– Ишь ты, кусается, сучонок!
– Смотри, чтоб не нашумел. Вдарь ему еще разок!
Зажегся электрический свет под потолком, сделав комнату, где молча и страшно били и вязали людей, ниже и меньше размером. Человеческое месиво колыхалось по всему помещению. И тихо было, слышалось только тяжелое дыхание, всхлипы и шорохи.
Все это продолжалось, должно быть, меньше минуты. Затем в коридоре зазвучали твердые, уверенные, победительные шаги и в комнату вошел… Столыпин.
Люди в штатском замерли и вытянулись.
– Все здесь, ваше благородие! Взяли.
Министр мельком огляделся, чуть задержал взгляд на Шаховском, как будто установил, что это именно он и с ним все благополучно.
– Благодарю за службу, орлы, – пророкотал министр. – Внизу тоже все, по счету. Ну-с, ведите, и чтоб там без шума!..
Лежащих подняли и поволокли, только тот, что беседовал с Шаховским, утративший весь свой румянец, очень бледный, как будто неживой, все вырывался и выкручивался из рук стражников. Висок у него был рассечен, темная кровь текла по шее, капала на белый воротничок. Столыпин стоял у камина, заложив руки за спину и покачиваясь с пятки на носок, наблюдал совершенно равнодушно.
Шаховской соображал и двигался с трудом.
Что произошло в следующее мгновение, он так и не понял. Отирая с лица кровь, в дверях возник молодой барин, его шатало из стороны в сторону. «Браунинг» блеснул холодным светом, как давеча бриллиант.
– Умри, палач, иуда, – тоненьким мальчишеским голоском тихо и испуганно выговорил молодой человек. Сзади уже бежали, но он выстрелил, успел. Алябьев метнулся вперед и не удержался на ногах, упал лицом вниз, к ногам Столыпина.
Вбежавшие навалились на молодого барина и, должно быть, убили – что-то хрустнуло, он всхлипнул и больше не шевелился.
– Кто упустил? – грозно спросил Столыпин. – Ну?! Кто?!
Нагнулся и перевернул Алябьева, так и оставшегося лежать лицом вниз. Алябьев медленно перевернулся, и Шаховской увидел его мертвые глаза.
– Иду, иду! – сердито закричали из-за обитой коричневым дерматином двери. – Кому там неймется-то, господи?!
– Если она начнет скандалить, не пугайтесь, – быстро сказал Шаховской Варваре.
– Не буду, – тоже быстро ответила она. – Если старуха начнет скандалить, вы меня спасете, да?
Он кивнул, глядя на дверь, за которой происходили возня, шорохи, брякала цепочка. Наконец заскрипели петли, приоткрылась узкая щель, за ней белело лицо и мерцал глаз. Из щели шибануло таким крепким кошачьим духом, что Дмитрий Иванович немного подался назад.
– Что нужно? Вы к кому?
– К Ольге Яковлевне. Это вы?
– Комнат не сдаю.
И дверь захлопнулась. Дух немного отступил.
– Мы из музея на Воздвиженке! – прокричал Дмитрий Иванович в коричневый дерматин. – По делу!
Снова проскрипели петли и обозначилась щель.
– По какому такому делу?
Тут Варвара Дмитриевна, которую Шаховской собирался спасать от полоумной бабки, перехватила инициативу. Распахнув красную книжечку, она ловко сунула ее в щель и приказала:
– Открывайте.
В щели завздыхали, завозились, загремели цепями, и дверь приоткрылась.
– Агитаторы, что ли?.. Так я не голосую, провались она пропадом, ваша советская власть!
– Советской власти двадцать лет как нет, – объявила Варвара Дмитриевна и сунула нос в воротник пальто – воняло из квартиры нестерпимо. – Вы Ольга Яковлевна? Куда проходить?
– Ну, в кухню идите…
От вони щипало глаза. Шаховской двинулся по коридору следом за хозяйкой. Варвара у него за спиной нащупала его руку, он взял ее ладонь и сжал.
– Нужно было с работы противогаз захватить, – негромко сказала она. – У нас есть на складе.
В кухне были кошки.
Кошки сидели на каменном подоконнике, на столе, на буфете с раздвижными дверцами – одна оторвана, – на стульях и табуретках. Кошки ходили по полу и спали в картонных коробках, в ряд стоявших у стены, выкрашенной до половины зеленой масляной краской, кое-где растрескавшейся. Кошки лазали по посудной полке среди разномастных тарелок. Под ногами хрустело, как будто приходилось давить тараканов, оказалось, что весь пол усыпан кошачьим кормом из прорвавшегося пакета. На плите в алюминиевой кастрюле булькало какое-то варево, от которого воняло еще хуже, чем от кошек.
– Рыбку варю, – безмятежно сказала хозяйка, взяла кошку, уселась на табуретку и посадила ее на колени. Киса недовольно дернула хвостом и спрыгнула. – Им нужно свежей рыбки поесть. Я беру в гастрономе, недорого.
Варвара прошла к окну – кошки недовольно оборачивались и мяукали, – распахнула захлопнутую форточку и сунулась к ней.
– Ольга Яковлевна, вы знаете музей на Воздвиженке? Вы несколько раз туда приходили! – спросил Шаховской.
– А что? Я права не имею? У нас все права только богатые имеют, и еще депутаты! А если я не депутат, значит, мне и приходить никуда нельзя?! В милицию меня?! Заявление на меня писать?!
Она раздула ноздри и хлопнула ладонью по столу. Кошка, вылизывавшая ногу, вздрогнула и посмотрела на нее с презрением.
– А вы пишите заявление, пишите! На меня и на деточек моих! В Конституции не написано, что запрещено кошек держать! А раз не написано, значит, я право имею! И не выселите вы меня, найдется и на вас управа!
– Вы приходили в музей на Воздвиженке? – повторил Шаховской.
– Я-то в своем праве, а они меня в отделение?! И поп с ними заодно! Я думала, он порядочный, а он заодно! Калитку стал от меня замыкать, замки навесил! А я что, не человек? У нас, между прочим, свобода передвижения!
Шаховской посмотрел на Варвару, которая все дышала в форточку и ничем ему не помогала.
– А я так ему и сказала, попу-то!.. В лицо прямо! Не имеете права меня не пускать, я за своим законным делом иду! А если не пускаете, заявление на вас подам обер-прокурору, и дело с концом! Нет у нас такого закона, чтоб не пускать.
– Обер-прокурора тоже нет, – сообщил Шаховской. – Уже давно. После семнадцатого года у нас патриархия.
Хозяйка посмотрела на него с недоверием и подхватила с пола сразу двух кошек, рыжую и черную, с бельмом на глазу. Кошки извивались и вырывались.
– Зачем вы ходили в музей, Ольга Яковлевна?
– Как зачем? Столько лет наследство под замком держали, присвоить хотели, а теперь-то открыли! Там все мое, чужого мне не надо, а мое – отдайте. При советской власти паразиты эти не пускали, потом опять не пускали, а уж когда открыли, время пришло свое получить!
Дмитрий Иванович помедлил и пристроился на табуретку, с которой спрыгнула очередная киса. Теперь кошки, копошившиеся на полу, терлись о его штанину.
– Какое наследство?
Ольга Яковлевна удивилась:
– То есть как какое? Мое, конечно! Или вы думаете, я дам государству все захапать?! Ничего не дам, ни копейки! Там все мое! Мы столько лет ждали, когда время придет! Нас же туда не пускали! Туда никого не пускали, и нас тоже. А тогда, при Советах, мы и забрать ничего не могли! Нас бы посадили, в каторгу сослали. Как богатых. Мы же богатые!
И она засмеялась с удовольствием.
– Дед мне говорил – подожди, Лелечка, придет наше время! Он меня Лелечкой называл. Да закройте окно-то! – вдруг спохватившись, закричала она на Варвару. – Вы мне всех кошек попростужаете!
У Шаховского сильно болела голова, то ли от вони, то ли от разговора, то ли от шевеления кошек на полу.
– Кому говорят, фортку закрой!
– Ваш дедушка был богатый человек? – спросил Дмитрий Иванович очень громко, чтобы отвлечь хозяйку от Варвары и здоровья кошек, на которое его спутница посягала.
– А вы не кричите! Какие у вас полномочия есть на меня кричать? Я ничего такого не сделала, а что свое хочу получить, так я вправе! И дед говорил, так оно и будет!
– Дедушка оставил вам наследство?
– Как же! Оставил он! Кабы оставил, коммунисты все присвоили бы! Он его спрятал. Чтоб не нашли. А мне сказал, где лежит, чтоб я забрала потом. Вот я и хочу забрать. Время пришло.
– Давайте разберемся последовательно, – сказал Шаховской так, как говорил на семинарах самым трудным студентам. – По пунктам. Что именно оставил вам дедушка и где?
Ольга Яковлевна выразительно посмотрела на него и с силой похлопала себя по лбу, кошки у нее на коленях заходили ходуном, задергали спинами и по очереди попрыгали на пол.
– Бестолковый! Говорю же, дед оставил наследство. Бриллианты, целую пригоршню! Они лежали в тайнике, в домике на Воздвиженке. Взять их оттуда никак было нельзя, не пускали туда простых людей. А какие мы простые?.. Мы не простые, мы богатые! А как стали пускать, так, значит, я и решила наследство забрать. А меня опять не пускают, что ты будешь делать!
– Пригоршня бриллиантов в особняке на Воздвиженке, понятно, – повторил Шаховской. – Откуда бриллианты взялись у вашего дедушки и как оказались в особняке?
– Деду прадед оставил! И он же туда их и отнес, от чужих глаз подальше.
– Куда отнес?
– В особняк. И спрятал. Там, в дымоходе, что ли! После революции за бриллианты под расстрел могли отдать. А он догадался спрятать.
Чашку мейсенского фарфора и два письма, датированных тысяча девятьсот шестым годом, действительно нашли в заложенном дымоходе в особняке на Воздвиженке. В письме говорилось о заговоре и поминалась чашка с бриллиантами, но Дмитрий Иванович так и не нашел никаких следов заговора.
– Ваш прадед был богатым человеком?
– Ничего не был он богатый, просто повезло ему, и он оказался в нужное время в одном интересном месте. И ему бриллианты достались! По случаю. Так дед говорил.
– По какому случаю? – это Варвара спросила. Она стояла вполоборота, все старалась дышать в форточку.
– Он большую услугу России оказал, – сообщила Ольга Яковлевна доверительно. – Той, настоящей, которая раньше была, а не которая сейчас!.. Мне дед мно-ого рассказывал! Особенно под старость его потянуло. Раньше-то все молчал, а потом стал рассказывать. Подведет, бывало, меня к решетке на Воздвиженке, поставит на парапет и говорит: «Смотри, внучка, запоминай, там наши сокровища в дымоходе лежат!» Вот мне бы только их забрать оттуда. Я бы все, все до копеечки на кисок пустила. Вот ведь какие у меня киски! – Тут она подхватила с полу кошку, потрясла ее и поцеловала. Кошка брезгливо отвернулась.