авать, а могу ходить. Могу, например, пойти в банк к Витюше, чтобы мне дали в морду, могу вылететь оттуда и полететь как фанера над Парижем. Над Парижем, где под звуки аккордеона в уличном кафе за столиком теперь сидит Ксюха с каким-нибудь Антуаном, который, в отличие от меня, смог подарить ей этот незабываемый французский уикенд. Каштаны шумят у них над головами, на маленьком круглом столике перед ними чашки с выпитым уже давно кофе, раскрошенные круассаны и бокалы с вином. Они держатся за руки и смотрят друг на друга, голубки. А потом поедут кататься на лошадях или, нет, лучше в карете, потому что в карете дороже. Тут я чуть не упал со скамейки, потому что оказалось, что уже задремал. Что это меня так развезло-то?
Илларионову я все-таки решил не звонить, потому что если он увидит мою побитую рожу, то сразу поймет, что Парщиков младший все-таки мне мстит, и скажет, чтобы я искал новое помещение для моего «Праздника». Потому что разбитая витрина ему намного дороже моей разбитой морды. В конце концов я решил совсем никому не звонить, вызвал такси, купил в супермаркете возле дома бутылку водки, но пить ее толком даже не смог. Не захотел.
Лидия Павловна
Пробуждение легкой волной вынесло, выплеснуло меня в утро. Как будто за ночь ушло, растворилось что-то гнетущее и давящее. Голова лежит на низкой подушке, и, когда я смотрю так, голубое одеяло, которым я укрыта, кажется морем. А я, как ракушка, лежу на морском берегу и радуюсь жизни. Широкоплечий так и говорит каждый раз:
– Лежите, отдыхайте.
И я лежу, выплеснутая неожиданной волной на это берег, и чувствую какую-то удивительную безмятежность.
Мне ничего не надо делать и ни о чем не надо думать и беспокоиться. Мне приносят еду. Никуда не надо идти, жизнь сама как-то справляется, идет, движется без меня там, за окнами. Я слышу ее движение: сюда доносятся чьи-то голоса, гул транспорта, шум ветра. И кажется, что надо просто плыть, доверяясь этому течению, раствориться в этих волнах, и тогда все само собой сложится хорошо.
Антон
Проснулся и в первую же секунду обрадовался, что не стал вчера напиваться. Голова была более или менее ясная. А потом я вдохнул поглубже и почувствовал, что по ребрам мне вчера заехали крепко, даже крепче, чем надо было в профилактических целях. Я же, в конце концов, ничего такого не делал, только поговорить приходил. Вот уж, действительно, тупой идиот. Боже мой, и чего же меня понесло-то на подвиги? Что я, в прошлый раз, что ли, с Парщиковым не наговорился? Нет, ну надо же было такое учудить!
Я лежал и чувствовал, что мне было реально больно, и подумал даже, что они вчера, видимо, сломали мне ребро. Интересно, если глубоко вдохнуть, это сломанное ребро может, наверное, проткнуть мне легкое. И тогда я умру. Блин. В двадцать шесть лет умирать, да еще так непочетно, от удара берцем по ребрам, как-то не входило в мои планы. Стараясь дышать только носом и не пропускать особенно воздух в глубину себя, я потихоньку сел. Блин, это было больно. И под майкой расплывался здоровый синяк. Охранники, в отличие от полицейских, синяки ставить не боятся. Я добрел до ванны, держась за стенку, как раненый солдат. Лицо слева тоже выглядело вполне определенным образом, и я постарался запомнить, что, разговаривая с людьми, надо будет поворачиваться к ним в профиль другой стороной.
Тут зазвонил телефон, и я вздрогнул так, как будто жил до этого на необитаемом острове. Блинский блин, что со мной делается! Звонила Светлана, она сразу начала что-то объяснять мне про то, что заканчиваются свечи для именинных тортов и надо срочно их добавить в заказ, потому что если это сделать сегодня, то поставщик еще успеет нам все пересчитать и прибавит к тому, что мы на прошлой неделе заказали, но еще не оплатили.
– Антон, ты хоть сделаешь сейчас то, что я говорю? – спросила она, выговорившись и почуяв неладное. Это я уже не раз замечал, что у Светланы интуиция срабатывала на всякий непорядок безошибочно. Нелегко будет ее пацаненку, когда он вырастет.
– Не знаю, – честно ответил я.
Она помолчала в трубку и спросила:
– У тебя там все в порядке?
И я опять честно ей ответил:
– Кажется, нет.
– А что случилось? – спросила она.
– У меня, кажется, ребро сломано, – пожаловался я и понял, что это было очень приятно: кому-то рассказать, что у меня случилось. Хорошо все-таки, что она позвонила.
– Антон! – сказала Светлана. – Так тебе же в больницу надо!
– Да?
– Ну конечно! Ты что! Это же не шутки все-таки! А что случилось-то?
– Да так. Наехали на меня. Можно сказать, в аварию попал.
– В аварию? Ой, бедный, – сказала Светлана с таким искренним сочувствием, что мне снова стало приятно от того, что кому-то небезразличны мои ребра. Потом она стала подробно говорить, что мне надо обратиться в больницу и, главное, не забыть взять туда с собой паспорт и полис медицинского страхования. И уговаривать, чтобы я потом ей обязательно позвонил и все рассказал, что скажут врачи.
– Все, у меня покупатель. А ты прямо сейчас вызывай скорую! – велела она мне и разъединилась.
В скорую я звонить не стал, подумал, что не настолько мне плохо, чтобы ради меня целая бригада сюда выезжала. Вызвал такси.
За окном замелькал знакомый город: большой и равнодушный. Таксист все посматривал в зеркало заднего вида, как будто никогда не видел раньше побитых людей. А может, подозревал, что я какой-нибудь бандит и могу даже в таком состоянии на него наброситься и ограбить. Ну почему люди всегда плохо думают о других?
В больнице я сначала долго не знал, к кому обратиться. Потом меня попросили посидеть и подождать. По длинному больничному коридору туда и сюда ходили люди: врачи и больные. Здесь тоже шла какая-то жизнь, полная переживаний и чужой боли. Больше всего мне хотелось бы и вовсе не касаться этой жизни, а просто уехать домой. Но тут как раз мне сказали подняться на лифте на третий этаж и там пройти в кабинет номер такой-то. Я зашел в лифт, выкрашенный такой же зеленой краской, как в нашем доме, и от этого мне стало даже немного уютно, хотя вообще-то больницы я никогда не любил.
– Подождите! – крикнул мне кто-то из коридора, я придержал одной рукой сползающиеся двери, а другой – себя за бок, потому что стоять было довольно больно. В лифт вошел доктор в зеленом, как лифт, медицинском халате и тоже стал придерживать дверь, потому что по коридору в нашу сторону семенила медсестра и даже махала рукой, чтобы мы дождались и ее. Я смотрел на зеленый халат доктора и думал, что это неправильно: халат все-таки должен быть белым. Хотя на этого врача, может, просто не нашлось обычного белого халата: фигура у него была нестандартная. Сам доктор был роста совсем небольшого, но плечи у него были раскачаны просто офигительно. Я, наверное, таких широкоплечих людей никогда не видел. Тем временем к нам в лифт забежала медсестра, двери закрылись, и мы поехали наверх. Медсестра стала перебирать прямо перед носом у врача какие-то бумаги и говорить быстро-быстро, наверное, чтобы успеть все сказать, пока не остановится лифт:
– Так что, Владимир Всеволодович, мы Скороходову выписываем? Там уже вроде все купировали, можно отправлять домой. Тем более что она все время просит, чтобы выписали поскорее.
– Ну, давайте я еще посмотрю, – сказал доктор, забрал бумаги и стал их просматривать с серьезным видом. А я подумал:
«Надо же, Скороходова. Прямо как Лидия Павловна».
И когда двери лифта открылись, я тоже вышел, хотя мне надо было подняться этажом выше, и пошел за этим широкоплечим доктором. Это, похоже, была как раз такая ситуация в лифте, когда надо было быстро принять решение. Доктор очень уверенно протопал по коридору, открыл дверь одной из палат и вошел. И я вошел следом за ним.
В палате стояло несколько кроватей, и на всех лежали или сидели какие-то женщины в халатах. А на кровати у окна, спустив ноги в резиновых шлепках на пол, сидела наша Лидия Павловна. Наша Мидия.
Лидия Павловна
Вслед за доктором в палату вошел Антон. Это было так неожиданно, и я даже испугалась, что сейчас снова поднимется давление, и врач скажет, что мне нельзя домой, и придется еще задержаться здесь. Хотя, конечно, в том, что Антон узнал, в какую больницу я попала, и решил навестить, не было ничего необычного – простой жест вежливости, особенно после того, как он провел несколько дней у меня на даче. Он подошел ближе, и я увидела, что скула у него разбита и под глазом синяк.
– Здравствуй, Антон! А что у тебя с лицом? Боже мой, что с тобой случилось?
– Лидия Пална! – и снова он почему-то сияет, как самовар на солнце. Сделал такое движение, будто даже хотел меня обнять, но сдержался, потом поморщился, потирая бок.
– Да что с тобой произошло, Антон?
Но тут уже вмешался Владимир Всеволодович:
– Молодой человек, вы что хотели? Вы к Лидии Павловне? Подождите пока за дверью.
– Слушайте, – заговорил Антон, неуклюже стараясь поворачиваться к собеседнику правой, неразбитой стороной лица. – Я да, я к Лидии Павловне. Вы не подумайте, Лидия Пална, я вас все эти дни искал. И вот я вас наконец нашел, но сейчас мне надо на рентген, потому что если у меня ребро сломано, то оно может мне, наверное, легкое проткнуть. И тогда я, наверное, прямо тут и умру.
Владимир Всеволодович нахмурился, поднял Антону футболку, и я увидела, что у него на боку расплывается большой синяк.
– Антон! Кто это с тобой сделал? Это та история, о которой ты мне говорил? Это что, те люди сделали?
– Ну что вы, Лидь Пална, – отмахнулся, морщась от прикосновений врача. – Это я вчера вечером в аварию попал. Сам виноват, полез куда не надо было.
– Не думаю, что ребро сломано, – покачал головой Владимир Всеволодович. – Но вы все-таки пройдите на рентген. Вам уже дали направление?
Но Антон, вместо того чтобы пойти к двери, обошел доктора и снова заговорил со мной:
– Лидь Пална, мне вас о стольком спросить надо. Я же вас все эти дни искал. Вы знаете, вы были правы, вся эта история с банкиром – это все Сергей выдумал. Не было там никаких проблем. Получается, зря я вас побеспокоил. Лидь Пална, вы меня простите, но я вам в Дубках окна покрасил. Получилось не очень хорошо, но я могу исправить, если вам совсем не понравится. А вам еще Миша привет передавал, и жена его. А ключ я положил под порогом, как он мне сказал, это ничего? А почему вы все это время на телефон не отвечали?