– Мы сейчас переходим улицу, – заметил министр, оглянувшись через плечо. – Из этого коридора можно попасть в любое помещение нашего ведомства, а можно и в соседнее здание. Когда дело особо секретное, я пользуюсь переходом, чтоб даже ближайшие сотрудники не видели, с кем я встречаюсь.
Шаховской чувствовал себя отчасти графом Монте-Кристо, отчасти персонажем драмы «Разбойники». И неловко было отчего-то, стыдно даже!
Несколько ступенек вверх, опять коридор и крохотная приемная, в которой никого не было, министр распахнул дверь.
В комнате, обставленной канцелярской мебелью, под картиной, на которой утлое суденышко боролось с грозными волнами на фоне багряного заката, сидел человек в партикулярном платье, полностью занавесившись газетой «Речь».
Человек за газетой секунду помедлил, а потом смял ее и поднялся навстречу вошедшим. Шаховской замер.
– Думаю, представлять вас друг другу излишне. Вы люди знакомые.
– Дмитрий Иванович, – сказал человек и твердо посмотрел Шаховскому в глаза.
– А… Алексей Федорович, – выговорил князь с усилием и оглянулся на Столыпина. – Да, но… как же так?
Депутат от социал-демократической партии Алябьев в щегольском галстуке собственной персоной в секретном кабинете министра внутренних дел?!
– Алексей Федорович уже несколько лет внедрен в самые радикальные революционные круги. Ему там полностью доверяют.
Шаховской ничего не понимал.
– Но ведь говорили о вашем выходе из партии! Социал-демократы выборы в Думу бойкотировали, вы одиночкой шли.
– Это ничего не значит, князь, – возразил Алябьев твердо. – У подпольщиков свои игры. Я был и остался в партии.
– Алексей Федорович, – самодовольно сказал Столыпин, – один из ценнейших наших сотрудников.
– Выходит, вы знали о заговоре против министра финансов?!
– Нет.
– Как это возможно?
Алябьев отошел к окну и заложил руки за спину.
– Конспирация, Дмитрий Иванович. Когда планируются столь серьезные операции, о них знают только непосредственные исполнители и два члена ЦК. Не три и не четыре!.. Чтобы в случае провала полиция во главе с Петром Аркадьевичем, – тут он слегка поклонился министру, – не могла выйти на след других руководителей боевых групп, и партия не была бы обезглавлена. Об этом заговоре я ничего не знаю.
Князь все еще не мог поверить.
– А ваш помощник?! Он-то откуда узнал?!
– Как всегда, Дмитрий Иванович. То, что держится в строжайшем секрете, так или иначе становится известно почти случайным людям. Мои товарищи по борьбе все же самые обыкновенные человеки, хоть и мнят себя архангелами и вершителями судеб народных. Кроме того, постоянная игра в заговорщиков очень утомительна и требует специальной подготовки, каковой у большинства из них нет. Я уверен, что проговорился кто-то из непосредственных исполнителей, а Борис был рядом.
«Не зря Монте-Кристо вспомнился, – подумал Шаховской. – Уж больно все происходящее напоминает авантюрный роман».
– Мне Борис не доверяет, – продолжал Алябьев, – считает меня болтуном и позером, особенно после того, как я решился баллотироваться в Думу, якобы предав идеалы революции. Он сам состоит в партии, как и большинство молодежи, не столько потому что марксист, сколько из-за романтических грез о всеобщем равенстве, какового нет и никогда не будет в этом мире, да и как там, на небесах, неизвестно.
– Так или иначе, князь, бомбометание и стрельбу, о которых Алексею Федоровичу становилось известно, нам удавалось предотвратить, – вмешался Столыпин, – впрочем, не всегда. Время от времени приходилось молча и бездейственно наблюдать, как совершается страшнейшее из преступлений – убийство. Тем страшнее, что погибали ни в чем не повинные.
– Как?!
– Алексей Федорович должен был продолжать работу, – жестко сказал министр. – Подозрения в его адрес привели бы к катастрофе. Мы не можем всякий раз вмешиваться.
– Позвольте, это… бесчеловечно.
– Согласен, – спокойно сказал министр, и Шаховской посмотрел на него.
Под окнами с выставленными зимними рамами прогрохотала конка, и князю вдруг захотелось на воздух, к людям, которые спешат по своим делам, в Думу, где идет очередное заседание. Ему показалось, что там, в Думе, все хорошо и правильно устроено, вот-вот, еще немного, и она заработает, как и положено парламенту, и настанет жизнь ясная и понятная, без темных войн, какие охранка ведет с революционерами, без секретных агентов, которые, оказывается, все время рядом и решительно на агентов не похожи, обыкновенные, нормальные люди, и думская работа, еще вчера представлявшаяся ему трудной и неблагодарной, представилась единственно правильной.
Если парламент не справится, понял в эту минуту Дмитрий Иванович совершенно отчетливо, никто и ничто не поможет. Напрасно Столыпин уповает на жестокость и подавление террора террором. Даже если наводнить общество сверхсекретными и сверхтайными агентами, ничего не выйдет, не наступит никакого мира.
– Однако в данном случае положение столь серьезно, что Алексею Федоровичу пришлось взять на себя заманивание господ революционеров в ловушку.
– А что потом? Как же вы будете?
– Разумеется, о дальнейшей работе Алексея Федоровича в социал-демократической партии не может быть и речи. Я думаю, нам придется пустить слух о его гибели от рук жандармских палачей, – министр опять улыбнулся. – Возможно, ему придется перейти на службу по департаменту иностранных дел и работу за границей. Впрочем, это вопрос не сегодняшнего дня. Прошу к столу, господа.
Шаховской и Алябьев подошли. Князь все думал: как хорошо на воздухе.
– Руководители боевой группы через Алексея Федоровича назначили встречу неизвестному миллионщику, то есть вам, князь, в доме на углу Малоохтинского и Суворовской, вот здесь, – Столыпин показал на карте. – Дом этот нам хорошо известен, там чего только не было – и склад, и мастерская по набивке патронов. Сейчас там изготавливается бомба для министра финансов и нескольких десятков несчастных, которые окажутся с ним в одном поезде.
– Уже изготовлена, насколько я понял, – встрял Алябьев.
– Находится там же или перевезена?
– Пока там. После передачи денег предполагается бомбу переправить на другую явочную квартиру, а дом бросить и более туда не возвращаться, по соображениям конспирации. Мне было сообщено об этом, когда назначалось время свидания с жертвователем. Вот план дома. Мастерская в подвале. В первом этаже несколько комнат, считается, что их сдают жильцам. Во втором этаже проживает некто Венера Михайловна Тихомирова, мещанка, в чьей собственности и находится дом. Венера Михайловна, разумеется, пламенная революционерка. Вы следите, князь?..
Шаховской кивнул. Ни за чем он не следил.
– Вы подъедете в одиннадцать часов вечера во вторник со стороны проспекта и оставите коляску вот здесь. Дальше отправитесь пешком. – Петр Аркадьевич вдруг бросил карандаш и спросил у Алябьева: – За долгие годы работы на революцию вам не удалось установить, почему они все и всегда назначают на ночной час? Ну, кроме убийств, которые производятся в любое время суток. Для особой таинственности, что ли? Днем-то в толпе и многолюдье, и затеряться куда как проще, и скрыться верней, а ночью каждый человек далеко виден и слышен! Или все в мефистофелей играются?
Алябьев промолчал, и Столыпин фыркнул сердито:
– Загадка! – И продолжил: – Здесь вас остановит человек в «чуйке» и спросит, который час.
– Вы должны ответить из Грибоедова: «Счастливые часов не наблюдают», и пойти дальше как ни в чем не бывало, – подхватил Алябьев. – Это нужно для того, чтобы установить, что вы не привели за собой «хвоста».
– Хвоста? – пробормотал Шаховской.
– Да, да, совершенно верно. Следующий наблюдатель подойдет к вам уже на углу, в этом самом месте. Вы запоминаете, князь?
– Он подойдет только в том случае, – вставил Алябьев, – если не почувствует никакого подвоха.
– Подвоха?..
– Он спросит, готов ли у вас подарок к именинам, вы должны ответить утвердительно и идти дальше к подъезду. Наблюдатель пойдет за вами, а вы не останавливайтесь. У двери вы позвоните три раза длинно и один раз коротко. – Министр оглянулся на Алябьева: – Звонок электрический? Электрический, отлично. Когда откроют, следуйте за тем, кто вас впустит. Ну а дальше все будет зависеть от того, как вы проведете свою роль.
– Роль? – опять повторил Шаховской, и они оба на него посмотрели, министр и тайный агент.
– Не мы с Алексеем Федоровичем затеяли эту игру, князь, – сказал Столыпин. – Нет-с, не мы. Нам ее навязали, как и вам, и теперь у нас с вами один выход – доиграть до конца. Впрочем, не поздно еще остановиться и оставить все идти своим чередом. Владимира Николаевича, скорее всего, убьют, сколько с ним вместе людей к Господу на свидание отправится, неизвестно, а мы вернемся к текущим делам. Я в министерство, а вы в Думу.
– Я не отказываюсь, – неприязненно сказал Шаховской. – Но мне дико.
– Как же не дико! Разумеется, дико!.. Но видите сами, как сложилось. Почему-то для этой роли судьба выбрала именно вас.
– Что я должен делать?
– Играть! – с силой сказал Столыпин. – Как на сцене. Вы решили пожертвовать огромную сумму на революционное движение. Сумма эта при вас, и вы готовы с ней расстаться сию же минуту, однако хотите знать в точности, на что именно будут потрачены ваши деньги. С вами явятся объясняться три члена ЦК. Одного даже из Женевы в спешке вызвали! – добавил министр хвастливо.
– Борис Викторов говорил о каком-то товарище Юновском.
– Этот сударь местного, так сказать, значения и должен быть непременно. Крепкий товарищ. Боевик. Нынче главный по сбору денег в партийную кассу. Не припомните, в прошлом году взрыв Железнодорожного банка на Большой Морской?.. Похищено триста восемь тысяч, убиты служащие и посетители, общим числом двадцать два человека, и трое городовых, прибежавших на шум. Его рук дело.
Шаховской внимательно изучал план дома на Малоохтинском, где во втором этаже проживала Венера Тихомирова, мещанка.