мандир: какой-то расторопный подводник уже сообщил ему о случившемся. Сомов быстро вышел из центрального поста, а командир завел Стеклова в штурманскую рубку и в течение нескольких минут кричал на него так, как будто выступал перед огромным строем.
До конца похода адмирал почти не выходил из салона. Пищу принимал там же. Только перед заходом в базу поднялся на мостик и стоял на нем с командиром до самой швартовки, а после – сразу же сошел на пирс, даже не пожав ему руку.
Жизнь Стеклова разделилась на до и после. С момента возвращения корабля из похода его не покидало ощущение нависшего над ним карающего меча. Несмотря на то, что в базе о случившемся никто особенно не распространялся, уже через несколько дней он почувствовал, что уровень внимания к его скромной персоне явно возрос. Некоторые из его соратников смотрели на него как на известного артиста: слегка удивленно и восторженно; но большая часть, все же – как на приговоренного к казни, которой было не избежать. Он и сам понимал, что возникшее затишье – затишье перед самой настоящей бурей. И вот – лед тронулся…
…После подъема флага Алексей Астафьев, командир электронавигационной группы боевой части Стеклова, приняв дежурство, прибаутками проводил своего понурого начальника с лодки.
Сергей вышел на пирс и не спеша направился в штаб. Пирсы уже опустели, только верхние вахтенные одиноко маячили у трапов. Казалось, база дремлет. Но это была лишь видимость – в чреве грозных, неприступных черных лодок уже вовсю кипел рабочий день.
Изредка прозрачную весеннюю тишину нарушал звук далеких металлических ударов, звонких и резких.
Воображение начинало рисовать Стеклову сцены предстоящей беседы с командиром дивизии, который, в общем-то, редко бывал по-настоящему зол, и в основном по делу, – но в гневе его боялись. Случай же, виновником которого стал Стеклов, был явлением, выходящим из ряда вон, и Сергей готовился к худшему.
Командир дивизии проводил утренний доклад с офицерами штаба. Стеклову пришлось некоторое время ожидать в коридоре, изучая безучастным взглядом настенные плакаты. Не без улыбки он нашел свою фотографию на стенде «Ими гордится дивизия».
Вскоре его окликнул дежурный по штабу, пригласил пройти в кабинет комдива. Сергей одернул китель, на секунду задержался перед дверью, почувствовав себя восходящим на эшафот, и, постучав, приоткрыл ее.
– Разрешите?
– Да. Войдите.
– Товарищ командир дивизии, капитан-лейтенант Стеклов по вашему приказанию прибыл.
Командир дивизии, могучего сложения человек, обладающий таким же могучим, спокойным голосом и невозмутимым каменным лицом с крупными грубыми чертами, несколько секунд поверх очков смотрел на Стеклова, как бы припоминая. Весь вид его выражал непоколебимую уверенность. В дивизии его заслуженно уважали.
– Что скажете в свое оправдание? – спросил он, сообразив наконец, кто предстал перед ним.
Стеклов молчал.
– Молчите… Я уже кое-какие справки о вас навел, служебную карточку полистал. Удивлен, честно говоря. Что ж, выходит: в тихом омуте черти водятся? – продолжил он после некоторой паузы. – Контр-адмирал Сомов грозится, что жизни вам не даст, но, зная его, считаю, что можно попробовать извиниться. Может смилостивиться… Только придется постараться, очень постараться. Покаяться!
– Товарищ командир дивизии, по-моему, извиняться за то, что тебя оскорбляют – странно… – осторожно заметил Сергей.
– Скажите пожалуйста! Какие мы гордые! А бить старших офицеров не странно?! – комдив вдруг перешел на крик. – Вы, что, уважаемый, совсем страх потеряли?! Или почувствовали себя незаменимым? – Он вскочил со стула и стал нервно ходить взад-вперед. Стеклов ощутил, как кровь тяжелыми толчками начала пульсировать в висках. Больше всего сейчас он хотел провалиться сквозь пол.
– Я пытался объяснить…
– Мне подробности не интересны! – перебил комдив. – Я спрашиваю: кто дал вам право распускать руки?!
Повисла тягостная тишина.
– Я вообще с вами разговариваю только благодаря вашему командиру, – сказал комдив уже чуть спокойнее. – Уж очень он о вас лестного мнения. Только благодаря ему и тому, что официальной огласки случившемуся никто не давал, я принимаю нейтральную сторону. Не хотите – не извиняйтесь. Вам служить… А вообще – сдержанней надо быть, товарищ капитан-лейтенант, иначе тяжело придется в жизни. Так что думайте. Свободны.
– Есть.
Стеклов вышел, притворил за собой дверь. На него с любопытством смотрели несколько человек, находившихся в коридоре: они слышали крик командира дивизии, а теперь «жертва» предстала перед ними. Сергей снял фуражку, вытер платком вспотевший лоб и направился к выходу.
После разговора с командиром дивизии обратный путь оказался гораздо быстрее. За невеселыми размышлениями Сергей как-то вдруг заметил, что уже вернулся к своему пирсу.
В конце пирса Астафьев как раз разоружал сменившегося верхнего вахтенного.
– Алексей Петрович, пойдем командиру доложим. Я свободен уже, – крикнул ему Сергей.
– Живой? – ухмыляясь, спросил Алексей.
– Как видишь.
После того как Стеклов снова принял дежурство и доложил командиру, тот задержал его и расспросил о состоявшемся с командиром дивизии разговоре.
– Извиняться, я так понимаю, ты не собираешься?
– Нет. Не хочу унижаться. Тем более, когда заведомо известно, что толку от этого не будет.
Командир задумался, несколько раз провел рукой по своим жестким с проседью волосам и наконец произнес любимое:
– Угу… На носу проверка на готовность к очередному выходу в море и, уверяю, для тебя она закончится плачевно. Ведь сам знаешь, как это делается: сначала опрос с пристрастием до тех пор, пока не засыпешься; не по специальности, конечно, а так – в общем, до нужного результата. Потом какую-нибудь проверочку по части защиты государственной тайны и секретного делопроизводства в боевой части организуют – и дело в шляпе, как говорится. Останется только все оформить красиво – и под зад коленом. А про заслуги твои и не вспомнят. И что делать думаешь?
– Служить, а там видно будет.
– Что будет видно, я тебе только что обрисовал, – сказал командир, повышая голос, и замолчал на некоторое время. – Слушай-ка, – сказал он вдруг оживленно, – как вовремя я вспомнил: у меня дружок есть, начальник факультета в твоем училище. Три года как назначился. Недавно созванивались, так он между делом обмолвился, что ему заместитель по учебной работе нужен толковый. Если что, предписание быстро сообразит. Что скажешь?
– Даже не знаю… Какой-то совсем уж крутой поворот.
– Крутой поворот будет, когда ты «за бортом» окажешься. Думаешь, я рад с тобой расстаться, что ли?! Только нужно реально на вещи смотреть: когда адмирал за тебя возьмется – поздно будет. Ты, Сергей Витальевич, оцени ситуацию, подумай, хорошенько подумай! Но с ответом не затягивай: в твоих же интересах быстрее процесс начать, если решишь. Сам знаешь, как работает наша бюрократическая машина.
Стеклов вышел из каюты командира. Настроение было испорчено.
Время настало обеденное, но есть ему не хотелось напрочь, и он решил в эти свои законные полчаса, до подмены помощника дежурного, прилечь в каюте и попытаться обдумать все то, что случилось за короткое, но такое богатое на впечатления утро.
Не прошло и десяти минут после того, как он лег и прикрыл глаза, собирая воедино мысли, как дверь резко открылась, и в каюту ввалился Юра Берсенев, командир гидроакустической группы. Следом за ним показалась богатырская фигура командира дивизиона живучести, капитан-лейтенанта Леонида Сотникова.
Все трое были одного года выпуска, и практически с первых лет службы завязалась их тесная дружба. Правда, Сергей попал в компанию Сотникова и Берсенева немного позже: после выпуска из училища его служба началась на надводном корабле. Прослужив на нем без малого год, ему удалось добиться перевода в экипаж подводной лодки, где он и познакомился со своими товарищами.
В то время Сотников, будучи холостым, радушно приютил Сергея у себя, пока тот не получил свою стандартную военную жилую площадь, от которой так и веяло временным проживанием, и во всем чувствовалось, что жившие здесь до его заселения люди в придание ей уюта особенно сил не вкладывали.
Леонид вообще был, что называется, рубаха-парень: отзывчивый, добродушный, с открытой улыбкой и всегда в ровном настроении. И доброта его так резко не вязалась с богатырской внешностью.
Ну а с Берсеневым Сергей познакомился в один из вечеров, когда тот вместе с женой Татьяной, вчерашней выпускницей педагогического института, пришел в гости к Сотникову.
Друзья уже узнали, что Стеклова для личной беседы вызывал командир дивизии.
– Лежим, значит! – констатировал Берсенев, взглянув на хмурое лицо Стеклова, и продекламировал:
Недуг, которого причину
давно бы отыскать пора,
подобный английскому сплину,
короче…
Тут он сделал паузу и вопросительно посмотрел на Сотникова, ожидая от него завершения четверостишья.
– Не знаю! Чего зенки вылупил?!
– …русская хандра. Двоечник. Это же классика!
– Что, Серега, все так плохо? – спросил Леонид.
– Да уж, хорошего мало… – Сергей рассказал товарищам о своей беседе с комдивом и командиром, заключил: – С одной стороны – почти стопроцентная вероятность вылететь со службы, останься я здесь; с другой – возможность смыться в училище заместителем начальника факультета по учебной работе и завершить «славную» морскую карьеру.
– Прямо не знаю, что посоветовать… – Берсенев театрально оперся лбом на кулак, – наверное, первый вариант.
– Слушай, иди ты знаешь куда со своими ухмылками, – сказал Сотников, – видишь, человеку и без тебя тошно.
– Ну а чего, в самом деле? – всполошился Юрий. – Ежу ведь понятно: служить ему не дадут, а значит – надо пользоваться возможностью уйти без потерь. Помнится, когда я выпускался, мой начальник факультета, уговаривая меня остаться командиром роты, утверждал, что и в училище можно карьеру сделать. Как знать, вдруг у Сергея Витальевича так выстрелит, что мы еще к нему на поклон пойдем, чтоб своих детей пристроить куда-нибудь. И вообще, дорогие друзья, скажу я вам: к жизни нужно проще относиться, соотнося свои желания с теми обстоятельствами, которые она предлагает. Так что, по-моему, печалиться не о чем.