– Ясно, ясно, – сказал профессор. – Да вы присаживайтесь. Как вас звать-величать, товарищ капитан-лейтенант?
– Сергей Витальевич. Так что случилось, Валентин Александрович?
– Второй курс ваш, понимаете, совсем философию за науку не считает – спят вповалку на лекциях! И это, когда я рассказываю о трудах таких корифеев, как Кант, Ницше… – трудах тех великих умов, на которых зиждется вся философия! А ведь в следующем семестре экзамен. И жалеть я никого не буду!.. – угрожающе взмахнул указательным пальцем профессор и дальше развил такую тираду, что Стеклову невольно на ум пришло сравнение Зуйко с его бывшим соседом по квартире на Севере, дядей Мишей. Поэтому Сергей практически с первых слов понял, как нужно общаться с этим уважаемым ученым мужем – молча слушать.
Правда, слушал его возмущенную речь Стеклов не очень внимательно: за его спиной слышался разговор вполголоса и сдержанный смех девушек. Сергея с неимоверной силой тянуло обернуться, чтобы еще раз встретить этот притягательный взгляд, и в предвкушении он подумал, что сделает это, когда будет прощаться, так как сейчас отвернуться от Зуйко он не мог, хотя бы из приличия. Он сосредоточенно смотрел на профессора, а мысли его витали в трех метрах от него.
Но девушки вышли до того, как он закончил беседовать с Зуйко.
Попрощавшись с профессором, Стеклов направился в роту Краснова. Приняв доклад встретившего его дежурного по роте, он приказал ему построить курсантов. На звук команды и доклада дежурного по роте из своего кабинета вышел Краснов, прикрыв за собой дверь.
– Что случилось, Сергей Витальевич? – спросил он, подходя.
– Сейчас узнаете.
Стеклов произнес короткую, но емкую воспитательную речь об уважении к возрасту, тем более к ветеранам, пригрозив, что следующего курсанта, получившего замечание на занятиях профессора Зуйко, будет воспринимать как своего личного врага.
Закончив, Сергей вместе с Красновым направился в его кабинет. Открыв дверь, он увидел сидящего там Болдырева. В кабинете было сильно накурено. В течение дня Болдырев и Стеклов не виделись, и Сергей, поздоровавшись, протянул ему руку. Болдырев, не вставая, пожал ее.
Сергей коротко указал Краснову на то, чтобы он чаще лично контролировал организацию занятий в своей роте, и, уходя, сказал:
– И прекращайте курить в помещениях роты. Наказываем курсантов, курящих в гальюнах, а у вас самих можно топор вешать.
Когда Стеклов ушел, Болдырев сказал:
– И откуда он такой правильный нарисовался? Все ему надо.
– Должность такая, – вдавливая в пепельницу окурок, произнес Краснов.
– Карась, а корчит тут начальника из себя, – презрительно бросил Болдырев.
– Уж если по-честному – это мы для него караси. И ты, несмотря на возраст, – добавил он со своей масляной улыбкой. – В отличие от нас, он корабельный.
– И что? Кланяться ему теперь?
Краснов промолчал.
Вернувшись вечером домой, Сергей увидел на столе оставленную для него Виктором записку: «На неделю улетел во Францию. Если понадобятся деньги – в тумбочке под телевизором конверт, дежурные наличные».
Сергей поужинал, вспомнил, что уже давно не созванивался с друзьями: замотался. Он позвонил Берсеневу. Телефон Юрия был недоступен, значит – на лодке, что было не удивительно: такова корабельная служба – от восхода и до упора. Сотников же почему-то не отвечал.
Уже лежа в кровати и почти засыпая под метроном настенных часов, Стеклов опять вспомнил девушку с кафедры гуманитарных наук. Но черты лица, которые рисовала память, были расплывчаты, неясны; он, скорее, ощущал ее образ – какую-то приятную, почти осязаемую теплоту и хрупкость.
Сейчас, наедине с собой, он пытался понять, что именно так привлекло его в ней. Совершенно точно она не была представителем той широкоформатной кричащей красоты, которую ежедневно так упорно насаждают людям со всех сторон: с экранов телевизоров, с обложек журналов, с рекламных плакатов… Все в ней было спокойно и естественно. «Наверное, именно это называют женственностью…» – подумал он, уже проваливаясь в сон.
Через два дня, спускаясь по лестнице учебного корпуса, Стеклов вновь встретил ее. Девушка поднималась ему навстречу, на один лестничный пролет ниже, держа в руках стопки перевязанных веревками книг. Сергей задержался, почувствовал, как сердце его забилось чаще, и вот, девушка, смотря на ступеньки, почти поравнялась с ним.
– Здравствуйте, – сказал Стеклов.
– Здравствуйте, – улыбнулась она.
– Давайте помогу. – Он взял книги из ее рук. – Социологию преподаете? – взглянул Сергей на книги.
– Нет, культурологию. А книги коллега попросила занести. Вы ее уже видели, кстати.
– Ясно. Кстати, в прошлый раз я забыл представиться – Сергей… Витальевич, – добавил он, замешкавшись на секунду.
Девушка улыбнулась.
– Катерина Андреевна. Можно – Катя, в неофициальной обстановке. Вы у нас недавно?
– В качестве офицера – да. А вообще, сам выпускник нашего училища. А вы уже давно здесь работаете?
– Третий год.
У входа в преподавательскую Стеклов, пожелав Катерине хорошего дня, направился было в сторону факультета, но она окликнула его, улыбаясь:
– Сергей Витальевич! Книги-то отдайте.
– Ах, да, – улыбнулся он в ответ и, уходя, мысленно покорил себя: «Рановато в облаках витать начал».
Через четыре дня Стеклов получил отпуск, так и не встретив больше за это время Катерину, хотя намеренно чаще проходил мимо гуманитарной кафедры, не решаясь зайти без повода, чтобы не быть уличенным в истинной причине.
2
Жизнь в экипаже шла своим чередом. Подводники находились в предвкушении долгожданного отпуска, который в кои-то веки выпадал на лето, пускай всего лишь на небольшую часть августа, но все же – лета. А там, как знать, может, и сентябрь погодой побалует.
Моряки планомерно готовились к сдаче корабля другому экипажу. Некоторые, в том числе и Сотников, уже отправили свои семьи на «большую землю», чтобы они побольше застали тепла.
Несколько последних рабочих дней прошли очень спокойно, без ставших привычными уже внезапных вводных и авралов. Берсенев с Сотниковым возвращались домой со службы раньше обычного. Шли не спеша, наслаждаясь погодой. Ярко светило полярное солнце, было немного душно. Друзья строили планы на отпуск. Особенно Леонид, заядлый рыбак.
– Я уже прямо дождаться не могу, как мы к Сереге завалимся и всей нашей честной компанией на рыбалку двинем, – мечтательно произнес Леонид. – Вот здорово будет! Серега рассказывал, у них там пруды замечательные. Вот что для тебя рыбалка?
– Известно что: поймал рыбу, сварил уху и наслаждайся прекрасным вечером, – буркнул Берсенев.
– Эх ты! Поймал-сварил-наслаждайся. Рыбалка – это процесс, требующий терпения. Целая наука! Чем рыбу подкормить? Разобраться, какая наживка более подходящая в данный момент? Чем ловить лучше?.. В общем – перехитрить рыбку нужно.
– Перехитрить рыбу… – задумчиво повторил Берсенев, – звучит не очень заманчиво. Надо бы теперь хорошенько подумать насчет рыбалки: вдруг не поймаю… Не хочется глупее рыбы оказаться. Хотя, знаешь, глядя на некоторых наших военных, думается, что их уровень интеллекта только и позволяет с рыбой в хитрости тягаться.
– Да ну тебя, – отмахнулся Леонид как от назойливой мухи.
У подъезда Леонида, дом которого располагался ближе к базе, попрощались.
– Утром по-штатному… – сказал напоследок Юрий, имея в виду время встречи.
Берсенев проснулся задолго до будильника. Лежал с открытыми глазами, прислушивался – за окном шелестел дождь. «Эк зарядил, – подумал Юрий, – будь он неладен. Опять на службу идти мокрым». С недавнего времени контр-адмирал Сомов запретил военнослужащим гарнизона, следуя в военной форме одежды, пользоваться зонтами, мол, нарушение формы одежды и, вообще, вид мещанский.
Юрий встал, отключил будильник, чтобы не разбудить Татьяну, и пошел на кухню ставить чайник. Умылся, заварил чай покрепче, и вдруг в дверь протяжно позвонили, потом еще раз. Берсенев в три шага подскочил к двери, рывком открыл ее – на пороге стоял матрос, с которого на пол тонкими струйками стекала вода.
– Ну чего трезвонишь, герой-североморец? – спросил Юрий раздраженно.
– Дык…
– Дык, мык, – передразнил он матроса, – что стряслось?
– Объявлена учебная полная боевая готовность, время – 5:00, – сообщил матрос, потом добавил доверительно: – Проверяющие какие-то московские приехали. Поговаривают, в море выйдем, возможно.
– Ладно, дуй дальше. Астафьева и Воронцова я сам оповещу, они в моем подъезде живут.
– Есть, – козырнул матрос и побежал вниз по лестнице.
– Что случилось? Кто это был? – Татьяна вышла из комнаты, кутаясь в халат, сонно щурясь.
– Добрый вестник. Танюш, собери сумку поскорее, возможно уйдем на несколько дней, – ответил Берсенев и пошел к Астафьеву и Воронцову.
Спустя некоторое время, наскоро попрощавшись с Татьяной, Юрий вышел из дома. Детей будить не стал. Подумал, им не привыкать встречать утро без него.
На выходе из подъезда он задержался: прямо перед ступеньками образовалась огромная лужа, которую было не обойти. Юрий хмуро посмотрел на ненастное небо, которое еще вчера вечером совершенно не предвещало дождя, надвинул на лоб поглубже фуражку и на носках, прямо через лужу, вышел под дождь, кляня про себя непогоду, бесконечные проверки и начальника гарнизона, из-за которого приходилось мокнуть.
Уже издалека он увидел клубы сизого дыма дизелей, работавших на его корабле, и маленькие фигуры людей в броских для глаза оранжевых касках и спасательных жилетах швартовщиков. Они суетливо сновали по пирсу и корпусу лодки: корабль готовился к экстренному отходу от пирса.
Спустившись в лодку, Берсенев на мгновение задержался у трапа, заглянул в центральный пост: по давно заведенной между ним, Сотниковым и Зенцовым шуточной традиции, с Сотниковым он обменивался воинским приветствием на французский манер (двумя пальцами), а с Зенцовым – аристократичным кивком головы. Но вместо Сотникова Юрий увидел на его месте командира дивизиона живучести из другого экипажа, и Вадиму Берсенев кивнул не аристократично, а удивленно-вопросительно.