Именно это и настораживало.
Никаких признаков неполадок, вызванных переходом. В записях тоже нет указаний на аварийность. Значит, капитан солгал про нестабильность и проблемы с прицелами. Паршивец подстроил так, что Илиа сама захотела выйти наружу и проверить. Но зачем?
Вольева заставила себя успокоиться.
– Эй, капитан? – осторожно позвала она.
– Да, Илиа?
– Тут странные показания – будто не было никаких сбоев. Абсолютно все нормально, и при выходе, и сейчас.
– Но я уверен: неполадки при выходе были.
– В самом деле?
– Да. – В голосе Бреннигена послышалась нерешительность. – В общем-то, я уверен. Иначе разве стал бы сообщать о них?
– Не знаю. Возможно, ты хотел выставить меня за борт.
– С чего бы мне этого хотеть? – Капитан взял оскорбленный тон, но вышло как-то не слишком убедительно.
– Не знаю, но у меня гадкое предчувствие. Похоже, я очень скоро выясню, в чем дело, правда?
Пушка номер тридцать три, самая мощная из восьми выведенных, отделилась от группы, заскользила вбок. При всей своей массивности двигалась она плавно, грациозно – мощные маневровые двигатели, сверкая выхлопами, перемещали ее с помощью точных и экономных импульсов. Вольева глянула на браслет.
Заработали гироскопы орудия, разворачивая внешнюю раму. Медленно и зловеще, будто огромный железный палец, указующий на осужденного, пушка развернулась к цели.
И нацелилась она на «Ностальгию по бесконечности».
Проклиная себя, Вольева наконец поняла, в чем дело.
Капитан решил свести счеты с жизнью.
Следовало предвидеть такую возможность. Выход Бреннигена из кататонии был всего лишь уловкой. Он с самого начала хотел покончить со своим жутким и жалким состоянием. А Вольева дала ему идеальный инструмент. Умоляла предоставить в ее распоряжение пушки, а он согласился – и с такой подозрительной легкостью.
– Капитан!
– Прости, Илиа. Я должен это сделать.
– Нет! Ты ничего никому не должен!
– Я знаю: ты хотела понять и думала, что все поняла, но это совершенно за пределами твоих возможностей – представить, каково мне на самом деле.
– Капитан, прошу, не спеши! Давай поговорим. Если чувствуешь, что не можешь больше, не справляешься, так расскажи мне, поделись. Мы вместе что-нибудь придумаем.
Пушка закончила разворот. Ее раскрывшаяся цветком оконечность уставилась на темный корпус субсветовика.
– Илиа, время обсуждений давно прошло.
– Мы сможем! – выкрикнула она в отчаянии, не веря себе. – Мы найдем способ вернуть тебя, сделать нормальным человеком!
– Илиа, не говори чепухи. Случившееся со мной необратимо.
– Но мы придумаем, как облегчить твое существование, избавить тебя от страданий! Больше того, ты сможешь радоваться жизни, я обещаю! Капитан, мы сможем! Вместе добьемся чего угодно! Нужно только захотеть!
– Ты и правда ничего не понимаешь. Дело не в том, во что я превратился. Я больше не могу жить с тем, что совершил.
Пушка замерла, нацелившись точно в середину звездолета.
– Я знаю, что ты убил человека и завладел его телом, – ответила Вольева. – Это страшное злодеяние, Садзаки не заслуживал такой участи. Но разве ты не понимаешь, что уже расплатился за свое преступление? Садзаки умер дважды. Сперва погиб его разум в его же теле, потом его разум – в твоем. Вот оно, наказание, – и видит бог, оно очень суровое. Капитан, нет нужды снова искупать вину. Что сделано, то сделано. Ты тоже пострадал. Случившееся с тобой кто угодно сочтет достаточной расплатой. Да ты уже тысячу раз переплатил за содеянное!
– Но я помню, что сделал с ним. Хорошо помню.
– Конечно! Только это не значит, что нужно казнить себя!
Вольева глянула на браслет. Пушка разогревалась. Еще чуть-чуть – и придет в боевую готовность.
– Нужно, Илиа. Пойми, это не прихоть. Я принял решение очень давно. Тебе и не представить, как давно. Всегда, разговаривая с тобой, я преследовал одну цель – прекратить свое существование.
– Ты мог бы покончить с собой, пока я была на Ресургеме. Почему сейчас?
– Почему сейчас? – Капитан издал жуткий хрип, похожий на смех. – Ну разве не очевидно? Какой прок от правосудия, если ему нет свидетелей?
Браслет сообщил: орудие готово к стрельбе.
– Ты хочешь, чтобы я это видела?
– Конечно. Ты всегда была для меня особенной. Разговаривала со мной, когда я болел. Стала для меня лучшим другом. Ты сможешь понять.
– Но я тебя и сделала чудовищем!
– Твоей вины тут нет. Тогда это было необходимо. В самом деле, я нисколько не в обиде.
– Пожалуйста, остановись! Ты же погубишь не только себя.
Илиа понимала, что сейчас необходимо сказать самые правильные, самые проникновенные слова.
– Капитан, ты нам необходим. Нам нужны пушки, которые ты несешь в себе. Нужна твоя помощь в эвакуации Ресургема. Твоя смерть повлечет за собой гибель двухсот тысяч человек. Это будет новое преступление, страшнее всех прежних, – но искупить вину ты уже не сможешь.
– Прямой моей вины в гибели этих людей не будет.
– Капитан, умоляю, не делай этого!
– Илиа, отведи шаттл прочь. Не хочу, чтобы ты пострадала при взрыве. Я никогда не желал тебе зла, мне всего лишь нужно, чтобы ты стала свидетелем моей смерти. Верю, ты меня поймешь.
– Я уже понимаю тебя! Разве этого недостаточно?!
– Нет.
Орудие заработало. Выпущенный его жерлом луч оставался невидим, пока не коснулся обшивки. Рассеиваясь, он замерцал на вытекающем воздухе и частицах испаренной брони: метровой толщины лезвие, квинтэссенция всеразрушающей силы, пронзало тело корабля. В арсенале пушка номер тридцать три была не самой разрушительной, но обладала колоссальной дальнобойностью. Поэтому Вольева и выбрала ее для удара по ингибиторам.
Силовой луч прогрыз корабль насквозь и засветился в облаке пара и воздуха с другой стороны. Орудие начало разворачиваться, вспарывая корпус.
– Капитан!
– Извини, я не могу остановиться.
В голосе слышалась боль. Неудивительно, ведь нервы Бреннигена протянулись во все закоулки «Ностальгии по бесконечности». И этот луч для него словно скальпель, кромсающий руку.
Капитана не устраивала быстрая и безболезненная смерть. Она не искупит злодейство. Бренниген желал умереть медленно, корчась в жуткой агонии. Настоящая казнь – а рядом свидетель, способный рассмотреть мучения во всех подробностях.
Луч пропахал борозду в сотню метров. Капитан истекал жижами, исходил паром.
– Прекрати! Бога ради, остановись!
– Илиа, позволь мне закончить. Прости, пожалуйста…
– Я не позволю!
Триумвир не задумывалась. Если бы помедлила хоть мгновение, вряд ли собралась бы с духом и пошла на смертельный риск. Она была невысокого мнения о своей храбрости и уж точно не хотела жертвовать собой.
Илиа Вольева рванула шаттл к лучу, чтобы заслонить собой «Ностальгию по бесконечности».
– Нет! – воскликнул капитан.
Слишком поздно. Чтобы прекратить огонь, нужна секунда. И быстро орудие не развернешь.
Прицелилась триумвир неточно, шаттл лишь скользнул по лучу – но тот испарил всю правую половину суденышка. Одно мгновение свирепого буйства энергии – и броня, и внутренний каркас, и термоизоляция, и герметичная мембрана стали паром. Вольева успела заметить, что промазала, угодила не точно в центр пучка, – и поняла, что это не имеет значения.
Она все равно умрет.
Перед глазами все поплыло. В горле возник омертвляющий холод, словно туда залили жидкий гелий. Илиа попыталась вдохнуть, и ледяной кулак ударил в легкие. В груди словно родилась глыба гранитно-твердого льда. Внутренности замерзли мгновенно.
Она раскрыла рот, желая проговорить хоть что-нибудь напоследок. Отчего-то это показалось правильным.
Глава тридцать первая
– Волк, почему? – спросила Фелка.
Они встретились наедине под тем самым свинцово-серым небом, на берегу со скальными гребнями и лужами, где, по настоянию Скади, им уже довелось свидеться. Теперь Фелка грезила наяву. Ведь она находилась уже на субсветовике Клавэйна, Скади погибла, но волк казался таким же реальным, как и раньше. Его облик оставался неясным – столб дыма, временами принимающий уродливые, гротескные человекоподобные формы.
– Что «почему»?
– Почему ты так ненавидишь жизнь?
– У меня нет ненависти к жизни. Верней, у нас нет. Мы лишь исполняем долг.
Фелка стояла на коленях, окруженная остатками морских существ. Она знала теперь, чем объясняется одна из великих тайн космоса, тревожившая людей с начала космической эры. В Галактике тьма звезд, у многих есть планеты. Конечно, не все они находятся на нужном расстоянии от светила, не на всех есть металлы в пропорции, требующейся для возникновения сложных соединений углерода. А некоторые звезды слишком нестабильны, и жизнь подле них развиться не может. Но ведь в Галактике сотни миллиардов звезд. Пусть лишь крошечная часть их обитаема, по идее, этого достаточно, чтобы космос изобиловал разумной жизнью.
Но люди так и не нашли свидетельств распространения разумных форм жизни от звезде к звезде, хотя этот процесс не кажется слишком сложным. Глядя в ночное небо, философы пришли к выводу, что жизнь – исключительный феномен. Возможно, человеческая раса – единственная разумная во всей Галактике.
Люди были не правы, но свою ошибку они обнаружили лишь в начале эпохи межзвездных сообщений. Отправленные ими экспедиции нашли следы погибших культур, руины цивилизаций на планетах, признаки существования народов. Количество их, погибших, пугало.
Казалось, разумная жизнь не то чтобы редка, но удивительно склонна к вымиранию. Словно что-то намеренно уничтожало ее.
Волки и стали недостающим фрагментом головоломки, безжалостным врагом разума. Неумолимые, бесконечно терпеливые машины выискивали признаки зародившегося разума и безжалостно уничтожали его. Оттого Галактика оставалась пустынной и безжизненной, патрулируемой жестокими, бдительными стражами.
– Но зачем? – спросила Фелка. – Ваши действия кажутся бессмысленными. Если уж вы так ненавидите жизнь, отчего бы не покончить с нею раз и навсегда?