Потом внутри у Антуанетты что-то сломалось, и она пошла напролом, сжав зубы, не обращая внимания на крики, оскорбления и плевки.
Преодолев наконец людское море, она по лестницам и трапам спустилась еще на три уровня, по счастью оказавшихся почти пустыми. Антуанетта передвигалась чуть ли не в полной темноте, ориентируясь лишь по редким лампам, горевшим на следующих ярусах, и ругая себя за непредусмотрительность: надо было захватить фонарь. Но потом она вступила во что-то липкое и обрадовалась, что не может это увидеть.
В конце концов Антуанетте удалось найти работающий вертикальный лифт и, повозившись с пультом, вызвать кабину. Хотя наклон корабля ощущался сильно – одна из проблем, задерживающих прием беженцев, – к счастью, основные функции корабля сохранились. Она услышала, как вдоль корабельного «хребта» продвигается лифт, постукивая об индукционные рельсы, и воспользовалась паузой, чтобы при посредстве браслета узнать плотность нейтринного потока. Если планетарным службам мониторинга еще можно доверять, то кораблю для старта не хватает всего пяти-шести процентов мощности.
Всего пять или шесть процентов. А когда-то плотность потока менялась на такую величину в считаные минуты.
– Не торопитесь, Джон, – сказала она. – Никому из нас не следует торопиться.
Лифт притормозил у палубы, сосредоточенно пощелкивая механизмами. Дверь открылась, приглашая Антуанетту в ожидающую пустоту. В проеме капало – из шахты сочилась какая-то жидкость. Антуанетта опять пожалела, что не взяла фонарь. Она расслабилась, привыкла, что капитан пускает ее в свою реальность как знакомого в дом. «А, это вы? Заходите, вытирайте ноги. Садитесь поудобней, как ваши дела?»
Что, если на этот раз он не пожелает ее видеть?
Голосовые системы управления лифтами не работали. Привычным движением Антуанетта открыла панель, прошлась по опциям. Надписи были на древнем языке, но Антуанетта успела с ними разобраться. Лифт опустит ее во владения капитана, но только до середины «хребта». Надо будет сделать пересадку, а это означает прогулку в несколько сот метров; хорошо бы там с ее прошлого визита не появилось новых препятствий. Может, лучше подняться и воспользоваться другим лифтом, идущим до самого низа? Несколько мгновений она обдумывала альтернативы, чувствуя, что сейчас минута промедления может иметь решающее значение.
Но тут лифт начал опускаться. Без ее участия.
– Привет, Джон, – сказала она.
Глава двадцать девятая
Шаттл завис над Первым Лагерем.
Солнце уже почти село. Васко и его спутники смотрели на покрытую зеленой пленкой Морскую Башню, видимую за мысом в угасающем свете дня. Остроконечная тень меняла положение не только из-за передвижения солнца, но и из-за наклона корабля, и оттого, что тот перемещался горизонтально. Причем очень медленно перемещался, неуловимо для невооруженного глаза, как часовая стрелка. «Ностальгию по бесконечности» тащила гора биомассы, и между субсветовиком и лагерем уже вклинился мыс. Он был невелик, жалкая сотня метров в ширину; конечно, этого недостаточно, чтобы остановить цунами. Но все лучше, чем ничего, и лиха беда начало: жонглеры образами упорно тащили корабль в открытое море, и с каждой секундой надежда на спасение от катастрофы возрастала.
– Антуанетта на борту? – спросила Хоури, глядя пустыми глазами в пространство.
Аура, похоже, спала, и Хоури говорила от себя.
– Да, – ответил Васко.
– Надеюсь, она сумеет договориться.
– Когда Аура обращалась к нам… – Малинин сделал паузу, глядя на Хоури, но та молчала.
– Ты о чем?
– Это ведь была она?
Хоури подняла на него глаза: один зрачок был шире другого.
– А для тебя это важно? Моя дочь тебя нервирует?
– Я просто спросил. Она ведь спит?
– В моей голове ее нет.
– Но она там была?
– К чему ты клонишь, Малинин?
– Хочу понять, как это у вас получается, – сказал он. – Надеюсь, Аура будет нам полезна. Она уже помогла, но ведь это только начало, верно?
– Я уже говорила. Ауре многое известно, просто нужно ее слушать.
После того как караван пересек мост, Рашмика вернулась в свою комнату, где могла побыть одна. Дрожащими руками она открыла полученный от Петра футляр, по-прежнему опасаясь – вопреки всем попыткам убедить себя в обратном, – что это ловушка или розыгрыш. Но внутри не оказалось ничего, кроме бумажного рулончика. Листок табачного цвета выскользнул ей в руку. Осторожно развернув его на коленях, Рашмика всмотрелась в записи.
Для несведущего они почти ничего не значили. Чертеж показался знакомым, но пришлось хорошенько напрячь мозги, чтобы вспомнить. Раздельные вертикальные линии, то разгруппированные, то сбившиеся плотно, напомнили ей последовательность линий поглощения в спектре звезды: хорошо различимые дискретные состояния на низких частотах, но чем дальше, тем плотнее; и на правом конце шкалы очевидная экстраполяция предсказывает сплошной континуум. Но черточки изображали не спектральные линии, а времена исчезновений, и промежуток между ними стремился к нулю.
Означает ли это, что исчезновения станут нормой, что Халдора будет мигать, как барахлящая лампа? Или планета просто пропадет навсегда, вдруг прекратит свое существование в нашей реальности?
Рашмика снова взглянула на лист. Над первой последовательностью черточек присутствовала вторая. В основном они совпадали, лишь одна отметка в верхней группе отсутствовала напротив отметки в нижней.
Двадцать лет назад, сказал Петр.
Двадцать лет назад Халдора пропала на одну целую две десятых секунды. Многозначительно подмигнула космосу, и не заметить это было трудно. И все-таки соборы ухитрились прозевать это исчезновение. Удивительная невнимательность. В которую очень слабо верится.
Пока планеты не было, случилось кое-что, очень не понравившееся церквям. И стоившее жизни старому чудаку-отшельнику.
Рашмика снова взглянула на чертеж и впервые задумалась, зачем Петр дал ей лист и что теперь с этим сделать.
Лифт спускался несколько минут, а потом вздрогнул так сильно, что Антуанетта испугалась: неужели кабина сорвалась с направляющих? Она уже приготовилась с криком полететь вниз, но лифт пошел дальше, плавно двигался секунд двенадцать, потом дернулся еще несколько раз – должно быть, снова и снова менял направление. Она даже приблизительно не представляла себе, где находится. Возможно, уже в нескольких сотнях метров под ватерлинией. Но даже будь у Антуанетты схемы, здесь от них не было бы проку. Мало того что до этих подводных уровней сложно добраться, так вдобавок их коридоры и отсеки подвержены внезапным и значительным архитектурным изменениям. Долго считалось, что эти перестройки не затрагивают шахты лифтов, но Антуанетта знала, что это не так и что ориентироваться здесь, полагаясь на знакомые неменяющиеся места, невозможно. С помощью инерционного компаса и гравитометра она могла бы определить свое местоположение в трехмерном пространстве с точностью до нескольких десятков метров… но у нее не было ни того ни другого. Оставалось лишь довериться капитану.
Лифт прибыл, открылась дверь, снова закапала в проеме липкая жидкость. Антуанетта потопала, стряхивая с обуви слизь; влажные штанины противно липли к икрам. Неподходяще она оделась для встречи с Бреннигеном. Что он подумает?
Она выглянула наружу и невольно ахнула от удивления и восхищения. Хоть и твердила себе, что каждая секунда сейчас драгоценна, несколько мгновений просто не могла сдвинуться с места, все смотрела на открывшуюся картину. Здесь, в глубине корабля, Антуанетта ожидала увидеть очередной сырой и мрачный коридор, в котором капитан снова соорудит себя из кучи мусора или вытворит что-нибудь похлеще.
Однако на сей раз Бренниген доставил ее в совершенно иное место. Перед Антуанеттой был зал, такой огромный, что поначалу казалось, у него вовсе нет стен. Над головой раскинулось бесконечное небо роскошной синевы. Куда ни кинь взгляд, росли деревья, поднимаясь ввысь; их ветви сливались с небом в сине-зеленую бесконечность. Дул свежий, напоенный приятными запахами ветерок, с ветвей лились голоса разнообразной живности. Перед Антуанеттой замшелые деревянные ступеньки вели вниз, к ровному, как зеркало, ручью. Вода с журчанием низвергалась в небольшой пруд, черный как ночь, если не считать кремовой пены под водопадиком. Она манила, суля дивную прохладу. Неподалеку от берега, на аккуратно подстриженной лужайке, стоял деревянный стол, вместо табуретов его окружали поленья.
Завороженно глядя на деревья и пруд, Антуанетта вышла из лифта. Позади нее закрылась дверь. Ничего другого не оставалось, как сойти по ступенькам к берегу ручья, где трава радовала глаз всеми доступными воображению оттенками зеленого и желтого.
Антуанетта слышала об этом уголке. В частности, однажды про него упоминал сам капитан. Ручей внутри «Ностальгии по бесконечности». Когда-то этот отсек можно было найти на любой карте, но после того, как могучий корабль опустился на Арарат и почти все люди покинули его, путь к парку затерялся. Несколько раз его пытались найти, снаряжали целые экспедиции, но они не добились успеха.
Ручей был прекрасен. И как громаден окружающий его парк, а значит, как громадна сама «Ностальгия»! У капитана были все возможности надежно спрятать это место. Он с легкостью менял расположение коридоров и лифтовых шахт. Да и все это – зал, водопад и прочее – можно без труда переместить в другой отсек. Так попавшая в человека пуля может медленно, год за годом, передвигаться внутри его тела.
Антуанетта подумала, что капитан привел ее сюда на своих условиях и, быть может, больше никогда не позволит увидеть этот парк.
– Антуанетта…
Шипящий голос казался искусственным – подражание падающей в пруд воде.
– Да?
– Ты снова забыла кое-что.
О чем он, о фонаре? Конечно нет. Антуанетта улыбнулась: она вовсе не такая забывчивая, как может показаться.