В центральном жизнь кипела. Два незнакомых Юрию офицера находились здесь же. Не то чтобы он был знаком со всеми офицерами базы, но за время службы хочешь не хочешь лица местных примелькаются, запомнятся. Этих же, с записными книжками в руках, он видел впервые. Один из них сидел рядом со старпомом, второй – справа от командира. Они проверяли какие-то документы, разложенные по всему командирскому столу.
Зенцов вышел к Юрию и сказал, быстро пожав ему руку:
– Проверь, вся ли наша боевая часть в сборе? Мне не отлучиться сейчас.
– Хорошо. А где Лёнька?
– В автономку уходит вместо Барчикова, его сегодня ночью с аппендицитом сняли с борта.
– Вот вам, бабушка, и Юрьев день, – протянул Берсенев вполголоса.
– Чего?
– Да так… Плакали наши грандиозные планы на отпуск.
– Теперь еще неизвестно, будет ли он вообще в ближайшее время.
Юрий быстро переоделся, проверил людей и, доложив Зенцову о результатах, ушел в рубку гидроакустика. Его гидроакустическая группа уже собралась там в полном составе. Люди строили догадки, чего ждать от проверки.
Вскоре из динамиков громкоговорящей связи прозвучала команда механика: «По местам стоять! Корабль к бою, походу, погружению приготовить!» Началась работа. Юрий дал указания техникам, а сам, улучив момент, спустился на палубу ниже, к связистам. Он хотел позвонить на борт, где находился теперь Леонид, и узнать, остались ли какие-то неотложные дела, которые он мог бы сделать, чтобы у друга в море об этом голова не болела. Ведь все случилось как снег на голову, и, возможно, даже семья Леонида не знает, что отпуск его теперь откладывается на неопределенный срок.
Сентябрёв сам открыл дверь рубки.
– Антон, позвони на 340-ой борт, спроси Сотникова к телефону, а то из центрального поста не с руки звонить: там проверяющие.
– А что Лёнька там забыл?
– В море с ними идет.
Сентябрёв удивленно вскинул брови.
– Ладно. Подожди, я быстро. – Дверь в рубку захлопнулась – посторонним входить внутрь запрещено, и Юрий остался стоять перед дверью.
Не прошло и минуты, как Антон снова вышел.
– У них телефон уже отключен от берега.
– Ясно.
Юрий, выйдя на корпус лодки во время осмотра выдвижных устройств, все же решил позвонить на всякий случай Светлане, предупредить ее о том, что Леонид уходит в море надолго.
Через несколько часов корабль уже находился в море. Исходя из разрозненных слухов и версий, Юрий понял, что главной целью объявленной в базе учебной тревоги была необходимость прикрытия корабля, уходящего на боевую службу, на котором теперь находился и Леонид, чтобы дезориентировать недремлющую разведку вероятного врага.
Положение дел было следующим: корабль вышел в море на три-четыре дня, в течение которых, помимо участия в общем развертывании, надлежало произвести торпедную стрельбу на зачет проверяющих; после этого обеспечить отработку зачетных элементов другого корабля. И, вероятнее всего, дальнейший отпуск будет зависеть от результатов проверки.
Берсенев снова вспомнил о Леониде, которому отпуск теперь не грозил совершенно точно, об их совместных планах, и настроение его немного испортилось.
Позже, вечером, в кают-компании офицеры, естественно, обсуждали имеющиеся перспективы на ближайшее будущее, не особо жалуя в своем разговоре проверяющих офицеров.
Войдя в кают-компанию, Юрий застал беседу в разгаре, но вступать в нее не хотелось. Он молча прошел в дальний угол зоны отдыха и сел в кресло.
– Павлины! – сказал раздраженно Астафьев, имея в виду проверяющих. – Ходят, носы задрав.
– Это ничего, – подхватил Иван Сологуб, командир турбинного отсека, – обидно другое: как показывает практика, такие товарищи, до того как спрыгнуть в штаб, в своих экипажах особой одаренностью в военном деле не блещут – это мягко выражаясь. Зато теперь нас служить учат. – И добавил: – Вот поспорить готов, поменяй меня с ними местами – любого из них засыплю на опросе по знанию устройства корабля и живучести!
– Хорошо хоть Стеклова теперь нет. А то с его воспаленной гордостью и представлением о справедливости проверку мы бы никогда не прошли, – вставил старший лейтенант Стрельцов, инженер дивизиона движения.
Многие офицеры недолюбливали Стрельцова за подхалимство, которое начальство зачастую, напротив, воспринимало на свой счет даже любезно: отец Стрельцова занимал высокую должность в Главном штабе в Москве. Сын же, по сути, просто отбывал необходимый временной стаж на подводной лодке, прекрасно понимая, что надолго он на ней не задержится и в скором времени продолжит свою славную карьеру под боком у отца. По этой же причине он до сих пор не был допущен к дежурству по кораблю и едва ли не демонстративно не проявлял к получению допуска никакого стремления, чем особенно раздражал «старых» офицеров, в том числе и Берсенева, придерживавшихся других взглядов в этих вопросах.
По давно сложившейся традиции, вновь прибывшие офицеры, которые получали допуск к дежурству в течение двух месяцев, всегда пользовались уважением среди сослуживцев. Уложиться в этот срок было совсем непросто: в первую очередь, офицер должен сдать зачеты на допуск к самостоятельному исполнению своих должностных обязанностей. Попутно различные служебные дела и наряды сразу же с головой накрывали молодых офицеров, и среди этого всего нужно было найти время для изучения устройства корабля. И делалось это, как правило, в неслужебное, личное время. Стрельцов же уже второй год ходил в звании старшего лейтенанта, а значит, в сумме – шел четвертый год его службы на лодке.
Остро́та Стрельцова среди офицеров успеха не поимела, зато для Берсенева, отстраненно листавшего подшивку каких-то столетних газет, слух которого из общего говора выхватил упомянутую фамилию Стеклова и последовавшие смешки, мозаика не очень радостного дня сложилась. Он отложил газеты, встал и, подойдя к Стрельцову, глухо спросил:
– Что ты сказал?
Стрельцов растерянно моргал под тяжелым взглядом Берсенева.
– Юра, Юра, ты чего? – подскочил к ним Зенцов, заметив, как навострились матросы-вестовые в предвкушении зрелища. – Успокойся!
Уставившись на Стрельцова, Берсенев произнес:
– Товарищ старший лейтенант, я очень сомневаюсь, что ваш служебный авторитет позволяет вам говорить что-либо о старших офицерах, тем более в их отсутствие. И если вы забыли, напомню: офицеры, не сдавшие зачеты по знанию устройства корабля, могут находиться в кают-компании только для приема пищи, и очередь ваша для этого – номер последняя.
Стрельцов моргал, шумно дыша носом, но не решаясь сказать что-либо в ответ, видимо, воинственный безапелляционный вид Берсенева не внушал ему уверенности.
– Смирно! – послышалось из глубины отсека. Через несколько секунд в кают-компанию вошел командир, а следом за ним проверяющие офицеры.
– Приятного аппетита, – на ходу пожелал командир присутствующим и занял свое место во главе центрального стола. Офицеры тоже расселись на свои места, и кают-компания наполнилась звоном столовых приборов.
Следующим утром, накануне зачетной торпедной стрельбы, командир вошел в рубку гидроакустика. Вахту нес Берсенев.
– Товарищ командир, обстановка: справа 30, по пеленгу 75 – транспорт; слева 27, по пеленгу 18 – рыболовное судно. В остальном гидроакустический горизонт чист, – доложил Юрий.
– Есть, – ответил командир, посмотрев на монитор. – Ну что, Юрий Алексеевич, готов условного врага обнаруживать?
– Конечно, товарищ командир!
– Давай-давай, не подведи. Сам знаешь, здесь каждая секунда дорога. – Помолчал немного, со стороны глядя на Берсенева. – У тебя все нормально?
– В каком смысле?
– Вид у тебя непривычно серьезный что-то. На сослуживцев, говорят, бросаешься…
Юрий коротко взглянул на командира и вновь устремил взгляд в монитор.
– Ну, чего зыркаешь? – усмехнулся командир. – А ты как думал? Я командир – мне положено знать обо всем, что на корабле происходит. И вообще, да будет тебе известно, для слухов даже прочный корпус подводной лодки не преграда, – сказал командир, выходя из рубки.
Задачи, поставленные перед экипажем, были успешно выполнены. Зачет за проведение торпедной стрельбы получен, и через четверо суток корабль вернулся в базу. Еще через два дня, после проведения разбора проверки и утверждения положительной оценки, экипаж продолжил передачу корабля своей смене.
Долгожданный отпуск снова замаячил на горизонте.
3
Уже полтора года Стеклов не посещал свою родину. Много ли, мало ли?.. Но, тем не менее, последний час своего пути он простоял в коридоре вагона, у окна, жадно рассматривая знакомые с детства пейзажи.
Вот вдалеке серебром блеснул пруд – большое водохранилище, созданное еще во времена основания ныне не существующего колхоза. На этом пруду с утра до вечера летними днями он пропадал с друзьями. Вот – с другой стороны города уже виден единственный, невысокий теперь, стертый временем, но когда-то довольно высокий холм, который в детстве они упорно называли «горой», еще ни разу в жизни не видав настоящих гор.
Сергей вдруг вспомнил, как, будучи мальчишкой, любил подниматься на этот холм и оттуда смотреть на город, который с высоты напоминал макет, с маленькими, точно игрушечными, автомобилями на тонких линиях дорог. И как по нему скользили темные пятна теней облаков. Вид этот завораживал, и время замирало.
Однажды он взял с собой девочку Юлю из параллельного класса – было им лет по десять, – но с условием не оглядываться, пока не придут. На полпути она начала капризничать, говорить, что устала, что испортит свои любимые босоножки о камни; но с каким восторгом она смотрела потом на открывшийся перед ними город! А Сергей на нее.
Ветер играл ее светлыми волосами, которые в лучах солнца переливались золотом. А когда он начинал дуть особенно рьяно, они хватались за руки, пытаясь устоять на месте и опираясь на ветер как на невидимую стену, но все равно скоро теряли равновесие, и Юля начинала звонко смеяться. Потом они отыскивали свои дома, школу, церковь, парк…