Она обернулась, двинувшись по направлению к сияющему городу, через который я бы, вероятно, так и не пробралась без ее помощи.
– Фернаэль, – ответила она, поправляя небесно-голубой ободок и копну примятых медовых прядей. – Но мама зовет меня Ферни. О, а вон и она! Смотри! Мамочка, скорее сюда!
Я с трудом повернула шею, избегая цепкой тьмы, и увидела женщину, несущуюся к нам со всех ног. С растрепанной гривой волос, похожих на ржаные колоски, эта женщина была прекрасна. Даже после смерти она предпочитала одежду землистых оттенков: светло-зеленый кардиган, бежевые брюки, непритязательные кожаные сандалии. Возраст, поцеловавший уголки ее глаз обворожительными морщинками, придавал своеобразный шарм. Что ни шаг, то воплощение грации: даже на бегу она держала осанку, смотря только вперед и никуда больше. Серые глаза слезились, а тонкие губы безостановочно шептали что-то, что отдаленно напоминало мое имя.
– Мама?
Меня и Викторию Дефо разделяли всего несколько жалких метров, и я почти ухватилась за кончики ее протянутых пальцев, когда тьма, взбешенная моей наглостью, сомкнулась и задушила меня окончательно.
Несколько минут ничего не происходило. Дуат был счастлив извергнуть меня из себя в тот же миг, как закончилась кровь моего проводника в браслете. Пока течение жизни тащило меня обратно в реальность, у меня было все время мира, чтобы обдумать увиденное, а заодно выплакаться. Так близко к семье… И так далеко от нее.
«Ничего страшного. Однажды ты увидишь их всех».
Хотелось бы верить, что голос в голове прав, но сколько лет пройдет до той поры? Почему Виктория не пришла раньше? А эта девочка… Она назвала ее «мамочка»?!
Я вновь почувствовала свое тело так же внезапно, как потеряла его там, в Дуате. Сначала пальцы, покалывающие и неподатливые, точно после действия маттиолы. После замерзшие ступни, едва ворочающийся язык, напряженные плечи… Я так и лежала на постели, только голова моя покоилась у Коула на коленях. Он что-то бормотал, обсуждая с Диего предстоящий Йоль, но тут же смолк, когда я закрутила головой и едва не скатилась с него и постели.
– Как ты себя чувствуешь? – поинтересовался Диего, щелкая пальцами у меня перед глазами, что лишь раздражало.
– Нормально. – Мой голос напоминал наждачку, и я хорошенько откашлялась, прежде чем заговорить снова: – Ты ведь должен был видеть все, что видела я, да?
– Что «все»?
– Девочку. Маму. Зои, которая на самом деле…
Я осеклась, заметив, что Диего понятия не имеет, о чем я говорю. Нервно играя кольцами на пальцах, он внимательно всматривался в мое лицо, а затем вдруг открыл мне рот и заглянул внутрь.
– Да, ты в норме, – подтвердил он, когда я стряхнула с себя его руки, даже побоявшись спрашивать, о каких последствиях визита в Дуат он умолчал, проверяя состояние (или наличие?) моих зубов. – Нет, я ничего не видел, извини. Так случается, когда ты приходишься Дуату не по вкусу. Я должен был это предусмотреть… Повезло, что ты и без меня справилась.
Я села, разминая спину, и Коул ласково убрал волосы с моего лица. В тех, мокрых и прилипших к щекам, затерялись гвоздичные лепестки, что плавали в медном чане с освященной водой. Простынь подо мной тоже была мокрой: не то от нее, не то от моего пота. Давая мне время отдышаться, Коул хранил молчание, пока ворох одеял рядом не заворочался.
– Смотри, кто к нам пожаловал! – улыбнулся Коул, и я медленно повернула голову к Зои.
Она все еще выглядела ужасно, будто боролась с изнурительной болезнью долгие месяцы, но тоже улыбалась – уголками губ, покрытыми язвами от сухости и бесчисленных ударов.
И мои проблемы разом забылись.
– Привет, – сказала Зои, пока Сэм, вжимаясь ей в шею, щебетал до жути слащавые нежности, которые мечтают услышать под звездным небом все девочки-подростки в сериалах. – Вы мне снились. И ты тоже, Одри. Только что. Я ведь… Погодите, а что это за комната? Она всегда была такой?
– Это… вынужденная перепланировка, – проскулила я. – Дом пришлось снести, а потом… Ох… Зои…
– Что такое?
– Прости меня!
– За перепланировку? – не поняла она, хрипло рассмеявшись. – Брось, мне нравится! Замечательный цвет!
– Нет-нет… За все прости. – Я всхлипнула, потеснив Сэма и обняв Зои с другой стороны, так осторожно, едва дотрагиваясь, лишь бы не повредить ее и без того искромсанное тело. – Я должна была прийти за тобой раньше. Мне так жаль, что тебе пришлось пройти через все это!
– Если честно, то я не помню, о чем «этом» ты говоришь таким страшным тоном, – прохрипела она, поднимая дрожащие пальцы, чтобы шутливо подергать меня за солидно отросшие волосы. – Но судя по тому, что ты почти превратилась в Рапунцель… Меня не было очень долго, да? А где я была, не напомнишь? И почему тело так болит? Ох, поесть бы… Хочу гаспачо. – Зои передвинулась и положила голову на руки Сэма. Нос ее дернулся, и она тут же перевела взгляд с меня на него, кривясь. – А чем это от тебя так странно пахнет, любовь моя?
– Рафаэлем, – коротко ответил Сэм, и я была готова поклясться, что он вот-вот расплачется, когда Зои задержала дыхание и наклонила его к себе за поцелуем.
Жестокая Королева Вуду и дочь, преданная матерью, в одном флаконе. Отрекшаяся Верховная ведьма. Казалось, мой ковен не может быть еще страннее, но вселенной снова удалось меня удивить.
Понимая, что сейчас не время обсуждать это, я встала с постели, опираясь на руку Коула. Здесь мы теперь были лишние: Диего прибирался, подметая костную муку, выдергивая из пола клинки и опорожняя чан, а Сэм ворковал над Зои, рассказывая ей бесчисленное количество историй, что произошли с нами в ее отсутствие. Она смотрела на него устало, но зачарованно, не переставая гладить его лицо, шершавое от бесчисленных шрамов и зверски заросшее, но счастливое, как у ребенка.
– Теперь я понимаю, почему Барон Суббота говорил, что я сильно удивлюсь, когда умру. Царство мертвых действительно поразительно! – поделилась я, когда Коул придержал передо мной дверь, ведущую в безлюдный коридор. – Кстати о Бароне: я и его там встретила! А еще… Коул, кажется, я видела свою маму. И девочку… Очень необычную девочку. Ее имя озадачило меня. Она сказала, что ее зовут…
Поцелуй. Такой терпкий, пряный, как тыквенный латте с корицей, что продают в бёрлингтонской кофейне на углу мостовой. Руки у Коула были сухими и холодными, но губы – мягкими и теплыми. Его поцелуи всегда навевали мысли о сахарной вате и весеннем ветре, но в этот раз что-то переменилось: то отчаяние, которым он мучился все эти дни, излилось и обожгло меня. Прошло не больше часа здесь, в реальном мире, но Коул всегда созревал быстро. Он практически кусал меня, исследуя мой рот языком и вжимаясь в меня. В поясницу впился барельеф каменных стен, а влажная водолазка высохла за секунду на моей раскалившейся коже. Руки Коула, забравшиеся под нее, стиснули талию и поднялись выше, готовые содрать любую помеху из ткани, не заботясь о манерах и свидетелях.
– Мы не умеем ссориться, – шепнула я со смешком, обхватив его лицо ладонями. Пальцы оцарапались о щетину, проступающую на подбородке.
– Да, потому что я тряпка, – застонал Коул мне в губы, жмурясь, как от яркого света. – Я устал терять тебя. Не хватало еще, чтобы мы… Стой, Одри. Ты слышишь?
Собачий лай. Коул напрягся всем телом, и лишь спустя несколько секунд я поняла, что смутил его вовсе не Бакс, облаивающий во дворе очередную белку. То был рев мотора, нарастающий с каждой секундой. Скрип прорезиненных колес, давящих тропы, неизвестные чужакам. Приближение угрозы. У Шамплейн не могло быть иных гостей, кроме врагов, но Нимуэ оставалась тиха – никакого горна, оповещающего о беде. И все-таки…
– Жди там, – строго велел мне Коул, когда мы, спустившись вниз, увидели в витражных окнах фургон, припарковавшийся прямо перед особняком рядом с синим джипом.
Я замерла на лестнице в нерешительности и, схватившись руками за перила, вытянулась, пытаясь высмотреть что-нибудь в мозаике окон. Раздался щелчок предохранителя: Коул вооружился полицейским «глоком», что висел вместе с кобурой на вешалке. Навахон, вдетый за пояс, тоже был наготове. Лишь убедившись, что пистолет полностью заряжен, Коул толкнул массивные двери и вышел на улицу.
– Кто вы? Как вы сюда попали? Это частная территория. Убирайтесь!
Ответом ему стала тишина: кто-то заглушил мотор, а затем вылез из ржавого фургона, скрипящего от каждого движения.
Старая рухлядь, каких полно на бёрлингтонской свалке. Очевидно, двое мужчин, высыпавшихся из него, были совсем нетребовательны к уюту. Ни у того, ни у другого не имелось при себе оружия, не считая кастета на руке юноши, который когда-то этой же рукой чуть не сломал мне челюсть.
Не колеблясь ни секунды, Коул направил пистолет на Дария.
– Спокойно, Кудряшка Сью![26] – воскликнул второй охотник, взрослый, с зелено-карими глазами и кудрявыми волосами, припорошенными сыплющимся снегом. Он отодвинул Дария себе за спину и поднял над головой раскрытые ладони, испещренные розовыми отметинами, что с годами запечатлела на них палисандровая рукоять. – Мы сюда не за дракой пришли.
– А за чем? За кленовым сиропом? – фыркнул Коул. Пользуясь всеобщей сумятицей, я незаметно сошла с лестницы и придвинулась к двери.
– Я хочу извиниться. В Шривпорте вышло недоразумение, – сказал взрослый охотник и шагнул на крыльцо, не страшась того, как предупреждающе Коул сместил палец на курок. – Сейчас тебе и твоим друзьям абсолютно нечего бояться, Коул.
– Почему я должен тебе верить?
– А кому еще верить, если не родной семье? – спросил охотник, и нацеленный пистолет дрогнул. – Меня зовут Джефферсон Гастингс. Дэниэль Гастингс, твой отец, приходился мне старшим братом. Что-то мне подсказывает, ты захочешь обсудить это до того, как меня застрелишь. Что насчет дружеского разговора за чашечкой чая? Слышал, чай ведьмы заваривают просто отменный!