Я зыркнула на довольную Зои исподлобья, но благодарно кивнула. Затем, набрав в легкие побольше воздуха, я обвела взглядом каждого члена своего ковена и только тогда заметила, что все молчат и смотрят на меня. Это было одновременно и тяжким долгом, и сакральной честью – встать со стула, выпрямиться во весь рост и, взяв одну из белых свечей с центра стола, повести ею над головой.
– Свет идет от старого Солнца, но старое Солнце умирает. Тепло покидает тела богов, как покидает нашу обитель, но в мире нет ничего, что длилось бы вечно. Даже смерть однажды кончается. Скоро Солнце вернется, а вместе с ним вернется и надежда. Но сначала… пусть придет тьма. Да будет так!
– Да будет так! – вторили мне Коул, Морган, Зои, Диего, Тюльпана, Исаак и даже Сэм, внимая моим словам с такой сердечной преданностью, с какой внимает своей Верховной лишь ее истинный ковен.
Я поднесла свечу к губам и выдохнула. Она потухла, а вместе с ней потухли и все огни в доме. Даже очаг. Даже люстры. Даже сами звезды над Шамплейн.
Никто не шелохнулся. Казалось, воцарившаяся тьма проглотила и звуки: виниловая пластинка Синатры в холле застыла, как и стрелки всех часов. Мои же друзья затаили дыхание. Затаила его и я. Ровно двенадцать секунд царствует абсолютная ночь. Она несет в себе очищение. Смирение. Принятие. Ночь всегда неизбежна… Хочешь увидеть утро – переживи ее.
Один, два, три…
– Солнце за тьмой, солнце за зимой. Вернись к нам! Golau, – шепнула я йольскому духу, закончив отсчет, и огонь вернулся с удвоенной силой. Все вокруг вспыхнуло так ярко, что ослепило: Диего прикрыл глаза рукой, едва не опрокинув графин с клюквенным пуншем. Погруженный во тьму, особняк будто испустил последний дух, но затем воскрес и воссиял, как Король Дуба накануне каждого зимнего солнцестояния.
Голубое пламя свечей покраснело и поднялось так высоко, что чуть не подпалило нагнувшемуся Сэму брови. Я вернула свою свечу в центр стола и села, берясь за приборы.
– Счастливого Йоля, – улыбнулась я всем. – А тебя, Морган, с днем рождения!
И обеденный зал наполнился голосами, звоном вилок и смехом.
Закатав рукава, Диего беззастенчиво схватился за самую сочную гусиную ножку и вывалил на тарелку полмиски жареной кукурузы. Тюльпана брезгливо сморщила нос, глядя, как он пачкает рот в чесночном масле, а затем элегантно умяла несколько булочек с тмином. Пока Исаак четвертовал филе утки ножичком, под его стулом скулил Бакс, выпрашивая угощение. Пожертвованный кусочек мяса уже спустя пять минут вывалился из дыры в его брюхе на пол, и, позеленев, Исаак решил впредь не вестись на жалобные глаза – все равно без толку.
Пока мы гоготали, сплетничали и хвалили его стряпню, Сэм дремал над своей тарелкой – абсолютно пустой, потому что, как любой повар, он успел наесться еще на этапе нарезки овощей. Морган тоже болтала не умолкая, и никто не осмеливался перебивать именинницу. К тому же столько драм и комедий, сколько приключилось с ней в Завтра, хватило бы на целый сериал!
– Это было ужасно, – вставил свои пять центов Исаак, когда Морган закончила повесть о любвеобильной Гён, подкидывающей ему в постель змеиные шкурки с тех самых пор, как он из вежливости поделился с ней ирисками. – Я ведь не извращенец какой-нибудь! Она выглядит как ребенок…
– Ага, с четырьмя рядами зубов, – припомнил Коул, зябко поежившись, и залпом осушил свой фужер с пряным вином. – Ох уж эти ачери…
– Разве ачери – не индейские демоны засухи? Выходит, Гён еще несчастные племена Америки терроризировала. Это когда было?.. Лет пятьсот назад? Хм, считай, она совершеннолетняя, – оскалился Диего, и Исаак пнул его под столом так сильно, что подпрыгнула посуда. – Кстати, не забудьте оставить место для десерта! Я всю ночь торт украшал, а в Йоль полагается наесться до отвала. Таковы традиции!
– Торт?! Какой торт? В меня уже не влезет, – проныл Исаак.
– Ничего, сейчас растрясешь! Уже ведь почти полночь…
– А что будет в полночь? – встрепенулся Сэм, отбиваясь от Зои, пытающейся подсунуть ему что-нибудь из еды, кроме вина. Его зеленый сюртук идеально подчеркивал глаза, похожие на два камня-змеевика, а морковно-рыжие волосы, взъерошенные, напоминали пожар. – В прошлый Йоль мы разогревали в духовке пиццу и закончили на том, что посмотрели «Гринча» и легли спать… Может, и в этом году так сделаем, а? Ну не дождусь я рассвета, чтобы подарки открыть, черт, Тюльпана!
– Значит, останешься без них, – сухо отрезала она, пожав плечами и берясь за следующую булочку. – Согласно традициям, открывать их можно только после йольского кострища. Кстати, уже почти полночь, так что бегом на улицу! Потом доедим.
Все неохотно зашевелились. Нахватавшись со стола всего, что красиво лежало, я с трудом поднялась со стула. Тепло одевшись и укутавшись в шали, мы вышли на задний двор, залитый желтым мерцанием омеловых гирлянд, и собрались вокруг пирамиды сложенных бревен.
Я, Диего, Тюльпана и Зои переглянулись.
– Fehu, – шепнули мы одновременно, и костер вспыхнул.
С неба сыпал снег, мягкий, как опадание осенних листьев, но ничто не смогло бы потушить йольский огонь.
– Я первый!
– Эй, я тоже!
Диего и Исаак протиснулись к костру вперед остальных, заранее приготовив свои желания. Те, написанные на клочке бумаги, были преданы резвому огню, борющемуся с колючим ветром. Стоя рядом, я смотрела, как тлеет бумага, сгорая за считаные секунды, и как сноп искр возносит желания далеко-далеко, чтобы донести их до ушей Солнечного Бога.
– Загадывать желания?.. – переспросил Коул, когда я объяснила ему, что нужно делать для ритуала, придуманного еще моей прабабушкой на стыке ведьмовских и человеческих традиций. – Хм, у меня в машине где-то была ручка…
Я придержала навострившегося к джипу Коула за локоть, покачав головой, и снисходительно улыбнулась:
– Просто подумай о том, чего хочешь больше всего на свете… Подумай и сожми в кулак.
Я мягко взяла его ладонь в свою – кожа у Коула была горячей даже в мороз, как те дрова, что трещали в пламени кострища. Согнув его пальцы, я поднесла руку Коула к своим губам и, не отрывая взгляда от внимательных карих глаз, ловящих каждое мое движение, поцеловала шершавые костяшки, прошептав:
– Somnium.
Когда Коул разжал пальцы, на его открытой ладони лежал маленький клочок пергамента со словами, которые он не дал мне прочесть, тут же сжав пальцы обратно.
– Нельзя рассказывать, что загадал, – пожурил меня он. – Иначе не сбудется!
Я хотела возразить, что это всего-навсего примета и магия так не работает, но промолчала, умиленная тем, с каким трепетом Коул прижал кулак с запиской к груди, прежде чем подойти к костру и предать ее огню.
За ним ритуал повторили Зои и Сэм, стоя плечом к плечу. Их руки были переплетены замком, но, в отличие от Сэма, глядящего на Зои лишь с безусловной любовью, она смотрела на него с тревогой и виной. Я знала почему, ведь каждая тайна подобна ночи: и то и другое не вечно. Решив повременить с очередным признанием, Зои молча сожгла записку и чмокнула Сэма в щеку. Воодушевленный, он закружил ее в танце на хрустящем снегу, и звонкий смех Зои, наконец-то окрепший после изнурительных месяцев заточения, почти заглушил музыку скрипки и колокольчиков. Музыка эта лилась из самого костра – Диего щелкнул пальцами, ухмыляясь, и она стала громче. Дождавшись, когда Морган сожжет свою записку – целый альбомный лист, исписанный вдоль и поперек, – он учтиво поклонился ей и протянул руку. Изобразив реверанс, Морган приняла ее, а уже спустя секунду едва не воткнулась лицом в сугроб, настолько быстро Диего повел ее. Блики огня плясали на лице Морган, и в них было не разобрать, что это – просто тени или влюбленность.
– А тебе нечего загадать? – насмешливо спросила я Тюльпану, подтолкнув ее локтем в бок, на что она надменно фыркнула, отворачиваясь от костра.
– Мне не нужно благословение богов, чтобы получить желаемое. Я и так беру то, что хочу.
– Так и скажи, что хочешь бросить записку последней, когда никто смотреть не будет, – закатила глаза я, двинувшись к костру в обход Тюльпаны и якобы не заметив, как та прячет руку в карман.
У меня всегда было лишь одно желание, и я никогда не боялась произнести его вслух.
– Пусть мой ковен встречает так каждый Йоль, – прошептала я в сжатый кулак. – Пусть он всегда будет вместе.
Огонь затрещал, внимая мне, когда я выбросила вперед руку и скормила ему свою заветную мечту.
Пожалуйста, Солнечный Бог, если ты правда слышишь… освети моему ковену путь. Наша ночь была слишком долгой.
– Поздравляю с Йолем, Верховная!
Это, конечно, был не Солнечный Бог, но близко. Я покрылась мурашками, когда шеи под шарфом коснулись чьи-то холодные руки, а затем – восемь жемчужин, безукоризненно белых, как на подбор.
– Какой прелестный подарок! – сказала я саркастично, когда Диего застегнул под моими волосами Вестники даров.
– А то, я ведь сам сделал! Ладно, если серьезно, то мой настоящий подарок ждет тебя под йольским древом. А это… Я выполнил просьбу.
– Ты о том, что я просила Зои передать тебе Вестники даров, чтобы ты отыскал для меня Викторию Дефо в Дуате? – уточнила я, понизив голос, но нас и так никто не слушал: все смеялись, пили вынесенное из дома горячее вино и делали снежных ангелов, кидая друг друга в сугробы. – Так ты нашел ее?
– Нашел, – ответил Диего, поджав губы. – Правда, всего на двадцать секунд. Она пришла лишь для того, чтобы сказать…
– Что? – перебила я, едва не схватив Диего за грудки от нетерпения. Сердце забилось быстрее. – Что Виктория сказала? Почему она не откликается на мой зов?
– Потому что не хочет, – сказал он. – Не может оставить дочь, которая «и так была одна слишком долго»… Я не знаю, о ком именно она говорила. У тебя ведь было несколько сестер, верно?
Я заторможенно кивнула и растерянно обернулась к костру. Сквозь искры, вьющиеся в воздухе, можно было разглядеть счастливые лица моих друзей… Когда-то такой же счастливой была моя родная семья. Дебора, Эмма, Хлоя… Интересно, кого из них имела в виду мама? Кому она может быть нужна больше, чем мне?