– Теперь у меня есть год, – осторожно начала я. – Год до следующей встречи с ним. Я пообещала, что освою все восемь даров к нашей встрече и стану полноценной Верховной. А потом, в обмен на этот год, я отдам ему… все.
– Что значит «все»? – неодобрительно покосился на меня Коул.
– Свое лидерство, – прошептала я, отвернувшись. – Силу, власть над ковеном, дом. Себя. Это и значит «все».
– Зачем? – все, что спросил Коул, причем таким же голосом, каким он говорил на допросе с Гансом, когда обвинял его в убийстве жены. – Какой ценой, Одри?! Что тебе даст год, если…
– Ты не дослушал, – сердито перебила его я. – Эту клятву нельзя нарушить…
– Еще лучше! – всплеснул руками он, стукнув по рулю, и зашипел от боли в плече, вызванной собственной импульсивностью.
– Поэтому я его убью.
– Что?
– Я убью Джулиана раньше, чем сделаю его Верховным, – сказала я, и на какой-то долгожданный миг Коул пересилил себя и наконец-то посмотрел мне прямо в глаза. – В день, когда мы встретимся, я сделаю так, что наш договор станет недействительным. Если одна сторона умирает, сделка становится недействительна. Это мой единственный шанс победить его, Коул, – заверила я, стараясь не показаться совсем отчаянной. – Мне нужно набраться опыта, понимаешь? Стать сильнее. Для этого нужно время, очень много времени… Но если мы соберем ковен, где каждый новый ведьмак будет владеть одним из восьми даров, и они научат меня всему, что знают сами… Тогда я справлюсь. Джулиан очень могущественен. По-другому не получится.
Коул замолчал, и тишина эта была мягкой, понимающей… Вынужденной. Он не знал, что возразить мне, и потому снова уставился на дорогу. Его пальцы, длинные и побелевшие от нажима на руль, медленно разжались.
– Тогда этот план имеет право на существование, – неохотно признал он. – Но план все равно ужасный, Одри! Ты должна обсуждать такие вещи со мной, мы ведь… Мы…
– Я знаю, – прервала я Коула раньше, чем ему бы пришлось произнести то, что после случившегося он произнести не мог. – Прости. Я должна была сказать, но не хотела втягивать тебя в это… Ты ведь видел, на что способен Джулиан. Теперь у меня целый год отпуска от него. Никаких обезумевших психопатов и маниакальных преследований. Ух-у! – изобразила я радость, задрав руки вверх. – Могу не вздрагивать по ночам от шорохов и не накладывать на себя чары забвения. О, кстати о них! Нужно снять заклятие, пока Сэм, твой босс и другие меня не позабыли… Не хотелось бы знакомиться с ними всеми по второму кругу. Сколько уже дней прошло?
Коул нахмурился, беззвучно шевеля губами и, очевидно, ведя мысленный счет.
– Второй день пошел. Чары активируются через два дня, верно? Значит, завтра тебя забудут.
– Верно, – пробормотала я, уже доставая из рюкзака огрызок свечи из пчелиного воска и сухоцветы. – А какое сегодня число, не помнишь?
– Тридцать первое октября, Одри, – ответил Коул, и я покрылась мурашками, выглянув в окно и вдруг заметив тыквы, выставленные на порогах коттеджей. В ночи их сложно было заметить, но теперь, когда на горизонте уже прорезалась полоса рассвета… – Сегодня же Хэллоуин.
– Самайн, – невольно поправила Коула я. – Правильно называть этот день Самайн. Что же… Значит, я убью Джулиана в следующий День всех святых. Символично, правда?
Коул хмыкнул, явно не разделяя моего воодушевления. Я же, завороженная внезапным открытием, припала лбом к окну, любуясь сезонными украшениями, которые увешивали крыльца домов и магазинов. За одну ночь города и дороги преобразились, напоминая об окончании октября, который я едва не прозевала. На улицах было еще совсем безлюдно в такой ранний час, но запах гвоздичного пунша и лакрицы больше не казался таким далеким. Вот он – в воздухе! Жжет переносицу, стоит только немного приоткрыть окно.
– Раньше мы с сестрами каждый Самайн ходили по домам, выпрашивая сладости, – прошептала я, выводя пальцами узоры на стекле, запотевшем от моего горячего дыхания. – В последний раз я колядовала, когда мне было тринадцать. А потом я приняла Верховенство, и баловаться стало как-то несолидно. Я обожала эту человеческую причуду разукрашивать лица. Будто какой-то грим мог спасти их от злых духов, ха! Люди вечно забывают, что бояться надо не мертвых, а живых. Ох, как же давно это было. – Я вздохнула, устало прикрывая глаза, и встретила напавшую на меня ностальгию с улыбкой. – Колядки ведь не ведьмовская традиция. Их придумали смертные. Много веков ковены запрещали ведьмам присоединяться к ним. Это все еще не поощряется, но дети есть дети, что с них взять? У нас взрослые отмечают Самайн иначе – он знаменует конец лета и начало зимы. Мама всегда наваривала целый котелок вишневого глинтвейна и готовила домашние леденцы из тыквенных семечек. Днем вся семья расходилась по комнатам, чтобы уединиться со своими мыслями, и хранила молчание. А вечером, после немого ужина, перед Шамплейн разжигался невероятной высоты костер – с меня ростом! – и ковен плясал до рассвета. Это было волшебно.
Коул внимательно слушал меня, храня молчание и продолжая вести машину. Я успела подумать, что он решил пропустить мою историю мимо ушей, но в какой-то момент вдруг открыл бардачок и сунул в него руку.
– Сладость или гадость? – спросил Коул, вытянув пакетик с клубничным мармеладом.
Я слабо улыбнулась и протянула руку, умолчав, что это делается не совсем так.
– Определенно сладость.
Коул положил пакетик мне в руку, и уголок его рта приподнялся, что внушало надежду.
– Ты никогда не колядовал, да? – догадалась я, и он пожал плечами.
– Было один раз. Гидеон долго ныл, стеснялся один ходить, и бабушка пинками погнала меня на улицу вместе с ним.
– И какие у вас были костюмы?
– Я был банкой арахисовой пасты, – хмыкнул Коул и густо покраснел, когда я засмеялась.
Мы снова затихли на какое-то время, продолжая пересекать окраины Нового Орлеана по пустынным трассам, чтобы поскорее добраться до центра. Я жевала мармелад, поджигая свечу и снимая чары забвения, чтобы, вернувшись в Бёрлингтон, не обнаружить себя снова незваной гостьей. Даже читая заклятие шепотом, я невольно поглядывала на Коула. Мы оба старательно избегали щекотливых тем, затрагивающих мои отношения с братом, и это было неправильно. Неправильно замалчивать о том, что терзает изнутри, как проглоченная спица. Я понимала это, а вот Коул, кажется, нет.
– Коул, есть еще кое-что…
– Мы почти приехали, – вдруг сказал он, озираясь по сторонам. – Проверь адрес. Французский квартал, да?
Я вздохнула и, выудив из кармана смартфон, открыла заметки.
– Бурбон-стрит. Остановись возле перехода, дойдем пешком.
Двухэтажные домики с яркими вывесками, приманивающие наивных туристов, пестрили разнообразием. В ряд располагались магические салоны, обещающие избавить любого от порчи и снарядить защитной атрибутикой вуду. Между такими салонами обязательно пристраивалась какая-нибудь захолустная кафешка, подающая на обед бигнеты в сахарной пудре. По кварталу скитались хохочущие музыканты и оркестры, возвращающиеся с ночных концертов. У каждого на голове были ободки с дьявольскими рожками и маскарадные костюмы лепреконов или вампиров. Жизнь в Новом Орлеане кипела круглые сутки. Мне не верилось, что совсем недавно я пересекала эту самую улицу, спасаясь от преследования Джулиана. Здесь же я встретила человека, решившего мою судьбу, и в это не верилось еще больше.
Я посмотрела на Коула и слабо улыбнулась.
– Нам вон туда.
Он припарковался на платной стоянке у ивового парка, и мы выбрались из авто. Я продела руки в лямки рюкзака, поглядывая на смартфон и ведя нас по указателям к дому, указанному на сайте прорицательницы.
Дико хотелось спать. Коул притормозил возле ларька, торгующего кофе для таких же сонных бродяг. Купив нам по крепкому американо, Коул осушил свой стакан практически залпом и заметно приободрился. Размяв плечо, стянутое бинтом под теплой осенней курткой, он огляделся и указал куда-то.
– Туда.
Я кивнула, согревая пальцы о горячий стаканчик. Мы пересекли мостовую и очутились рядом с вывеской, украшенной золотом и медью. Она изображала ящерицу, карабкающуюся вверх по стволу дерева. Само здание выглядело непримечательно: одноэтажное, из темно-синего камня и с потертой бурой крышей.
– Который час? – спросила я, вчитываясь в стенд, прислоненный к витражной витрине с внутренней стороны. – Здесь написано, они работают с девяти…
Коул пошарил по карманам и достал сотовый телефон. Дисплей ярко загорелся, отбросив на его лицо тень.
– Только семь.
– Значит, подождем… Стой-ка. – Я невольно схватила Коула за рукав куртки и наклонила к себе, указывая пальцем на зашторенные окна. – Там кто-то есть.
Я подошла ближе, потянув Коула следом, и приподняла козырек кепки, вглядываясь внутрь лавки через французский витраж окон. Солнечные и рубиновые гладиолусы, выложенные мозаикой, играли на солнце, переливались. Такие же витражи были и в моем доме, украшая и пряча наш ковен от посторонних глаз. Они также напоминали о происхождении и традициях, которые мы несли через поколения.
Я уже успела разглядеть в полумраке салона книжные шкафы и люстру с зеленой бахромой, когда ключ во входной двери, расписанной на тот же манер, повернулся.
Недолго думая, я вцепилась Коулу в руку и залетела внутрь.
– Добро пожаловать в «Лавку Саламандры»! – скандировал щуплый юноша с торчащим платиновым хохолком на затылке. Он перебежал за регистрационную стойку и принялся пересчитывать что-то в кассе. – Мадам решила открыться сегодня пораньше. Видно, кого-то ожидает. Возможно, даже вас. Вы записаны?
Мы с Коулом переглянулись. Улучив момент, я окинула приемную салона профессиональным взглядом: в окружении свеч и антикварных торшеров было скорее по-домашнему уютно, нежели таинственно. В воздухе пахло благовониями – индийский ладан и греческая мирра. Обои, тепло-оранжевые, как мандариновая корка, были украшены тканевыми полотнами и гобеленами. Юноша за стойкой выглядел с иголочки, казалось, ему было не в новинку спать по несколько часов в сутки и вставать спозаранку. На нем была накрахмаленная белая рубашка с золотыми манжетами и красным шелковым галстуком, а поверх – галантно наброшенный шалоновый сюртук. Под шеей висел массивный пентакль Соломона, символизирующий всеведение.