– Как ты мог, – повторяла она, – как ты мог!..
Генри ничуть не чувствовал себя виноватым и смотрел победителем.
…Куда-то делось письмо Щегловитова, которое она так и не выучила наизусть. Только она никак не могла вспомнить, куда именно.
– Проходи, – сказал профессор, пропуская вперед полковника Никоненко. – Вон вешалка.
– Повеситься?
Боря Викторов выглянул из-за шкафа.
– Здравствуйте, Дмитрий Иванович. А я на пять минут заехал, мне материалы для статьи нужны, а из планшета файл куда-то делся, так я решил, что отсюда скачать проще, чем восстанавливать…
Боря Викторов говорил все медленнее, покуда Никоненко пристраивал на вешалку пальто, а потом и вовсе остановился.
– Что-то случилось? – спросил Боря и оглянулся почему-то на окно.
– Высоко, – посочувствовал полковник. – Убьешься. Здание-то старое, этажи высокие!..
– У вас нет никаких доказательств, – выпалил Боря Викторов, видимо, то, что говорил себе сотню раз, как заклинание. – Ни единого.
– Это точно, – согласился полковник, взял стул и уселся на него верхом. – Но это плевое дело, друг! Доказательства собирать трудно, когда не знаешь, че доказывать. А когда знаешь, единым мигом можно доказать.
– Вы ничего не должны были узнать. Не могли узнать!
Шаховской, который так и стоял в пальто, тяжелой походкой старого человека подошел к чайнику и включил его. Чайник сразу же зашумел, видно, воды совсем мало.
– Ты Ольге Яковлевне кто, Боря? – спросил он, рассматривая чайник, как будто никогда не видел. – Племянник?..
– Никто, – отрезал Боря. – Я ей никто.
– Кому? – весело переспросил Никоненко.
Ему все было нипочем. Он не учил Борю на первом курсе, не возил на экскурсию в Исторический музей, не правил его статей, не подкидывал интересной работы. Кто для него Борис Викторов? Так просто. Подозреваемый.
– Так кому ты никто, парень?
Борис промолчал и опять оглянулся на окно.
– То-то и оно. Если ты никто, откуда ты знаешь, кто такая эта Ольга, да еще Яковлевна?..
– Вы ничего не докажете.
Никоненко махнул на него рукой.
– Да не беспокойся ты за нас! Не переживай, мы сами с усами!
– Все из-за тебя, придурок, – запальчиво сказал Боря Шаховскому. – Ничего бы не было, если б не ты! Откуда я знал, что тебя и туда потащат… консультировать! Консультант, твою мать!..
– Так племянник ты или кто? – стоял на своем Никоненко.
– Я сказал – никто! И она полоумная! Больная на голову! Вообще! Совсем!
– Тем не менее она отлично помнит, что фамилия ее деда Викторов, – сказал Шаховской, морщась. – И деда, и прадеда звали Борис. Как и тебя.
– Ну и что?! Какая разница?! Мало ли Борисов?! Ельцин был Борис, и чего?!
– С Ельциным ничего. С Годуновым тоже все как было, так и осталось. А с тобой, парень, по-другому выходит. Уж больно совпаденьице странноватенькое, а?.. Прадедушка полоумной бабушки после революции бриллианты в особняке на Воздвиженке припрятал, и звали его Викторов Борис. А племянник полоумной бабушки по имени Викторов Борис в наше смирное и культурное время в этот особняк как на работу ходил и директору музея голову морочил, что научную работу они вместе будут готовить. Потом директор как есть в труп превратился, а бриллианты пропали все до единого.
– Не было никаких бриллиантов, все вранье.
– Мила-ай, – протянул Никоненко, – ты че, думаешь, я в следственном комитете зря, что ль, пятнадцать лет зарплату получаю и премиальные? Мордуленцию твою мы и охранникам, и депутату Бурлакову, и еще кой-кому предъявили, и все в один голос говорят – ходил такой к директору Павлу Ломейко!
– Я свободен и могу ходить, куда угодно. Я никого не убивал.
– Так ведь я пока что тебя только подозреваю! Вон мы с Дмитрием Ивановичом вместе подозреваем.
Борис с размаху сел на стул и сразу оказался за шкафом.
– Откуда он свалился?! Ну откуда, а?! Никто ничего не узнал бы, если б не он!..
– То-то и оно, парень. Так судьба распорядилась.
– Судьба?! – закричал Борис громко, по-заячьи как-то. – Какая еще судьба?! У прапрадеда судьба, у прадеда судьба! А у меня нет никакой судьбы! Это мои бриллианты, мои, понимаете вы все?! Никто никогда не докопался бы до меня, если б не… не этот, – и он выматерился некрасиво, неумело, как кабинетный и образованный человек, который вынужден произносить неприличные слова. – Никто не связал бы меня ни с особняком, ни с теткой сумасшедшей! Седьмая вода на киселе! Мало ли однофамильцев!..
– Боря, тебе про бриллианты в тайнике Ольга Яковлевна сказала?
– Мало ли кто мне сказал!
– Боря, – произнес Шаховской. – Мне важно знать. Откуда ты узнал про бриллианты? Были какие-то документы?
– Были, – подтвердил Борис с удовольствием. – Только теперь нету.
– Что это значит?
– Это значит, что я папку в архиве ополовинил. И никто не хватился б никогда, вы же знаете, как у нас архивы охраняют! Подумаешь, какая-то переписка! Ее даже оцифровывать не стали.
– Чья переписка?
– Шаховского, секретаря Первой Думы. Там и про бриллианты, и про заговор, и про операцию, которую Столыпин придумал! Я же не дурак, я только те документики забрал, которые к заговору имели отношение. Я долго искал и все-таки их нашел! Два года назад нашел! И с тех пор ждал.
– А идею-то откуда взял? С чего искать начал?
– С того, что тетка орала про эти бриллианты день и ночь. Что они наши, только пойди и возьми. Я подумал, чем черт не шутит, может, там и впрямь бриллианты?.. И стал документы смотреть. И нашел переписку Шаховского, повезло мне! Никто бы ничего не узнал, если б… не этот Шаховской!..
Тут он встал и растерянно пригладил волосы и сказал сам себе с удивлением:
– Не может быть. Да ладно. Все равно доказать ничего нельзя. Не докажут они ничего.
– Зачем Ломейко зарезал? Делиться не хотел?
– Да он дурак, – махнул рукой Борис. С досадой махнул. – Совсем дурак, голимый. Я ему наобещал сенсацию, ученые-историки раскрыли неизвестный заговор девятьсот шестого года! А он все хотел научной славы, особенно после того, как ему Шаховской диссер не дал защитить. Ученый!.. Твою мать!.. Великий знаток русской истории!..
– Зарезал за что?
– Да ни за что! Я сам не ожидал, понимаете? Я эту створку отковырял, а там… чашка. Она в тряпку была завернута, но уже по весу я понял, что она… не пустая, – Борис прикрыл глаза, вспоминая. На лице у него был восторг. – Я подумал, неужели правда? Все правда?! Неужели я богат?! Мне бриллианты достались, которыми тот Шаховской террористов подманивал! А Павлик стал лезть ко мне, понес, что это его, в музее, значит, на его территории, он со мной готов поделиться, конечно, но в правильном соотношении… Ну, я тем же ножом, каким створку отковыривал, его и…
Он перевел дыхание.
– Не докажете вы ничего.
– Нож куда дел?
– Нет ножа, и не найдете, не старайтесь.
– Не буду стараться, – согласился Никоненко. – Бриллианты куда дел?
Борис посмотрел на него и вдруг растерялся.
– Ну, понятное дело, – опять согласился Никоненко. – В Гохран не сдал, в Грановитую палату не отнес. Дома у тебя сокровища нации-то?.. В унитазном бачке? А то еще в морозилку любят класть, в фарш замороженный, милое дело тоже.
– Значит, какие-то документы все же были, – под нос себе пробормотал Шаховской. – Заговор не мог пройти совсем бесследно.
– Да отстань ты с документами, Дмитрий Иванович! У нас тут все так кучеряво складывается!
– Не нашли бы меня никогда, – твердил Борис. – Ни имени, ни фамилии никто не знал, кроме Павлика, а его я… Нужно было сразу и тетку тоже, но жалко стало. Она добрая и несчастная. Всю жизнь одна, кошки у нее. Тоже все богатство хотела получить. Не злодей же я какой-то…
– Не помогло бы, и если б ты тетку порешил, парень. Ей-богу, не помогло бы. Профессор, вишь ты, с батюшкой из храма Знамения иконы Божьей Матери беседу проводил и розыск осуществлял на его территории. А батюшка про тетку твою и про то, что она бриллиантов каких-то в особняке доискивалась, знал хорошо и от профессора не утаил. Мы бы стали тетку искать, нашли бы труп, а там и до тебя недалеко. Племянник у ней Борис Викторов. И профессорский выученик, большой дока по исторической части опять Борис Викторов. Нашли бы. Может, не сразу, но точно нашли бы.
– Вот именно, что не сразу. Я бы уехал, может быть. Успел бы.
– Это может, – согласился Никоненко. – Ты письма-то зачем на трупе бросил? Дурак, что ли? Мы бы про бриллианты и не узнали никогда, и Шаховского я не стал призывать, если б не письма!
– А я даже не посмотрел, – признался Борис устало, – что там за письма. Вот правда в голову не пришло! И вообще после того, как Павлик, дебил, ко мне полез и пришлось его…
– Зарезать, – подсказал Никоненко безмятежно.
– Я потом плохо соображал. Я камни в карман высыпал, нож забрал и ушел тихонько.
Тут он опять сел на ближайший стул, потер лицо и спросил Шаховского:
– Что теперь будет, Дмитрий Иванович?..
– Я не знаю, Боря.
– Но я же… достоин большего! Правда достоин! Чем крошки с вашего стола подбирать, статейки кропать и ждать, когда меня начальником сектора сделают! Я умный, я все могу. У Павлика папаша миллионер, а сам он из помойки! Это же несправедливо! Он без ошибок писать не умел, а музеем заведовал и на «Мерседесе» катался. У меня бы все получилось, если б не вы!.. Что вы со мной сделали?! Что со мной будет?!
– Суд будет, – сообщил Никоненко. – А покамест доказательства соберем, помолясь, камушки изымем, под протокол все запишем. Ты че, думаешь, убивать можно, а отвечать не обязательно?.. Так не бывает, парень. Вон, спроси у профессора своего про исторический процесс – все последовательно, все по правилам. Есть преступление, значит, быть и наказанию!..
Он прошагал к двери, распахнул и приказал привычно и деловито:
– Забирайте.
На это Шаховской не стал смотреть, и Никоненко не стал смотреть тоже.
…Вдвоем, профессор и полковник, вышли на университетское крыльцо и сбежали вниз. Профессор по левому полукружью ступенек, а полковник по правому. Снег шел, отвесный, плотный, и не таял. Деревья и лавочки в сквере все стояли заснеженные.