Я затаила дыхание, наблюдая за тем, как меняется отражение лица Авроры в зеркалах – неизбежное смирение, а затем отвращение от глотка терпкого варева. На миг мне почудилось, что одно из отражений подмигнуло мне, пока другие осушали кубок до дна, крепко жмурясь.
– Дева Одри Дефо, – Тюльпана повернулась, и огонь принялся лизать ее руку шершавым языком, когда она пересекла границу круга, протягивая мне драгоценный кубок, – прими услугу Старицы, для коей ты станешь Верховной в час великой нужды. Да будешь ты править ковеном ее мудро и милостиво, пока нужда в том не отпадет. Испей крови Старицы, если согласна.
Красное вино оказалось вяжущим и сладким, с оттенком розового масла и металлическим послевкусием. Оно тяжело осело на языке и мгновенно ударило в голову, налив ее свинцом. Проглотив все до капли, я облизнулась и отставила кубок, чувствуя, как наливаюсь и пухну от жара. Меня накрыло эйфорией, а Аврору – слабостью, с которой та откинулась на подушку, едва не задев круг из хвороста и не подпалив себе волосы.
Тюльпана со звоном соединила два пустых кубка и вскинула руки над головой:
– Да будет так!
Все свечи потухли, и знаки лунных фаз тоже. Лишь камин мигнул, будто чихнул от наведенной нами пыли, и продолжил трещать дальше. Все перед моими глазами плыло, но я сфокусировала взгляд на Коуле, подскочившем к Авроре: глаза у той закатились, а рыжие волосы за считаные секунды припорошило инеем седины.
– Одри, – позвал он, пока Тюльпана оглядывала царящий в зале кавардак как свидетельство свершенного волшебства, которое можно было с гордостью вписать в ее ведьмовское портфолио.
Подчинив себе вялое тело, я подползла к Авроре и уложила ее на церемониальное покрывало, сдвинув белый воротничок платья, чтобы найти застежку.
– Быстрее, – поторапливал Коул, глядя на меня потемневшими глазами, в которых читалось столько же тревоги, сколько и восхищения. – Сердце еле бьется.
Я кивнула и поддела застежку ногтями, мимолетно пройдясь пальцами по черно-белым жемчужинам и любовно погладив каждую. Вестники даров откликнулись, потеплели и, расслабив нить, выпустили Аврору из стальных клещей, позволяя мне снять их и навсегда вернуть себе.
– Вы мои, – прошептала я, надевая ожерелье. Оно обняло мою шею, приветственно жужжа. – Я больше никому вас не отдам!
– Мама?
На лице Тюльпаны, склонившейся над неподвижной Авророй, застыл испуг, который прежде мне видеть не доводилось, – тайная фобия каждого ребенка, всплывшая на поверхность нежданно-негаданно.
Аврора зашевелилась, завертела головой, и Тюльпана облегченно выдохнула. Мы втроем отодвинулись, давая ей больше пространства и воздуха, когда она села, приходя в себя – все еще старая и высушенная, но хотя бы живая. Она внимательно ощупала свою шею – медленно, сантиметр за сантиметром, будто боялась снова обнаружить там жемчуг, – а потом просияла и захлопала в ладоши от радости.
– Наконец-то! – закричала она на весь дом. – Ох, сколько же мужчин мне придется принести на алтарь Идунн, чтобы снова стать красавицей! Пожалуй, стоит попробовать девственников.
Коул красноречиво сложил руки на груди. Аврора не заметила его, оттолкнув и бодро поднявшись на ноги. Трость была ей больше не нужна.
– О! Чуть не забыла, – подпрыгнула она, запуская руку в карман своего струящегося платья, чтобы вложить мне в перевязанную ладонь прозрачный кристалл с двенадцатью идеальными гранями, перемотанный медной проволокой и пульсирующий лиловым светом в такт моему сердцебиению. – Нашла это у вас на пороге, когда пришла. Похож на тот, что был у Тюльпаны. Видимо, Ферн прислала подарочек.
«Я свяжусь с тобой, когда придет время».
Внутри похолодело. Я стиснула кристалл и злобно сверкнула глазами на Аврору, вовсю прихорашивающуюся возле одного из ритуальных зеркал.
– И ты говоришь об этом только сейчас?!
– Да забылось как-то. Когда умираешь и ползешь на издыхании к своему врагу просить о милости, становится не до передачек.
Я закипела, как чайник, но Коул обнял меня, возвращая в мир адекватности и здравомыслия, к которому Авроре не мешало бы приобщиться. Пусть и не сразу, но, успокоившись, я раскрыла ладонь с кристаллом, пытаясь понять, чего ожидать от него и от Ферн.
– Одри…
Скрипнула дверь. За ней, робко переминаясь с ноги на ногу, завернутая в розовое одеяло вместо пижамы, стояла босая Морган со встрепанной головой и вмятиной от подушки на щеке.
– Извините, я не помешала? Где можно найти Сэма, чтобы он приготовил вафель с кленовым сиропом? Я жутко голодна!
IXСемейные узы
Это был очень одинокий день.
Дом опустел за считаные часы: Зои, обняв напоследок каждого, загрузила вещи в машину Сэма и помчалась с ним к вокзалу, опаздывая на экспресс, идущий прямиком до аэропорта Нью-Йорка. Утром ее ждал рейс на Новый Орлеан. Рафаэль и не догадывался, что следующим утром покой ковена будет нарушен и на порог заявится та, что захочет отнять его «самый лакомый кусок». Перед выездом Сэм захватил с собой несколько упакованных ланчбоксов – ему предстояло пробыть в Берлингтоне до конца недели, чтобы решить вопрос с арендой квартиры, в которой он больше не нуждался. Исаак уехал тоже: в местной старшей школе катастрофически не хватало учителей, а «сидеть на шее у родной дочери», как он выразился, было унизительно. Раньше мой ковен и так можно было пересчитать по пальцам, а теперь для этого и вовсе хватало одной руки.
Аврора исчезла, не попрощавшись, что, впрочем, было только к лучшему. Правда, не для Тюльпаны: она еще долго стояла у камина, стиснув зубы, а затем схватила из глобуса недопитую настойку и заперлась с ней в спальне на весь день. Мне оставалось только гадать, почему каждая встреча с матерью была так болезненна для нее и равносильна вновь пережитой утрате. Тюльпана отказывалась говорить об этом, но давнее горе, породившее ее ненависть, тянулось за ними обеими почти осязаемым шлейфом.
Теперь же Тюльпана возилась с Диего и Морган в оранжерее, обучая их стихии земли, как ни в чем не бывало. Я в это время бдела возле окна в ожидании чего-то. Поглядывая на ограненный сталактит в медной проволоке, мигающий васильковым светом, я спрятала его в карман джинсового платья. Все эти дни кристалл молчал, не подавая признаков жизни, за исключением монотонной пульсации. Вспышка – затемнение, вспышка – затемнение… Зернистое свечение отлично заменяло ночник, если положить кристалл рядом с подушкой. Аврора так и не соизволила объяснить, что именно должно произойти в тот миг, когда Ферн захочет со мной связаться, и мне приходилось вариться в своем любопытстве. Зато теперь со мной были они.
Я огладила идеальные жемчужины, на которые никак не могла налюбоваться. В них по-прежнему текла магия, которую собирала Ферн из новоодаренных ведьм и которую Вестники отняли у Авроры против ее воли. Малейшее прикосновение к жемчугу пронзало тело электрической спицей, напоминая об этом. У меня не было никаких прав на эти силы… Но лишь я могла распорядиться ими правильно и защитить от тех, кто пустил бы их в расход ради своей корысти, не церемонясь. Оставалось лишь придумать, как нарушить свое обещание, не отдавать их Ферн и при этом выжить.
Я улыбнулась со странной уверенностью, что все будет в порядке, и принялась мять сахарный тростник в ступке, поставив чайник на огонь.
Вскоре по заброшенной кухне растекся лимонно-травяной запах. Мятный чай отлично латал что бы то ни было – павший боевой дух, разбитое сердце, истертый разум. Лучшее лекарство от всех невзгод – и прекрасный способ скрасить свое удручающее бездействие. Я поставила на подоконник фарфоровую чашку и, привстав на носочки, открыла форточку. Оттуда открывался вид на самый уютный уголок сада – оранжерею под стеклянной крышей, – где копошились три фигуры: маленькая и юркая, как мышонок, высокая с оформленными изгибами и долговязая, размашистая, как прочное грушевое древко. Не успела я разглядеть, чем они там занимаются, как на меня обрушился поток ругательств и собачий лай.
– Стоять!
Коул влетел на кухню, сшибая стулья. А ведь я только прибралась утром! В отсутствие Сэма я оказалась единственной, кто умеет держать в руках поварешку, а потому торчала на кухне сутками напролет. И мне это нравилось: потрескивание печи, запотевшие окна-сетки, запах шоколада и убаюкивающее тарахтение Штруделя, выпрашивающего куриный паштет. Только здесь я могла выбросить из головы мысли о Ферн и гнетущее ожидание вестей от нее… Однако ворвавшийся вместе с Коулом запашок гнили быстро испортил мою бытовую романтику.
– Господи. – Я зажала рукавом нос, когда Бакс, бренча костями, разлегся под обеденным столом. – Он всегда будет так вонять?!
Аромат Бакс и впрямь источал убийственный: кислое разложение листьев, в которых Диего нашел его выпотрошенную тушу, влажная шерсть после нескольких попыток мытья, псиный мускус и тухлые яйца. Гниющая плоть разошлась в зияющие дыры у него на пузе, обнажая желудок. Один голубой глаз затянуло бельмом, но видел он, как и чувствовал себя, вполне сносно: вилял хвостом, звонко лаял и безустанно носился по округе, будто не мог нарадоваться, что снова жив. Коул был единственным, кто эту радость разделял.
– Да ладно тебе! Только посмотри на эту лапочку, – залепетал он, сев рядом с Баксом на корточки и похлопав того по заштопанной грудине, в которой билось сердце, некогда принесенное в жертву на ведьмовском алтаре. – Хороший пес, хороший! Пусть и воняешь мертвечиной, зато умеешь делать кувырок!
Бакс согласно гавкнул, и ароматизатор-елочка для машины, примотанная к его ошейнику, завиляла. Поднялся запах хвои вперемешку с душком от разложения, и стало только хуже.
– А ты разве не должен быть в участке? – напомнила я, подавляя рвотный спазм. – Сэм звонил еще час назад. Он прибьет тебя, если снова опоздаешь. У вас и так дел невпроворот.
– Снова рылась в моих документах? – сощурился Коул неодобрительно. Я и сама злилась на себя за то, что попыталась принять участие в его новом расследовании: фотографии мертвых детей – это оказалось слишком для меня даже после всего пережитого. – У нас уже есть подозреваемый. Сэм задержит его, а я подскочу на допрос…