чужаков. Вот только Коул Гастингс не был одинок.
Он стал сбавлять скорость. В тишине салона я услышала протяжное мяуканье Штруделя, но мое сердцебиение заглушило его. Еще бы секунда на таких скоростях, и мы бы точно расшиблись в лепешку. Благо Коул притормозил, а спустя мгновение машина и вовсе встала: съехав на обочину, где в темноте ничего не было видно, он молча вылез из машины и скрылся во мраке.
– Коул?
Я вышла следом, дернув заледеневшими пальцами дверь, и с облегчением выдохнула: он стоял всего в паре метров от машины, сбоку, чтобы прямой свет фар не доставал до него. Упираясь руками о дорожные ограждения, Коул смотрел на острые утесы и озеро Шамплейн, готовое принять в объятия даже нашу диковинную пару – страждущего охотника и дуреху ведьму.
– Коул…
Его имя, сахарное и одновременно горькое, как облепиховая настойка. Я подошла ближе, шагая медленно, осторожно, будто подкрадываясь к тигру. Оказавшись рядом, я тронула Коула и вдруг почувствовала, как сотрясается его спина под моими ладонями. Смятенный. Сломанный.
– Я детектив? – спросил он меня, повернувшись, и его лицо было искажено той пустотой, что зияла у него внутри, просясь вырваться наружу. – Я охотник? Я аутист? Кто я такой, Одри? Что мне теперь делать?
Паническая атака. Вот что это было. Я переживала подобное не раз с тех пор, как Джулиан убил целый клан: удушение, суматоха в мыслях и боль под ребрами, ноющая, как гематома. Рэйчел помогла мне преодолеть это, а теперь я должна была помочь Коулу.
Я никогда не дотрагивалась до него, если не считать прикосновения к руке или плечу. Тем более я не думала, что когда-либо дотронусь до его лица, но сделала это: обхватила его голову ладонями, прижав холодные пальцы к румяным щекам, и наклонила Коула к себе, чтобы сравняться с ним в росте и обнять. Я стиснула его так сильно, как только могла, прижала к себе, перебирая кудри, спутанные от ветра.
– Я не знаю, Коул, – ответила я шепотом. – Но мы это выясним. Вдвоем – ты и я. Что скажешь?
Коул всхлипнул, сотрясаясь, и я слабо улыбнулась, повернув его лицо к моему.
– Ты мой друг, – сказала я, и Коул наконец сфокусировал на мне лихорадочный взгляд, а после, приложив усилия, даже заглянул мне в глаза. – Ты мой… друг, Коул. Мне жаль твоих родителей. Прости, что мой ковен виноват в их гибели. Но все эти годы ты помогал людям лишь благодаря тому, что от тебя скрыли правду. Будь иначе, будь ты охотником, а не детективом Гастингсом, разве ты бы не пожалел об этом? Меня бы не было сейчас с тобой. Это прозвучит ужасно эгоистично, но… Своим враньем Гидеон фактически спас мне жизнь. А еще он любит тебя… Твой брат безумно любит тебя, Коул! Разве этого мало, чтобы простить?
Сейчас для Коула этого действительно было мало, и сложно было винить его, ослепленного злостью и горем. Я бы хотела забрать и то и другое, если бы только существовало такое заклятие. Если бы оно только работало на нем, охотнике, который защищен от любых чар по праву рождения. Даже от таких светлых, как «Песнь синицы».
Глупая Одри! Как можно было не понять этого сразу?
– Давай вернемся в дом Гидеона, – предложила я мягко, взяв руки Коула в свои и с трепетом заметив, что его пальцы, сплетаясь с моими, почти в два раза длиннее.
Когда мы вернулись к ферме Гидеона, Коул почти пришел в себя. Гнев и отчаяние уступили место смущению, стоило Коулу переступить порог: его брат беспокойно расхаживал по гостиной и, завидев нас, остановился. Повисла неловкая пауза, за которую я успела не только перетащить Штруделя из джипа в дом, но и проклясть мужскую гордость, молясь всем известным богам, чтобы кто-то из них двоих, наконец, заговорил первым.
– Коул, я… – Гидеон шумно вздохнул, потупившись, и я облегченно улыбнулась, когда Коул шагнул к нему и молча похлопал по плечу. – Завтра нам предстоит серьезный разговор. Сбегать посреди ночи, когда грядет такая буря, – это верх безрассудства!
Коул закатил глаза так, что на секунду стали видны лишь белки. Потом он схватил меня под локоть и потащил вверх по лестнице, так размашисто шагая, что я дважды навернулась на ступеньках, не успевая.
– Эй! – окликнул нас Гидеон снизу. – Я, вообще-то, постелил Одри на диване…
– Она ляжет со мной.
– Но…
– Спокойной ночи, Гидеон.
Если это было и не завершение их конфликта, то хотя бы тайм-аут. Уже неплохо.
Комната Коула будто осталась нетронутой с его школьных времен: воздушные змеи под потолком, флуоресцентные наклейки-звезды на шкафах, горящие неоновым зеленым в темноте; доисторический радиоприемник и двухспальная, но узкая кровать с одеялом в клетку. Я нашла ее на ощупь и, бесстрашно переодевшись прямо перед носом Коула (в таком освещении все равно ничего не было видно), забралась поскорее в постель, пропитанную запахом сонных трав, которыми была набита подушка.
Коул шуршал где-то в изголовье, и я уставилась в потолок, пока он вытаскивал из шкафа одеяла и подушки, сооружая из них на полу спальник. Рухнув на него пластом, Коул затих, и я затихла тоже.
– Теперь понятно, почему я так не понравилась Гидеону, – осмелилась сказать я чуть позже, и Коул лениво поморщился, даже не размыкая глаз от усталости.
– Ты не понравилась ему не потому, что ведьма. Гидеону в принципе никто не нравится, – хмыкнул Коул. – Он всегда был сварливее нашей бабки, а ей, чтобы ты понимала, было за восемьдесят. Да к тому же она, как оказалось, в прошлом охотилась на ведьм. Теперь представь себе весь масштаб невыносимого характера Гидеона.
– Мне кажется, он хороший, – призналась я, чуть-чуть приукрасив слово «пугающий», и повернулась на бок, наблюдая сверху за Коулом, растянувшемся возле кровати. – Гидеон очень любит тебя. Это факт.
– Не лгал бы, если бы действительно любил так сильно, как ты мне твердишь.
– Иногда близкие лгут во благо. Так им кажется.
– «Кажется», Одри. Это слово здесь ключевое.
Я вздохнула, побоявшись спорить с ним, и натянула одеяло до самой шеи, пытаясь забыть это колкое ощущение под челюстью, куда еще недавно впивался кончик разделочного ножа.
Коул зашелестел одеялом, устраиваясь поудобнее, и я свесилась с края постели снова, чтобы еще раз взглянуть на него. Взлохмаченный и помятый, он подложил под кучерявую голову руки: локоны окрасились в черный с наступлением ночи. Его живот вздымался от глубокого дыхания, и я отметила, что не такой уж он и тощий: под футболкой проступали рельефные мышцы, пускай он и был длинным, как каланча. Одеяло с трудом доходило до его босых ступней. И я подавила смешок. Коул сощурился и зевнул, но я поняла, что он лишь притворяется сонным, а на деле с трудом сдерживает тремор и обдумывает все, что поведал ему Гидеон. Его глаза еще были красными, а губы сжимались.
– Ты правда собираешься спать на полу? – решилась спросить я, чтобы отвлечь его. – На кровати обоим места хватит.
Коул отреагировал не сразу, но, когда повернулся, то побелел еще сильнее. Я почти пожалела, что предложила ему это.
– Спать с тобой? – уточнил он с надрывом. – В одной постели то есть?
– Да. Можем взять разные одеяла. Или три одеяла… Одного для тебя маловато будет, шпала.
Я ухмыльнулась, когда мне удалось его развеселить: рот Коула расслабился и изогнулся, но Коул остался лежать на полу, будто окаменевший. Я вздохнула и отодвинулась, демонстративно освобождая ему нагретое место.
– Или ты соблюдаешь завет целомудрия? Тебе страшно ночевать с ведьмой? Бу!
Коул ухмыльнулся и, к моему потрясению, поднялся, бросая на свободную половину постели одеяла. Устроившись рядом, он, кажется, стал постепенно оттаивать, как мороженое: сначала перестал подгибать ноги, распрямился, а после и вовсе раскинул руки. Единственное, что выдавало его напряжение, – конвульсивно сжимающиеся пальцы, которые Коул пытался спрятать под подушку, чтобы унять тревогу и наконец-то заснуть.
– Где твое зеркало? – спросила я, когда эти его танцы на постели выбили и из меня сон.
– Забыл в машине.
– Тебе нужно что-нибудь держать в руках, чтобы заснуть, да? – спросила я, садясь. – Что-нибудь похожее на зеркало или… Может, сгодится что-нибудь мягкое?
– Люблю мягкое, – шепнул Коул, но вдруг скривился. – Гидеон сказал, что я не болен. Это из-за синдрома я позволял себе эти компульсии. Но раз никакого синдрома нет, я не должен больше…
– Привычка – это не болезнь, – подбодрила Коула я, и его глаза выражали куда больше благодарности, чем могло вынести мое сердце. – Ты просто привык вечно теребить в руках какую-нибудь безделушку, вот и все. В этом нет ничего плохого. Ты сказал, что любишь мягкое? Какая-нибудь ткань?
– Угу, – Коул слабо кивнул, ерзая. – Одри, необязательно…
– Шелк сгодится?
Я перегнулась через тумбу и дотянулась до рюкзака, стоящего у стула. Расстегнув первый попавшийся карман, я всучила в неугомонные руки Коула небольшой кусочек шелковой ткани.
– Что это? – поинтересовался он, и его пальцы заскользили по гладким швам.
Он сразу переменился, откинулся на подушку и вздохнул, умиротворенный. Я же абсолютно перестала дышать и, судя по растекшемуся жару, зарделась до корней волос при виде того, что всучила Коулу в руки: лунный свет из окна падал на шелковые трусы.
– Это… Г-хм… Мое нижнее белье. Ничего другого подходящего не нашла, – оправдалась я, решив, что лучше прозвучать уверенно, как будто так и задумывалось.
Коул приоткрыл один глаз. Побоявшись смотреть на меня, чтобы тоже не сгореть со стыда, он смял трусы в одной руке и отвернулся, перекатившись на бок лицом к двери.
– Мне нравится. Спасибо.
– Ага. Обращайся.
– Хм, действительно чистый шелк…
– Можешь оставить себе. Дарю.
– Ты правда даже трусы из шелка носишь?
– Коул!
Он замолчал, и я облегченно зарылась в одеяло, тоже перевернувшись на бок спиной к его спине. Выступающие лопатки Коула касались моих – и жар, что источала его кожа, быстро передался мне, грея не только снаружи, но и внутри.