– У хормейстера? Разве вы не собирались ввести ему кровь?
– План слегка изменился.
Служба крови являлась структурным подразделением Часовой Башни и отвечала за сохранение, обогащение и распространение бесчисленных штаммов исходного индоктринационного вируса Куэйхи. Почти все работники Часовой Башни несли в себе частицу крови настоятеля. Она прошла через поколения, вирус мутировал, смешиваясь с другими микроорганизмами, принесенными на Хелу. Результатом стало изобилие разнообразных и хаотически проявляющихся эффектов. Многие церкви пользовались – правильнее сказать, вынуждены были пользоваться – несколько измененными формами первоначального штамма. Служба крови стремилась обуздать хаос, изолировать эффективные, доктринально чистые штаммы и дать отпор всем прочим. На людях вроде Вустада часто испытывали новые штаммы вируса. Если результатом был психоз или иной нежелательный побочный эффект, штамм больше не применялся. Пару раз Вустад проштрафился, и за это его определили в морские свинки. Вскоре у него развился параноидальный страх перед инъекциями.
– Надеюсь, вы знаете, что делаете, – сказал Куэйхи. – Сейчас мне, как никогда, нужна эффективно работающая служба крови. Я теряю свою религию.
Собственная вера настоятеля несла серьезный урон. У него выработался иммунитет к чистому штамму, с которым он прибыл на борт «Гностического восхождения». Одной из задач службы крови был поиск штаммов-мутантов, способных воздействовать на Куэйхи. Грилье не предавал этот факт гласности, но в последнее время находить такие штаммы ему удавалось с большим трудом.
В данный момент Куэйхи переживал очередное ослабление веры. В промежутках между приступами он никогда не говорил о своей проблеме. Вера и Куэйхи – это же, в сущности, одно целое. Но снова и снова он начинал думать о своей религии как об искусственном продукте химических реакций.
Подобные интерлюдии всегда пугали Грилье. Переживая упадок духовных сил, Куэйхи становился несговорчивым и непредсказуемым. Врачу вспомнился загадочный рисунок на витражном окне. Нет ли тут связи?
– Скоро вы будете как огурчик, – пообещал он.
– Уж постарайтесь. Надо вернуть меня в строй, Грилье, потому что у нас проблемы. С Гор Гулльвейг сообщают о сходе ледяных лавин, на этом участке Пути движение остановлено. Нам, как всегда, надо расчищать дорогу. Но боюсь, даже применив Божественный Пламень, мы все равно отстанем от Халдоры.
– Мы всегда преодолевали трудности, настоятель. Справимся и теперь.
– Если остановимся надолго, понадобятся крайние меры. Я хочу, чтобы машинное отделение было готово исполнить любые мои распоряжения, сколь бы абсурдными они ни казались.
Ложе вновь наклонилось, его отражение разбилось на куски, а затем восстановилось в движущихся зеркалах. Они были установлены так, чтобы направлять свет Халдоры прямо в лицо Куэйхи: в каком бы положении он ни находился, газовый гигант всегда пребывал перед его глазами.
– Самые нелепые приказы, Грилье, – повторил он. – Вы понимаете, о чем я?
– Пожалуй, – кивнул Грилье.
Потом он подумал о крови и мостах. И о девушке, которую собирался доставить в собор. Не случится ли так, что тем самым он приведет в действие машину, которую невозможно будет остановить?
«Но настоятель не сделает этого, – сказал себе Грилье. – Не совсем же он спятил, в конце-то концов. На планете не сыщется безумца, который прикажет вести „Пресвятую Морвенну“ по мосту над Пропастью Искупления».
Глава восемнадцатая
Схема внутренних помещений «Ностальгии по бесконечности» представляла собой длинный свиток мятой пожелтевшей бумаги, с одной стороны прижатый ножом Крови, с другой – тяжелым серебристым шлемом, найденным Пэлфри в мусоре. Свиток был покрыт густой сеткой карандашных и чернильных линий. Кое-где линии убирали и рисовали; в этих местах бумага протерлась почти до дыр.
– Поточнее схемы нет? – спросил Кровь.
– Уж какая есть, – ответила Антуанетта. – Всяко лучше, чем ничего.
За последнюю неделю свинья это слышал, пожалуй, сто раз.
– Ладно. И о чем это нам говорит?
– О проблеме. Вы расспрашивали Пэлфри?
– Нет, им занимается Скорп.
Антуанетта дотронулась до оттягивавшей ее мочку грозди украшений.
– Я тоже с ним потолковала. Хотела понять обстановку. Практически все в насосной бригаде убеждены, что капитан является все чаще и обставляет это все оригинальней.
– И что с того?
– У нас тут отмечены места последних явлений капитана. Их добрая дюжина, и я склоняюсь к мысли, что рабочие не врут.
Свинья прищурился; в скупом освещении конференц-зала его глаза плохо различали карандашные пометки. Он не любил карты и схемы еще с тех времен, когда под началом Скорпиона орудовал в Городе Бездны. Там такие вещи были, в общем-то, не нужны. «Если тебе в наших краях вдруг понадобилась карта, – часто говаривал Кровь, – значит ты здорово влип».
Но эта схема была важной. Она изображала «Ностальгию по бесконечности», тот самый шпиль над морем, внутри которого они с Антуанеттой Бакс сейчас находились. На ней корабль представлялся конусом, хитроумно сплетенным из горизонтальных и вертикальных линий: настоящий обелиск, покрытый наползающими друг на друга иероглифами. Линии отмечали уровни, сообщающиеся шахты и основные перегородки. Огромным трюмам соответствовали пустоты без каких-либо обозначений.
Высота корабля составляла четыре километра, и поэтому на схеме не было места даже для крупных, с точки зрения человека, деталей. Отдельные помещения сопровождались надписями лишь в тех случаях, если играли исключительно важную роль. Да и сам процесс составления схемы, в сущности, был пустой тратой времени. Медленная перестройка корабельного нутра – полностью вне контроля человеческого экипажа – за последние десятилетия свела на нет все подобные попытки.
Хватало и других сложностей. Верхние уровни корабля были нанесены на схему более или менее точно. Ими часто пользовалась команда, и казалось, из-за постоянного присутствия там людей корабль почти не меняет свое устройство в этой части. Но на нижние уровни, в особенности под урез окружающей воды, ремонтные бригады спускались неохотно. Поскольку тамошние помещения оказывались нисколько не похожими на то, что техники ожидали увидеть. Эти нижние уровни непрестанно видоизменялись согласно каким-то тошнотворным биологическим архетипам, что делало их картирование бессмысленным. Кровь побывал внизу, в тех помещениях над уровнем моря, которые подверглись наибольшим изменениям, и эта экспедиция была сродни путешествию по опасному лабиринту карстовых пещер.
Но не только внутренности корабля представляли собой загадку. Готовясь сойти с орбиты, «Ностальгия по бесконечности» изменилась в корме, сделав свой торец плоским. В сопровождавшей посадку суматохе толком проследить за этими изменениями не удалось. Поскольку нижние километры корабля, включающие пару гондол с сочленительскими двигателями, ушли под воду, узнать в ближайшее время, как теперь выглядит корма, не представлялось возможным. Подводники погружались на несколько сот метров, но их отчеты добавили мало нового к уже известному. Сенсорное исследование позволило продвинуться глубже, но полученные в результате расплывчатые очертания свидетельствовали только о том, что подводная часть корабля более или менее цела. На важнейший вопрос, смогут ли двигатели вновь заработать, ответа пока не было. Благодаря своей нервной системе, сросшейся с бортовой техникой, капитан, конечно же, знал о полетной готовности корабля. Но Бренниген молчал.
Молчал до последнего времени.
Красный карандаш Антуанетты отметил звездочками все места последних появлений Джона Бреннигена, в которых она была уверена. Кровь читал даты и другие пометки – имена свидетеля или свидетелей, характер явлений. Он то задумчиво постукивал по схеме рукояткой ножа, то легонько водил по ней лезвием, чертя круги и дуги вокруг карандашных записей.
– Капитан поднимается в направлении носа, – заметил он.
Антуанетта кивнула, завиток волос выбился и упал ей на глаза.
– Я тоже заметила. И поняла, что Пэлфри и его приятели не врут.
– А что с датами? Тут есть какая-то закономерность?
– Только одна – все началось с месяц назад.
– И о чем это говорит?
– Делайте выводы сами, – ответила она. – Мне кажется, на схеме все хорошо видно. Капитан внезапно забеспокоился. Характер его явлений изменился, их зона расширилась. Он ведет себя демонстративно, его встречают в тех частях корабля, где он не бывал раньше. Если отметить тут места явлений, которые не кажутся мне вполне достоверными, то получится, что Бреннигена видели везде, вплоть до административных ярусов.
– Но ты в это не веришь?
Антуанетта сдула с лица прядку.
– Пока не верю. Точнее, не знаю. Но неделю назад я бы не поверила и в половину других явлений. Все, что мне теперь нужно, – это один хороший свидетель явления выше шестисотого уровня.
– И что тогда?
– Тогда нам придется поверить. Поверить, что капитан проснулся.
Кровь подумал, что это не очевидно только слепому.
– Если бы капитан активизировался сейчас, я бы решил, что здесь есть связь с прилетом Хоури. Но он проснулся месяц назад, когда ее и в помине не было.
– Месяц назад ее корабль прибыл в нашу систему, – возразила Антуанетта. – Война с ингибиторами уже добралась сюда, и никто не знает, насколько чувствительны системы капитана. Он – это весь корабль. А «Ностальгия» воспринимает происходящее в нескольких световых часах от планеты. То, что корабль стоит на Арарате, ничего не меняет.
– Мы не знаем наверняка, что Хоури говорит правду, – сказал Кровь.
Антуанетта снова взяла красный карандаш и отметила звездочкой место встречи капитана с Пэлфри.
– Думаю, теперь не может быть сомнений в ее правдивости, – ответила она.
– Хорошо. Еще вопрос. Если капитан проснулся…
Антуанетта подняла голову, ожидая конца фразы: