заговорил из тени:
– Я мальчиком часто приходил к отцу в канцелярию. Это не полагалось, но меня пускали. Я там за шкафом занимался. Дома… возможности не было.
Варвара Дмитриевна ничего не поняла. Какой шкаф?.. Какая канцелярия?.. К чему все это, когда нужно людей спасать от бомбы?! Спешить, куда-то бежать, звать на помощь!
– И вокруг только и разговоров, чтоб не попался я на глаза Владимиру Николаевичу, который был в ту пору помощник статс-секретаря. Увидит, выгонит отца, останемся совсем без средств. Строгий он очень. А деваться все равно некуда, надо же мне где-то находиться.
– Владимир Николаевич Коковцов? Которого собираются убить? – спросил князь.
Борис кивнул.
– Он тогда по Государственной канцелярии служил. После уж в министры вышел. И вот однажды Владимир Николаевич застал меня за шкафом. Не знаю, зачем он заглянул к низшим чинам в комнату, что ему там понадобилось!.. Регистратор даже в лице переменился, оправдываться стал, клялся, что сам не знает, как я проник за шкаф, уверял, что такое больше не повторится. А я понял одно только – и мне, и отцу конец пришел. И службе его конец, пропали мы. Владимир Николаевич слушал-слушал, а потом достал из жилетного кармана две карамельки и угостил меня. И ушел. День, другой проходит, а никакого приказа об отставке отца все нету. А недели через две его коллежским секретарем пожаловали, и жалованье сразу чуть не вдвое назначили. Мы на другую квартиру переехали, учителя мне взяли и няньку, потом уж я в гимназию поступил… А теперь Владимира Николаевича должны убить, и я об этом знаю.
За спинами у сидящих прогрохотал одинокий экипаж, и Варвара Дмитриевна вдруг как будто очнулась и поняла, что ей холодно, зубы стучат.
– Отец мой до последнего дня в церкви за здравие Владимира Николаевича свечки ставил. Все ко мне подступал, чтобы и я молился. Только я в церковь не ходил. В первый раз пошел, когда узнал, что акт готовится. А там поп как раз про убийства толковал. А вас я по Думе знаю. Там часто повторяют, какой вы… порядочный человек, из всякого положения выход найдете. Хотел сначала прямо к вам обратиться, но побоялся. А поп обещал нас свести и свел.
– Карамельки, – задумчиво проговорил Дмитрий Иванович. – Две карамельки, вот ведь штука какая…
Он почесал Генри Кембелл-Баннермана под подбородком, а потом за ухом.
– Министра внутренних дел все равно придется в известность ставить. Без его содействия никак не обойтись.
– Лишь бы не дознались, что я навел.
– Не дознаются. Я спишусь со Столыпиным, попрошу о встрече, вряд ли он мне откажет. На вас ссылаться ни при каком случае не буду. В боевой группе точно знают, когда именно министр финансов отбывает во Францию?
– Известно, что на будущей неделе. Одна из горничных подкуплена, она сообщит, когда багаж будет сложен и паспорт готов.
– Времени совсем мало, – посетовал Шаховской. – Что бы вам раньше-то… Полицейскую операцию вполне возможно устроить, только как узнать точно, когда и где будут находиться руководители группы?.. Ежели группу обезглавить, никакие акты не состоятся.
– Тут я вам не помощник, – сказал Борис. – Секретность полная. Где они живут, когда у кого бывают, когда на Малоохтинском собираются, никто не знает.
– Тогда их нужно заманить, – неожиданно для себя выпалила Варвара Дмитриевна, и они оба, князь и социалист, уставились на нее. – Придумать наживку и поймать на крючок!
Они молчали, и в сумерках казалось, что на лицах у них странные гримасы.
– Эти ваши террористы все время ищут средства на революцию, правильно? И многие состоятельные люди им ссужают, так? Можно придумать, что объявился какой-нибудь сочувствующий богач и хочет внести свою лепту в дело террора. А условием поставить личную встречу! Мол, отдаст деньги только в руки руководителей группы, больше никому не доверяет. Террористы придут за деньгами, и мышеловка захлопнется.
Они все молчали. Варвара Дмитриевна нахмурилась, и Генри поднял голову.
– Что? – спросила она строго. – Что такое?
– Варвара Дмитриевна, голубушка, да вы умница! Это прекрасная мысль!
Князь вдруг поцеловал ей руку, она отняла.
– Мне нужно подумать, – произнес он скороговоркой. – Подумать, подумать. Приманка – отлично, превосходно! Расставить сети и захлопнуть…
– Чтобы товарищ Юновский сам занялся, куш должен быть уж очень велик, – сказал господин Викторов.
Шаховской отмахнулся.
– Об этом не беспокойтесь, у меня есть и золото, и бриллианты. Можно хоть чашку насыпать! Чтоб все правдоподобно, чтобы не спугнуть, заставить объяснить, на какое революционное дело будут потрачены средства. Что именно – газеты, прокламации, оружие, подкуп, агитация на заводах?.. Пока они будут объяснять… Лишь бы жандармы не сплоховали. Ах, какая вы умница, Варвара Дмитриевна!
Он вскочил и тут же сел обратно.
– Нужно только удержать все это в секрете. Депутат Алябьев знает руководителей боевой группы?
– За это поручиться не могу, но, скорее всего, знает. Впрочем, ему доверия нет. Социал-демократы выборы бойкотировали, он в Думу одиночкой выбирался и от участия в секретных операциях давно отстранен.
– В доверии нет никакой необходимости. Даже лучше, что не доверяют!.. Ни его, ни, следовательно, вас никто ни в чем не заподозрит. Действовать придется через секретных сотрудников, наверняка у Петра Аркадьевича имеются агенты среди социал-демократов. А обставить все так, будто дело не терпит отлагательств – жертвователь днями отбывает за границу, ждать не может, передать средства желает немедленно. – Князь помолчал. – Может быть, и успеем.
– Как же не успеть?! – воскликнула Варвара Дмитриевна. – Нужно, нужно успеть!
– Встречаться впредь удобнее всего в Таврическом. Вы, Борис, всегда можете ко мне обратиться якобы по думским делам, как к секретарю председателя, и такое обращение ни у кого не вызовет никаких подозрений. Как только мне удастся снестись со Столыпиным и разработать сколько-нибудь приемлемый план, я тотчас же вас извещу. – Шаховской встал со скамьи и помог подняться Варваре Дмитриевне. – И… не сомневайтесь, Борис. Вы поступили так, как вам подсказало ваше сердце.
– А поп? – неожиданно и не слишком понятно спросил социалист. – Не выдаст?
– Нет, уверяю вас.
– Варвара Дмитриевна, дайте слово никому не передавать, что от меня сегодня услыхали.
Госпожа Звонкова сказала даже, пожалуй, излишне резко:
– Я даю вам слово, господин Викторов! И, признаться, от вас я почти ничего и не слышала! Все больше от князя.
Шаховской дотронулся до шляпы – попрощался – и пошел с Варварой Дмитриевной и Генри по аллее.
– Дмитрий Иванович, что же будет?
– Будем надеяться, сработает ваша уловка, и на приманку террористов удастся поймать. Времени очень мало. Слишком долго решался господин революционер…
– Но ведь решился!
Шаховской улыбнулся.
– Из-за двух карамелек, да. Видите, как бывает.
– А министр финансов? Его ведь тоже необходимо известить!
– Думаю, это Петр Аркадьевич на себя возьмет. Тут ведь чем больше суеты, тем хуже, Варвара Дмитриевна. Прав наш революционер, такие обстоятельства требуют особой секретности. Хорошо бы, конечно, к делу решительно никого не привлекать, даже охранку, так ведь без них не обойдешься! Лишь бы не начали бумаг писать, со всеми департаментами согласовывать! Вы ведь знаете, как в России. Любое живое дело погубят бюрократы и крючкотворы.
Шаховской задумался.
– Впрочем, Столыпин человек решительный и честный. Хоть и не согласен я с ним…
– Столыпин – душитель революции, – заявила Варвара Дмитриевна как-то неуверенно.
Все знали, что министр внутренних дел пытается навести порядок совершенно азиатскими, зверскими методами. В Думе на каждом заседании только и разговоров про военно-полевые суды да казни революционеров через повешение, «столыпинские галстуки». Любое предложение осудить террор с думской трибуны – вон Дмитрий Иванович сколько раз призывал! – наталкивается на протест: «Сначала прекратите вешать, а там посмотрим!» Так считают и левые, и либералы, все.
И вдруг так получилось, что на Петра Аркадьевича с его методами только и надежда. Если он с его средневековой азиатчиной не вмешается, будет то, что представилось Варваре Дмитриевне только что и во всех подробностях – взрыв, ужас, вопли, куски человеческого мяса, оторванные конечности, трупы.
«Не стану думать. Ни за что не стану».
Да и Дмитрий Иванович рядом. Он-то уж точно этот ужас предотвратит.
В молчании они дошли до коляски.
– Разрешите мне проводить вас, Варвара Дмитриевна, чтобы сегодня уж никаких приключений больше.
Помог ей забраться и подсадил Генри Кембелл-Баннермана. Она метнула на Шаховского быстрый взгляд – очень хорош, очень!.. Особенно улыбка, как будто он немного смущается и старается этого не показать.
И, слава богу, не спрашивает ни о чем – как она попала в аллею, почему пряталась в кустах! Как будто знает, что спрашивать об этом нельзя.
Тут она вдруг вспомнила, что он сказал: хорошо бы к делу никого не привлекать. И перепугалась.