– Клавэйн, вы это видите? – Сухая заставила круг замерцать. – Зона подавленной инерции теперь распространилась на бо́льшую часть субсветовика, уменьшив нашу инертную массу на восемьдесят процентов. Но мы еще ощущаем все эти пять g здесь. – Она указала на малый участок носа, еще не захваченный зоной.
– Да, поле здесь настолько слабое, что измерить его можно лишь изощренными детекторами, – согласился Клавэйн.
– Правильно. То есть наши тела и материя вокруг нас имеют полную инертную массу. И мы ощущаем в полной мере тягу, разгоняющую корабль при пяти g. Но это лишь потому, что мы вне зоны.
– К чему вы клоните?
– К этому! – Сухая изменила чертеж, заставив круг включить в себя «Свет Зодиака». – Геометрия поля сложна. Она нетривиально зависит от степени подавления инерции. На пяти g мы еще можем оставить обитаемую зону корабля целиком вне зоны. Но уже на шести – нет. Мы все окажемся внутри.
– Но мы уже, по сути, внутри.
– Да, но поле так слабо, что мы ничего не ощущаем. На шести g поле станет заметным и скажется на физиологии. Причем резко – эффект нелинейный. Вместо пяти g мы внезапно ощутим одно.
Клавэйн переменил позу, пытаясь убрать давление с наиболее пострадавшей части тела, и заметил:
– Это звучит не так уж плохо.
– Но и наша инертная масса сократится впятеро. Каждая часть вашего тела – мускулы, органы, кости, всякая клетка и телесная жидкость – развилась в условиях нормальной инерции. При одной пятой ее изменится все, даже вязкость крови. – Сухая направила кресло вокруг Клавэйна, стараясь отдышаться. – Я видела, что случается с попавшими в поле сильного подавления инерции. Чаще всего они умирают – сердце перестает биться нормально. Но случается и другое, иногда хуже, в особенности когда поле нестабильно. – Полина с трудом заглянула ему в глаза. – У меня нестабильности не будет, уверяю.
– Но я все равно хочу попробовать. Обычная аппаратура будет работать нормально? Я имею в виду анабиозные контейнеры и вроде того?
– Я ничего обещать не стану, но…
– В таком случае вот что мы сделаем: заморозим армию Скорпиона в новых криокапсулах, – предложил Клавэйн, улыбаясь. – Всех, на кого капсул не хватит, и тех, кто нужен для работы, мы подключим к системе жизнеобеспечения, чтобы могли нормально дышать и снабжаться кровью. Это сработает, как думаете?
– Я повторяю: не могу ничего обещать…
– Сухая, я прошу всего лишь о шести g. Ведь вы можете, я знаю.
– Я могу. И сделаю, если настаиваете. Но учтите: квантовый вакуум – гнездо ядовитых змей.
– Да-да, я знаю: мы тычем в него очень острой палкой.
Сухая терпеливо ждала, когда он договорит.
– Нет. Это раньше мы тыкали палкой. При шести g мы окажемся прямо в гнезде со змеями.
Он возражать не стал, снисходительно погладил железную скорлупу кресла.
– Просто сделайте это. А я уж позабочусь о живописных аналогиях.
Она развернула кресло и направилась к лифту, ведущему вниз, к аппаратуре. Клавэйн посмотрел вслед, затем скривился – дала себя знать очередная потертость.
Немного позже прибыло сообщение. Клавэйн проверил его на предмет вирусов или информационной атаки – послание оказалось чистым.
Пришло оно лично от Скади. Клавэйн запустил его в своей каюте, радуясь короткой передышке от перегрузок. Специалистам Сухой требовалось покопаться в аппаратуре, но они не слишком любили это делать, пока та работала. Старый сочленитель расположился поудобнее, включил воспроизведение, прихлебывая чай.
В овале проекции появились плечи и голова Скади, размытые на краях. Клавэйн вспомнил, что в такой же позе видел ее при последней передаче, когда на угнанном корвете торопился к Йеллоустону. Тогда посчитал, что неестественная поза Скади – результат некачественной связи, но теперь зародились сомнения. Во время разговора ее голова оставалась неподвижной, словно зажатая хирургическими тисками, какие используют при операциях на мозге. Шея уходила в нелепый глянцевито-черный механизм, похожий на средневековые доспехи. Была и еще странность, но в чем именно она заключалась, Клавэйн определить не мог.
– Клавэйн, окажите любезность, выслушайте до конца, – попросила Скади. – И обдумайте хорошенько предложение. Мне многого стоило решиться на него, и дважды повторять я не стану.
Клавэйн отхлебнул чаю, выжидая.
– Как ни странно, вас оказалось на удивление трудно убить. Пока все мои попытки успехом не увенчались. И нет гарантии, что увенчаются в будущем. Однако это не значит, что вы выживете. Давно ли вы оборачивались и смотрели назад? Думаю, вопрос риторический – ведь наверняка недавно. Даже с вашими ограниченными ресурсами нельзя не заметить: за вами идет погоня. Клавэйн, помните экспедиционную эскадру, которую вы должны были возглавить? Главный конструктор доделал эти субсветовики. Три звездолета догоняют вас. Вооружены они лучше «Паслена»: тяжелые релятивистские ускорители, бозеры класса «корабль-корабль», батареи гразеров, не говоря уже про дальнобойные противокорабельные ракеты. И впереди у них яркая мишень.
Клавэйн про корабли знал, хоть они и появились на самом пределе досягаемости радаров. Потому начал перехватывать паруса Скади, направлять на них свои лазеры и разгонять навстречу эскадре. Конечно, шансы поразить были крайне невелики. К тому же погоня всегда могла выставить защиту вроде изобретенной Клавэйном – но перенаправления парусов оказалось достаточно, чтобы Скади перестала их запускать.
– Я знаю, – тихо сказал он.
– Клавэйн, я предлагаю сделку. Вы, конечно же, не хотите умереть – и я не горю желанием убивать вас. Просто у меня хватает забот и без того.
– Очаровательно, – хмыкнул старик.
– Поэтому я позволю вам жить. Более того, отдам Фелку.
Он отставил чашку.
– Фелка очень больна. Она снова уходит в грезы о Великой Стене. Сейчас постоянно выстраивает круговые структуры вокруг себя, играет в причудливые игры, отнимающие все ее время и силы. Это суррогаты Стены. Она оставила сон, как настоящий сочленитель. Я очень о ней беспокоюсь. Вы с Галианой потратили столько труда, чтобы превратить ее в полноценного человека. А теперь плод ваших трудов день за днем рассыпается в пыль, как в свое время Великая Стена. – На лице Скади вылепилась суровая улыбка. – Она теперь вообще не узнает людей. И не проявляет интереса ни к чему, кроме игр – а их набор все уменьшается. Фелка даже не спрашивает о вас.
– Если ты, сволочь, хоть пальцем… – процедил Клавэйн против воли.
Скади продолжала говорить:
– Однако еще не поздно вылечить ее, пусть и не полностью. Да или нет – зависит лишь от вас. Наша разница в скорости сейчас мала. Потому возможна операция перехвата. Если вы свернете с моего курса и не сделаете попытку быстро вернуться на него, получите Фелку – само собой, на борту выпущенного в космос корвета.
– Скади! – прошипел он.
– Ответ я рассчитываю получить немедленно. Конечно, не отказалась бы от ответного сообщения, но мне хватит и очевидного изменения вашего курса.
Она вздохнула, и Клавэйн вдруг понял, что именно кажется странным и пугающим в Скади: она за весь разговор ни разу не набрала в грудь воздуха.
– И последнее: я готова немного подождать. Не слишком долго. Но когда время ожидания кончится, а вы не свернете, я все равно посажу Фелку на корвет. Но тогда найти ее будет гораздо труднее. Представьте, Клавэйн: она окажется в одиночестве среди звезд, так далеко от людей. Она может этого не понять. Хотя, с другой стороны, может и понять. И как нельзя лучше. – Поколебавшись, Скади добавила: – Уж это, думаю, вам известно лучше, чем кому-либо другому. Ведь она, в конце концов, ваша дочь. Вопрос в том, насколько она вам дорога.
Ремонтуар был в сознании. И улыбнулся не без теплоты, завидев Клавэйна в своей каюте-тюрьме. Ремонтуар выглядел, конечно же, не блестяще – он никогда настолько скверно не выглядел, – но и не походил на человека, еще недавно пребывавшего в замороженном состоянии. То есть практически мертвого.
– Я все думал, когда ты явишься с визитом, – заметил он с обезоруживающим радушием.
Он лежал на спине, опершись затылком о подушку, скрестив руки на груди, и вся его фигура лучилась спокойствием и расслабленностью.
Экзоскелет Клавэйна переключился в сидячее положение, позволив хозяину перенести давление с одних синяков на другие.
– Увы, у нас были трудности. Небольшие, разумеется. Но потребовавшие много усилий… Я рад видеть тебя живым и здоровым. До сих пор размораживать было не слишком целесообразно.
– Понимаю. – Ремонтуар великодушно махнул рукой. – Это не помешает…
– Погоди-ка, – попросил Клавэйн, вглядываясь в лицо друга и подмечая изменения, необходимые, чтобы тот смог вписаться в общество Йеллоустона.
Клавэйн привык видеть Ремонтуара полностью безволосым, словно недоделанный манекен.
– Что не так?
– Рем, есть правила, которые тебе необходимо твердо усвоить. Во-первых, нельзя покидать эту комнату. Так что не ставь меня в неловкое положение, даже не пытайся.
Тот пожал плечами: мол, какие пустяки!
– Мне это и в голову не пришло бы. Что дальше?
– Во-вторых, пока ты в этой комнате, пожалуйста, не пробуй связаться ни с каким устройством за ее пределами. Очень прошу.
– А как ты узнаешь, если попробую?
– Я узнаю.
– Разумно. Еще что-нибудь?
– Я не уверен, что помогу тебе. Отсюда и предосторожности, и мое нежелание будить тебя раньше.
– Вполне естественное нежелание.
– Рем, я не могу рисковать судьбой этой экспедиции.
Ремонтуар хотел заговорить, но Клавэйн жестом велел не перебивать.
– Потому я не допущу ни малейшей угрозы. Если мне вдруг покажется, что твои действия ставят нашу миссию под угрозу, я тебя убью. Причем моментально, безо всякого суда. Мы сейчас далеко от Феррисвильской конвенции и еще дальше от Материнского Гнезда.
– Я уже понял, что мы на корабле, – заметил Ремонтуар. – И очень сильно разогнались. Хотел найти какой-нибудь предмет, чтобы уронить на пол и оценить ускорение. Но ты же мастер своего дела – я так ничего и не нашел. Тем не менее могу предположить: мы идем на четырех с половиной