Отец сажает меня, уставшего, на санки и везет по замороженной реке в сторону геологического поселка. Я вижу перед собой только его ноги в ватных штанах и унты.
В одном месте он проваливается в воду, не глубоко – по щиколотку. Тут же проваливается снова, оборачивается: «Ты в порядке?». Но не замедляет ход.
Я беспокоюсь за отца: я-то в санках, а он – ногами в реку! Он молча идет дальше, уходя местами в воду вновь, таща меня за собой: по-другому не проехать, по берегам – валуны, сугробы.
В доме нас ждет мама. Отец долго сушит унты на печке, шерстяные носки, мою шубенку, валенки…
Думая теперь про отца, я понимаю, что не все пропало, не все истлело, нет. Что-то сохранилось, не разорвалось. Что-то важное осталось цело.
Вспоминаю его: «Хочешь на Таштыг съездить?»
И его придуманный повод для меня, для взрослого сына.
Только в Петербурге я благодарю его за поездку. За заботу, за внимание. Хорошо, что поехали. Спасибо, папа.
25
Сегодня утром собрался в магазин. Перед выходом, шнуруя обувь, за дверью услышал соседей № 2 – они переговаривались и гремели коляской.
Я замер, большой, в шапке и шарфе, посреди прихожей – в зеркале тот же вопрошающий взгляд.
Но знал уже, что сделаю. Независимо от следующего шага.
Щелкнул ключами в скважине, отворил осторожно дверь. Они не ожидали, они сами замерли.
Вытиснулся из квартиры.
– Здравствуйте! – обратился первый, приветливо.
Девушка улыбнулась:
– Здравствуйте.
И парень за ней.
Малыш что-то пискнул в коляске.
– Я тут, ничего? – неловко, осторожно, пробираясь через них: до этого всегда молчал.
– Да, все хорошо.
Прошагал к двери тамбура, отворил.
– Не закрывать?
– Нет, не закрывайте.
Я нажал кнопку лифта.
Атмосфера была разряженной. Разбегаться даже не в охотку – ну, где вы, ребята?
Вышел сосед – мы встретились взглядами.
– Меня Сережа зовут, кстати, – я протянул руку.
– Артем, – он пожал, опешивший и сбросивший груз сразу. – Да, а то не знакомы даже…
Мы потоптались.
– Мальчишка? – спросил я долгожданное.
– Мужик! – расплылся он.
– Ага, – кивнул я, понимающе.
И пробубнил:
– У меня, вот, тоже… мальчик.
Но Артем не услышал: появилась жена, он обернулся к ней, перехватил коляску.
– Не мешает, не сильно кричит? – спросил Артем.
И его, и ее, верно, волновало – не тревожат ли они соседей: у каждого свое важное.
– Не особенно, – успокоил я.
– А то он у нас крикун такой.
Открылся лифт – один из двух, тесный – не вместить коляску.
– Ну, – я пожал плечами.
– Да, а мы тот… – они тоже пожали плечами, остались дожидаться просторного грузового.
Ехал вниз и звенел внутри. И смотрел в зеркало лифта, улыбаясь себе, смеясь. Ни о чем не вопрошая.
В этот же день, вечером, встретил их снова, на улице, шли с коляской – прогулка перед сном. Я в парк отправился: болезнь отступала, сила возвращалась, двигаться хотелось, только не сидеть. Кивнули друг другу легко.
Никогда прежде не встречал их за день два раза.
Александр Клочков. Однажды взятый курс
1
– Ай да погодка, Сергей Витальевич! – сказал боцман и шумно, слегка закидывая назад голову, вдохнул. – Товарищ капитан-лейтенант… – обратился он еще раз, увидев, что тот не реагирует.
– Что?
– Я говорю: погода отличная.
– Да, да… – ответил Стеклов, отвлеченный от своих мыслей, и посмотрел в сторону выхода из бухты.
Утро было действительно замечательное: ровная, как зеркало, гладь воды и чистое небо, растянувшееся голубым ситцем, сулили хороший день. Даже восходящее солнце начинало ощутимо пригревать. Такая погода для Севера большая редкость – тем более, весной.
Капитан-лейтенант Стеклов Сергей Витальевич, командир штурманской боевой части подводного крейсера, в это погожее утро, будучи дежурным по кораблю, ожидал командира. Он медленно шагал по носовой надстройке, рассеянно поглядывая то на боцмана, старательно красившего киповую планку черной, лоснящейся на солнце краской, то на бестолковую суету чаек на берегу у края воды.
Наконец, заметив на причальной зоне быстро приближающийся знакомый силуэт, он крикнул вахтенному на пирсе:
– Пегов, хватит ворон считать! И заправься – командир идет.
Вскоре на пирсе показался командир лодки, как всегда энергично отмахивающий руками при ходьбе. Он ступил на трап, Стеклов скомандовал:
– Смирно! Товарищ командир, во время моего дежурства происшествий не случилось…
– Вольно! – перебил тот. – Все нормально?
– Так точно.
– Угу… – он бросил взгляд в сторону боцмана. – Ну, пойдем корпус осмотрим.
«От лишних ушей уводит, – подумал Стеклов. – Похоже, началось…»
Они прошли к носовой оконечности лодки, и командир, привычно и аккуратно переступив до зеркального блеска отполированный комингс спасательного люка, сказал:
– Меня сейчас командир дивизии подвозил. Тебя в штаб вызывает. Хочет с «героем» лично познакомиться. Так что после подъема флага сдай дежурство Астафьеву и шагай в штаб. Да, заварил ты кашу, парень…
Еще четыре дня назад экипаж находился в море на отработке задач боевой подготовки. Старшим в походе был начальник штаба эскадры, контр-адмирал Сомов, человек с властным характером и непредсказуемым поведением – смесь гремучая. Он был невысок, коренаст, имел рыжеватые волосы, всегда торчавшие ежиком. Адмирал немного картавил, и, когда он переходил на крик, – а бывало это довольно часто, – речь его звучала забавно.
Отношение подводников к нему было соответствующее: как к психически нездоровому человеку, от которого в любой момент можно было ожидать чего угодно. Среди старших офицеров и командования, конечно, из солидарности к чести мундира, вида никто не подавал, мол, начальников не выбирают; но, когда у Сомова в очередной раз случался приступ ярости, и у них на лицах читалось выражение смиренное, понимающе-сочувственное. Поэтому все старательно избегали прямых встреч с контр-адмиралом, исключая вероятность попасть в зону его внимания.
Перед возвращением в базу экипажу предстояло отработать завершающий элемент – отрыв от слежения корабельной поисково-ударной группы. И в самый неподходящий момент, как это всегда бывает, без малого за три часа до начала выполнения боевого упражнения, вышел из строя навигационный комплекс. Нельзя сказать, что для Стеклова это стало большой неожиданностью: корабль был уже «заслуженный», матчасть частенько шалила. Еще на этапе подготовки к выходу в море навигационный комплекс давал о себе знать не с лучшей стороны. Учитывая возможные неисправности, личный состав в море работал с ним в максимально щадящем режиме. Но никак нельзя предугадать всего.
Сначала возникшую неисправность постарались устранить, не докладывая о ней начальству.
– Нет, Сергей Витальевич, в базе надо разбираться, по полной, с заводскими специалистами, – сказал Стеклову старший мичман Востриков, один из самых опытных его техников, когда тот спустился в гиропост, сдав вахту.
Сергей сам погрузился в чтение разложенной повсюду документации и развернутых схем. На все его вопросы Востриков отвечал короткими неободряющими репликами: «Пробовали…», «Делал…», «Проверял…». Вскоре Стеклову стало ясно, что как бы ему не хотелось, а доложить о неисправности придется.
Командирскую вахту в центральном посту нес старший помощник. Командиру корабля Сомов разрешил немного отдохнуть, подменив его перед выполнением упражнения, которое было запланировано на ночное время, и он убыл к себе в салон. Сам же адмирал сидел в центральном посту в командирском кресле, с закрытыми глазами, сложив руки на груди – обстановка позволяла уйти в транс. Мерно гудела работающая аппаратура и механизмы, время от времени из динамиков внутренней связи звучали короткие команды или чьи-то доклады – шел обычный рабочий процесс.
– Борис Григорьевич, – обратился Стеклов к старпому, войдя в центральный пост. Тот ответил вопросительным кивком – Навигационный комплекс вышел из строя, – сказал Стеклов негромко, но Сомов тут же открыл глаза и уставил требовательный взгляд в подбородок Стеклова.
– Что?!
– Навигационный комплекс вышел из строя, товарищ адмирал.
– Причина?
Стеклов объяснил причину, но адмирала понесло с места в карьер:
– Вы хотите сказать, что отработка элемента сорвана?!
– Разбираемся, товарищ адмирал. Просто это может несколько отсрочить начало выполнения упражнения.
Адмирал встал с кресла и, говоря по слогам, начал методично, в такт своим словам стучать Стеклову по лбу указательным пальцем, будто хотел напрямую затолкать свою речь ему в голову:
– Соберите в кучу остатки своих мозгов и почините комплекс! Иначе… – дальше последовал поток оскорблений и Стеклова, и всей его боевой части в целом, сдобренный крепким словом.
После нескольких таких тычков Сергей отвел руку адмирала и, возможно, сделал это более резко, чем следовало: со стороны это вполне могло показаться ударом. На эту дерзость Сомов ответил пощечиной, и Стеклов, поддавшись порыву возмущения, толкнул его в грудь так, что адмирал снова оказался в кресле, на котором царственно восседал несколько минут назад. Выпучив глаза от распиравшего его гнева, адмирал подскочил, занося сжатый кулак, но, не успев донести его до лица своего обидчика, получил короткий, хлесткий удар в правую скулу. Потеряв равновесие, Сомов неуклюже завалился на левое колено, а потом присел на палубу, словно бы располагаясь к пикнику.
Все случилось стремительно. Стеклова будто током ударило, когда он сообразил, что он только что сделал. И осознание это на несколько секунд парализовало его.
Сомов медленно встал и, дыша как разъяренный бык, прошипел в наступившей тишине:
– Ладно, щенок!..
И неизвестно, что последовало бы за этой угрозой, потому что в центральный пост, на ходу застегивая куртку, вбежал ко