– Нет, я и Коул. Это было его идеей.
Я пискнула от неожиданности, пытаясь собраться с мыслями.
– Так Коул соврал, когда сказал, что отправляется на встречу с Гён… На самом деле он шел к тебе, чтобы подставиться под обвал и разыграть всю эту чертову драму!
Луна терпеливо кивнула. Бросив взгляд на Морган с Диего, сидящих у входа в пещеру, мимо которых я в гневе пронеслась, даже не заметив, я вздохнула с облегчением: они оба были невредимы, выбирая из волос друг друга мелкие камешки и клочки грязи.
– Спасибо за экскурсию! – профырчал Диего. Его бирюзовая шевелюра посерела, а изо рта торчала тлеющая сигарета, разнося запах табака и ментола. – Я понимаю, что мы увязались за Одри в самое неподходящее время и чуть не испоганили вам весь план, но это же не повод убивать нас! Слава цветочку, что мы живы! Кстати об этом… – Диего выплюнул сигарету, очевидно, вспомнив о своем обещании не курить при детях, и потрепал ее по голове: – Ты молодец.
Морган потерла пальцами собственную щеку, стирая не то грязь, не то румянец. Луна умиленно улыбнулась, наблюдая за ними, но тут же посерьезнела, столкнувшись взглядом со мной.
– Я не Ворожея, – сказала она, когда неловкая пауза между нами затянулась. – Меня не волнуют твои чувства и твоя душа. Мои методы прозаичны, но эффективны. В конце концов, у нас одна цель – чтобы ты как можно скорее обучилась и убралась из нашей деревни. Так ты все еще хочешь со мной драться?
Гнев отхлынул, уступив место здравому смыслу. Теперь, крутя в пальцах почти белоснежное ожерелье, такое, каким я видела его в последний раз на шее матери, я хотела сказать Луне спасибо. Но вместо этого…
– С тобой – уже нет, а вот кое с кем другим – да. Я сейчас.
Луна озадаченно смотрела мне в спину, пока я шла к Коулу, только вылезшему из пещеры и жмурящемуся от яркого солнца. В приступе паники время совсем не ощущалось: мне казалось, мы провели в пещерах не больше получаса, но солнце уже кренилось к закату. Воздух, однако, не остыл ни на градус, такой же липкий и тугой. С блестящим от пота лицом, в кровавых лохмотьях вместо одежды, Коул шел мне навстречу и улыбался слишком счастливо для того, кто мог сегодня умереть.
– Как ты себя чувствуешь? – спросила я, внимательно оглядывая его. – Точно ничего не болит?
Коул остановился, щупая себя, а затем пожал плечами:
– Да вроде нет…
– Отлично. – Я отвела назад локоть и зарядила кулаком ему в живот, вложив в этот удар всю ярость и ужас от пережитого. Костяшки заныли, встреченные твердым прессом, а Коул поперхнулся от неожиданности. – Это тебе за то, что ты такой идиот!
– Но ты же сама хотела освоить дары как можно быстрее! – проскулил он, морщась и растирая новый синяк. – Ворожея учила тебя одному дару три месяца, а тут чудо – полтора дара за один день! Что не так?
– А то, что ради этого ты подверг свою жизнь опасности, не обсудив это со мной – своей Верховной! – взвинтилась я, наплевав на то, что на нашу ссору глазеют сразу три пары любопытных глаз. – А если бы я не справилась?! Если бы у меня не получилось исцелить тебя? Ты подумал о том, что со мной станет, если ты вдруг умрешь?!
Коул молчал, но не выглядел виноватым. Он приблизился ко мне, медленно, как к скалящемуся зверю, которого пытался приручить, и обнял мое лицо ладонями.
– Но я не умер, – тихо сказал он мне в губы. – Теперь ты знаешь, насколько я верю в тебя, Одри. Моя жизнь давно в твоих руках. Я доверил ее тебе еще в тот миг, когда принес клятву, и знаю, что ты сделаешь все, чтобы ее сберечь. А в это время я буду беречь тебя саму. Знаешь, почему я ни секунды не сомневался, что у тебя все получится? Потому что я не встречал никого упорнее и смелее. Ты делаешь и меня смелее тоже. Ты никогда не следуешь правилам, в то время как все мое существование годами зиждилось на них. Приходится учиться у тебя, чтобы быть тебе ровней. И, как видишь, у меня получается.
Коул улыбнулся уголками рта, в которые я поцеловала его, прижимая к себе с утешительной мыслью, что он больше никогда не окажется на грани смерти. Теперь я могу позаботиться о нем и защитить его так же, как он защищает меня. Теперь я действительно похожа на Верховную, как любила говорить Зои.
– Она смотрит на нас, – прошептал неожиданно Коул, глядя куда-то в лесную чащу, где уже скрылась Луна, провожая Диего с Морган до деревни.
Мне было так хорошо в руках Коула… Но, выдернутая из рая сверлящим взором болотных глаз, я обернулась и обнаружила, что Гён пялится на нас. Сидя на сломанном кактусе так, будто это был самый удобный в мире стул, она не стеснялась демонстрировать свою обиду, деловито притоптывая ножкой.
– Лучше извинись, – посоветовал Коул. – Не хочу еще неделю находить в нашей постели жуков, как после того, когда я нечаянно наступил на ее любимую сороконожку.
Набрав в легкие побольше воздуха, я осторожно подошла к Гён и выпалила раньше, чем она успела снова зарычать или укусить меня:
– Я отдам тебе бейсболку!
Как бы Гён ни пыталась изобразить равнодушие, ее глаза зажглись от услышанного. Каждый раз, стоило ей завидеть на моей голове красную бейсболку с логотипом Hard Rock Cafe, подаренную Коулом, Гён начинала выпрашивать ее, чтобы померить (и не вернуть, конечно). Как я и предполагала, соблазн заполучить заветную человеческую побрякушку оказался для нее слишком велик. Гён повернулась ко мне вполоборота и закусила нижнюю губу.
– А часики?
Я смиренно вздохнула, уже снимая со своего запястья бронзовые часы из берлингтонского молла.
– И часики.
На том конфликт был улажен. Следующие несколько часов мне пришлось наблюдать, как древний индейский демон, воплощающий в себе гибельную пустошь, засуху и мор, носился по всей деревне в красной бейсболке на рогах, хвалясь сувениром каждому встречному. Гён светилась от счастья, а мы с Коулом – от долгожданного покоя. Вместе с ковеном Завтра мы всю ночь напролет праздновали наступивший Ламмас. Год явно выдался урожайным: праздничный стол ломился от ячменного хлеба, телячьей вырезки и мисок с черничной кашей, а вся поляна была украшена подсолнухами и желтыми розами. Дети вязали войлочных грифонов, а меж расставленными шатрами бродили влюбленные парочки, держась за руки. Те были связаны зелеными лентами: тем самым они нарекли себя братьями и сестрами Ламмас. Посмотрев на это, Коул тоже связал наши руки, что не ускользнуло от внимания Гён.
– К слову, делить ложе братьям и сестрам Ламмас не считается зазорным, – протянула она с ехидной улыбкой, поправляя на голове красную бейсболку, из которой, уже порванной, бесстыже выглядывал один рог. – Даже наоборот! Это восстанавливает плодородие нашей земли после сбора урожая. А малыши, зачатые в Ламмас, всегда особенные…
– Да у вас что ни праздник, то повод «уплодородить землю», – буркнул Коул. Его уши горели красным, освещая поляну похлеще расставленных факелов. – Или детей заделать.
Гён пожала плечами, забрасывая себе в рот несколько ягодок черники.
– У нас нет телевизоров и этих ваших маленьких говорящих штучек, которые вы обычно таскаете в карманах. Чем нам еще заниматься, как не любовью?
Коул крепко задумался. Я нашла взглядом Морган, вовсю отплясывающую в кругу молодых охотников под ритм барабанов. Очевидно, Диего все-таки дал ей попробовать стопку местной брусничной настойки. Уже через пятнадцать минут она потеряла где-то свои башмаки, а еще через пять свалилась замертво. К концу вечера Диего валялся рядом с ней, наевшись песка, который принял за тростниковый сахар. Да, настойку в Завтра и впрямь делали убойную!
После этого зрелища Коул предпочел обойтись молоком с медом и корицей. За каждым его глотком следовал поцелуй, дарящий мне вкус топленых сливок и ту гордость, которую он испытывал за еще одну белую жемчужину в декольте моего платья. В этом году Ламмас был не только торжеством лета, но и моим собственным праздником. А после того как Ворожея вознесла мне прилюдную похвалу, и даже Луна расщедрилась на сухое «Недурно», я окончательно вошла в кураж.
– На бис, бард! – раздался в толпе мужской смех, когда я прыгала со скрипкой наперевес по деревянной скамье. Пальцы ныли от струн, голова кружилась, но ковен, насытившийся медовухой, теперь хотел насытиться и музыкой.
– Вот вам еще, – ухмыльнулась я и, подмигнув Коулу в толпе, приложила скрипку к плечу и заиграла старую кельтскую песню:
Колокольчик звенит на шее серого зайца,
Динь-дон, динь-дон!
Он не знает, что должен бояться,
Черного волка, который ночью придет
И велит ему с жизнью расстаться.
Тук-тук! Динь-дон!
Голодные сумерки стучатся в двери,
То пришли пугливые лесные звери
С зайцем в кости на спор играть,
Проигравший пойдет волку дверь отворять.
Динь-дон! Бам-бам!
Заяц проиграл семерым воробьям,
Но серая шкурка вдруг сделалась белой,
Волк съел их, его не заметил.
Заяц по правде – шулер-лиса,
Лови подлеца, волк и зима!
Но, как и в истории про зайца, все хорошее имеет свойство заканчиваться – освоив седьмой дар, мне предстояло постичь и восьмой.
XIIВедьмина башня
– Время на исходе.
И ничего снова не получалось.
– Еще только тридцатое сентября, Одри…
– Нет, Коул, уже тридцатое!
Я откупорила зубами фломастер и зачеркнула еще один день в календаре. Красных крестиков прибавлялось, а моих способностей – нет. Никаких намеков на сотворение я не выказывала и в помине: ни с проницательной и тактичной Ворожеей, ни с беспощадной и прямолинейной Луной, ни с тихой и сосредоточенной Шайей, которой хватило лишь на два дня молчаливых практик над дымящимся котлом, после чего она снова слегла. Недаром мама говорила, что дар сотворения стоит над всеми прочими – ничто прежде не давалось мне с таким трудом, как написание собственных заклятий. Талант этот требовал львиной доли фантазии и колдовского мастерства, а ни тем ни другим похвастаться я не могла.