Вскоре отряд в полном составе собрался у моего дерева, чтобы разработать стратегию предстоящей операции. Поскольку все засеченные нами розовые голуби (счетом пять особей) расположились на ночевку в самых разных концах криптомериевой рощи, постановили начать с птицы, которая избрала наиболее низкое и удобное для лазанья дерево поблизости от тропы, и затем постепенно двигаться дальше. Сказано — сделано: мы окружили дерево номер один, включили фонари и направили слепящий луч прожектора на ветви на высоте около десяти — двенадцати метров, где сидел тучный, сонный и озадаченный голубь.
Казалось, нет ничего проще, как вскарабкаться по стволу и схватить птицу руками или накрыть сачком, однако при ближайшем рассмотрении выяснилось, что конструкция дерева не позволит сделать это бесшумно, а от поднятого нами треска голубь мог преодолеть страх и нырнуть в ночную темноту. Проснувшаяся птица с благодушным интересом наблюдала, как мы шепотом совещаемся внизу. Решили, что сержант — хоть и самый рослый среди наших геркулесов, зато лучший древолаз — взберется на одно из соседних деревьев, а длиннорукий Джон Хартли на другое, и оба поищут наверху подходящую позицию для решительных действий. Дальше этого наши планы пока не шли, поскольку для человека, болтающегося в воздухе на высоте десяти с лишним метров, все выглядит несколько иначе.
Чрезвычайно ловкий, несмотря на тяжелый вес, сержант полез на свое дерево, долгоногий Джон Хартли — на свое. Голубь, слегка наклонив голову набок, увлеченно и без тени тревоги наблюдал за их подъемом. Ловцы одновременно поравнялись с его насестом, и после короткой передышки сержант хриплым шепотом донес, что может подползти по ветке достаточно близко, чтобы дотянуться до птицы сачком. Мы нетерпеливо призвали его исполнить задуманный маневр. Казалось, ветка, по которой только белке бегать, ни за что не выдержит тяжести ста тридцати килограммов костей и мышц, однако чернокожий Голиаф, к нашему удивлению, благополучно добрался до ее конца и протянул вперед орудие лова. Как я уже говорил, оно напоминало щипцы для сахара с сачками на концах, которые захватывали добычу, если соединить их быстрым движением.
При виде ловушки голубь проявил первые признаки настороженности, а именно наклонил голову набок и дернул крыльями. Тем временем сержант установил, что не дотягивается до птицы примерно на метр, надо перебираться выше. Поскольку голубь начал заметно нервничать, мы решили погасить наши светильники, предоставляя сержанту выходить на новую позицию в темноте. Спустя некоторый промежуток времени, заполненный цветистой бранью, сержант доложил, что передислокация благополучно завершена.
Включив свет, мы с удивлением обнаружили, что голубь воспользовался случаем соснуть, спрятав голову под крыло. Когда снова зажглись огни, он недовольно выпростал голову, явно раздраженный нашей назойливостью. Сержант, цепляясь за новую, столь же непрочную опору, с отчаянным видом маневрировал ловушкой. Затаив дыхание, мы смотрели, как сачки приближаются к птице; с неожиданным проворством голубь вдруг отпрянул в сторону, однако улетать не стал. Прильнув всем телом к зловеще поскрипывающей ветке, сержант подался вперед и снова взмахнул сачками. На сей раз они сомкнулись вокруг добычи, но при этом ветка так сильно наклонилась, что сержант был вынужден отпустить ловушку, чтобы не сорваться вниз.
Онемев от ужаса, мы следили за ее падением. В полете «щипцы» раскрылись, так что только один сачок удерживал нашего драгоценного розового голубя, и он вполне мог выскользнуть из ловушки. Какой-то сук перехватил ее, и она повисла в воздухе. Голубь нерешительно взмахнул крыльями раз-другой, и мы приготовились увидеть, как он освобождается из плена и исчезает в кромешной тьме среди криптомерий. Однако наш пернатый узник, посопротивлявшись для видимости, покорился своей судьбе — и слава Богу, поскольку ловушка едва держалась на ветке.
Тем временем мы рассмотрели, что упомянутый сук, устремляясь под острым углом вверх, почти дотягивается до того дерева, на котором примостился Джон Хартли. Видя это, Джон быстро спустился до нужного уровня и пополз по ветке, пока не очутился всего лишь в метре с небольшим от ловушки. С величайшей осторожностью он потянулся к «сахарным щипцам». На какое-то мгновение мне показалось, что у Джона руки коротки, но тут его пальцы, к моему облегчению, обхватили устье сачка. Розовый голубь наш!
Осторожно подавшись назад в зеленую глубь криптомерии, Джон пересадил птицу в припасенный для такого случая мешочек из мягкой ткани, после чего бережно опустил добычу вниз на бечевке. Темная хвоя расступилась, пропуская качающийся мешочек, я благоговейно принял его двумя руками, с великой осторожностью развернул и предъявил Дэйву пленника. Голубь спокойно лежал на моих ладонях и не думал вырываться, только помаргивал, как бы слегка удивленный необычным приключением. Окраска его даже при искусственном освещении была великолепна: крылья и спинка светло-шоколадные, гузка и хвост ржаво-красные, широкая грудь, шея и голова светло-серые с цикламеновым отливом. Удивительно красивая птица.
Рассматривая ее вблизи, осязая пальцами шелковистое оперение, улавливая ровное дыхание и трепетное биение сердца, я вдруг ощутил глубокую печаль. Передо мной была одна из тридцати трех особей погибающего вида, который, подобно жертвам кораблекрушения, влачил зыбкое существование на криптомериевом плоту. Вот так же в свое время крохотная группа дронтов, последних представителей безобидного неуклюжего рода, истребляемого свиньями, собаками, кошками, обезьянами и человеком, встретила свой смертный час и сгинула навеки, потому что некому было подумать об этих птицах и поместить их в надежно охраняемый питомник. С нашей помощью теперь хоть розовым голубям предоставлялась возможность выжить, несмотря на то что их численность сократилась до угрожающе малой цифры.
На поимку голубя ушло столько времени, что луна успела подняться высоко над горизонтом, а небо, как назло, было совершенно безоблачным, так что продолжать охоту не было никакого смысла: при таком ярком свете птицы могли спокойно летать. Первая же попытка влезть на следующую криптомерию кончилась тем, что голуби снялись, хлопая крыльями, и исчезли в долине. Выслеживать их было бы пустой тратой времени. Обливаясь потом, скользя и спотыкаясь, мы выбрались из долины на глазурованный лунным сиянием простор. Язык не поворачивался роптать: ведь с нами была драгоценная ноша — розовый голубь. В такой местности с первой попытки поймать одну из уцелевших тридцати трех птиц — это ли не чудо!
Возвратившись в гостиницу, мы приняли душ, переоделись, смазали комариные укусы и собрались в столовой.
— А почему бы не отпраздновать наш улов? — предложил я. — Что вы скажете насчет дюжины устриц и жареного омара с салатом, а на третье — бананы в жженке и хорошее белое вино?
Энн и Джон сочли, что для легкого ужина это будет совсем неплохо, и я продиктовал заказ официанту, коего родители нарекли Горацием. Через некоторое время официант вернулся.
— Простите, сэр, — обратился он ко мне, — но я сожалею об омарах.
Хотя английский — официальный язык Маврикия, мне уже приходилось сталкиваться с затруднениями. Не так-то просто привыкнуть к маврикийскому обычаю говорить для краткости «стоит» вместо «не стоит благодарности». И вот передо мной новая проблема. Гораций сожалеет об омарах. Может быть, он штатный сотрудник Королевского общества борьбы против жестокого обращения с животными, и сама мысль о кончине восхитительных ракообразных внушает ему такую скорбь, что он не в силах заставить себя подать нам это блюдо? По виду его этого нельзя было сказать, но я все же не хотел бы огорчить нашего учтивого официанта.
— Почему вы сожалеете об омарах, Гораций? — мягко осведомился я, готовый разделить его добрые чувства.
— Потому что омаров нет, сэр, — ответил Гораций.
Мы довольствовались рыбой.
Глава третьяОстров Круглый
В отличие от большинства морских экспедиций в тропиках наша вылазка на остров Круглый[1] увенчалась полным успехом. Если не считать, конечно, что Вахаба укачало, Дэйв получил тепловой удар, а я сделал серьезную заявку на олимпийскую золотую медаль за самое длинное и болезненное скольжение по склону на локтях, когда-либо совершенное на данном острове.
Подъем в четыре утра в незнакомой гостинице всегда как-то отрезвляет, особенно если по горькому опыту, приобретенному в других частях земного шара, подозреваешь, что ты — единственный член экспедиции, который достаточно неразумен, чтобы являться к месту сбора вовремя или вообще являться. Меня неизменно грызет чувство вины, когда приходится вставать в гостинице ни свет ни заря, и я считаю своим долгом двигаться возможно осторожнее, чтобы не потревожить менее эксцентричных постояльцев. Увы, передвижение по незнакомой территории неизбежно сопряжено с трудностями. В данном случае трудности начались с поисков выключателя, в ходе которых была опрокинута тумбочка вкупе с графином, стаканом, часами и тремя брошюрами о фауне острова Круглого. Затем раздался грохот сорвавшегося сиденья унитаза (некое подобие пушечного залпа прямо в лоб крепко спящим соседям), сопровождаемый частым ружейным огнем (это водопровод прочищал свою глотку) и рыканьем душа, которое в сей предрассветный час смахивало на чудовищное извержение Кракатау в 1883 году. Во всем этом безотрадном спектакле меня утешала лишь мысль о том, что теперь-то уж мои товарищи, коим давно пора встать, непременно проснутся.
В конце концов, борясь с сонливостью, мы погрузили в машину весь положенный звероловам инвентарь (мешки для змей, сачки, бутылки, бечевку, а также фотокамеры и бинокли), разместились сами и покатили по глянцевой от ночного дождя дороге между шуршащими стенами сахарного тростника в сторону местного яхт-клуба, на пирсе которого была назначена встреча с остальными членами отряда. На полпути мы едва не разминулись с Дэйвом — он весьма искусно и целеустремленно гнал свою машину в противоположную сторону. К счастью, Дэйв вовремя заметил нас, повернул и пристроился сзади. Вскоре после этого мы увидели стоящую под деревом машину Вахаба. Он ждал нас, чтобы указывать путь, и его белозубая улыбка озорного школьника выражала такой задор, что мы немедленно прониклись верой в успех нашего предприятия и убеждением, что ради него подъем в четыре утра — сплошное удовольствие.