договорился. Это не одержимость… Это союз.
– Хочешь знать, что это за «неизвестная причина» такая?! – раздраженно спросила я и, наклонившись к Ферн, сорвала с ее шеи бесполезную цепочку, а затем яростно швырнула ту в камин. – Зло, помноженное на другое зло, дает зло в квадрате! Флетчер – детоубийца. Маньяк! Ты хотела отомстить мне, а отомстила всему Вермонту! Ты хоть представляешь, на какие беды обрекла невинных людей?! Не могла, что ли, выбрать кого-то поспокойнее? Скажем, продавца мороженого, библиотекаря…
Я нервно прошлась по кайме ковра, топча золотой орнамент. Вихрь моих мыслей раздувал огонь в камине: тот вырос так высоко, что обугливал изнутри дымоход. Ферн съежилась под флисовым одеялом, но больше от усталости, чем от страха: наш разговор вымотал ее, бездомную и скитающуюся неделями по городам Вермонта.
– Я выбрала Тимоти Флетчера, потому что мне нужен был такой же безумец, как я сама. Тот, кто ненавидит так же сильно, как ненавижу я, – сказала она, глядя на меня с той самой ненавистью, которой скармливала любого, кто вставал на ее на пути, пока сама не стала ее добычей. – Мягкотелость Исаака сделала таким же мягкотелым и диббука. Я решила не повторять ошибок. Думала, что, отдав диббуку физическую оболочку психа, помешанного на убийствах, я тем самым дам ему подкормку. Диббук ведь питается человеческими пороками… Он сам не что иное, как порок во плоти! Душа до того озлобленная, что не нашла покоя после смерти и продолжила сеять страдания. Я… – Ферн осеклась, будто подумала о том же самом, о чем и я: в таком случае у нее, черт возьми, есть все шансы пополнить ряды диббуков! – В этом я и просчиталась: в Тимоти Флетчере нет ничего человеческого, а значит, нет ничего того, что провело бы между ним и диббуком грань. Я создала чудовище.
– К счастью, я и мой ковен уже имели дело с чудовищами ранее. За что тоже спасибо тебе, – хмыкнула я, глядя на Ферн сверху вниз.
Судя по заходившим туда-сюда желвакам, она собиралась огрызнуться, как делала это раньше, зная, что в мире нет никого, кому хватило бы сил заставить ее поплатиться за свою надменность. Но, вовремя вспомнив, что теперь фортуна не на ее стороне, она передумала и ограничилась сморщенным носом.
– Теперь, когда я удовлетворила твое любопытство, мне можно поесть, пожалуйста? – спросила Ферн, и я озадаченно вскинула брови. – И принять ванну…
– Шамплейн тебе не хостел. С чего ты взяла, что я позволю тебе остаться?
– Потому что ты копия нашей матери, – усмехнулась Ферн, и это «нашей» так покоробило меня, что моя каменная выдержка дала трещину. – И потому что, если бы не ты, меня бы здесь не было, а значит, не было бы никакого диббука…
– Хочешь сказать, происходящее – моя вина?!
Огонь в камине, методично переплавляющий бронзовую цепочку, выстрелил снопом искр. Они почти подожгли кресло-качалку, пристроенную к книжному шкафу. Треск огня стал прерывистым, аритмичным, как и мое сердцебиение. Пальцы сжались в кулаки, и точно так же сжалась и шея Ферн. Она поперхнулась, впилась в нее собственными ногтями, словно на горло ей накинули петлю из джута.
– Ты превратилась в пустышку без магии лишь потому, что не умеешь вовремя останавливаться, – отчеканила я, стоя над ней и стараясь запомнить каждую секунду того, как лицо Ферн наливается пунцовым цветом, а затем становится мертвенно-синим. – Ты осталась одна, Фернаэль, потому что сама убила всех хороших людей, которые могли вернуть тебе веру в лучшее. Ты оказалась бесправной, голодной и беспомощной, потому что такова участь всех чудовищ – быть побежденными. Ты даже не… – Я осеклась, вовремя прикусив язык. Нет, не время говорить об этом. Зато самое время отыграться. – О, знаешь, что я сейчас поняла? Как же иронично! У тебя нет дома. Нет друзей. Нет денег. Ты бежишь от того, кто должен был защищать тебя. Ничего не напоминает? Добро пожаловать в мою жизнь, какой она была до встречи с Коулом, стерва!
Ферн скатилась с дивана и упала на пол. Лишь тогда я ослабила захват, и она снова смогла дышать, давясь сухим кашлем. Пальцы ее ног, лиловые после вчерашнего обморожения, зарылись в ковер из овечьей шерсти. Я невольно отметила, что это одна из немногих частей ее тела, не помеченная Sibstitisyon. Еще ладони, шея и лицо – чистым оставалось только эти участки.
– Фернаэль, – прохрипела она, забираясь обратно на диван и растирая пальцами шею, на которой, вопреки разделяющим нас метрам, остались отпечатки моих пальцев. – Почему ты назвала меня Фернаэль?
– А почему ты такая заноза в заднице и никак не исчезнешь из моей жизни? – ответила я вопросом на вопрос, поняв, что все-таки сболтнула лишнего.
– Больше никогда не зови меня так.
Ферн опустилась боком на подушки, подогнула под себя ноги и молча повернулась ко мне спиной.
«В каком же Ферн, должно быть, отчаянии, – подумала я, – раз единственное место, где она может почувствовать себя в безопасности, – это в доме заклятого врага, способного убить ее одним щелчком пальцев».
Пока я рассматривала ее издали, мне вдруг померещилось, что под подушкой Ферн гладит свое запястье – тонкий шрам, обхватывающий его кольцом. Он почти слился с остальными рубцами, но я твердо знала, что тот шрам был необычным… Он был клеймом скорби и могильным камнем. Выцветшая метка атташе.
Будто возмутившись моей догадке, что Ферн скучает по Гидеону, моя собственная метка мигнула оранжевым. Я тоже ее погладила, мысленно успокаивая и себя, и Коула, что бдел за дверью зала и уже устал подслушивать. Я буквально чувствовала, как он зевает, но упрямо выполняет обещание не входить и не вмешиваться. Допрос Ферн был лишь моей прерогативой, и, к счастью, он подошел к концу.
Почти.
«Это не твоя сестра. Это не Фернаэль Сайфер-Дефо».
Я вернулась к камину и, взяв кочергу, принялась ворошить поленья. Нужно было отвлечься… И отвлечь Ферн. Пришлось выждать несколько минут, прежде чем я ощутила это – податливость. Даже зная, что я одной своей волей могу переломить ее пополам, она начала проваливаться в сон. Лучшее время, чтобы проскользнуть через него в ее сознание… Лучшее время, чтобы узнать.
«Если хочешь что-то спросить, то спроси прямо, а не ройся у меня в голове!»
Я вздрогнула от неожиданности и выронила кочергу. Тюльпана любила говорить, что «новички копаются в мыслях так, будто ловят половником соленые огурцы в бочке». Спотыкаются о границы чужого разума, как дети, которые учатся ходить. От насмешливого взгляда Ферн, приподнявшейся на локтях и в кои-то веки вновь ощутившей свое превосходство, мне захотелось провалиться сквозь землю. Пожалуй, все-таки нужно будет возобновить обучение.
– Ладно. Как ты узнала, что являешься дочерью Виктории Дефо? – спросила я. – Марк Сайфер рассказал?
Ферн перевернулась на спину и положила голову на подлокотник. Казалось, в комнате стало темнее… И душнее. Колени у меня все еще ныли: под колготками растеклись фиолетовые синяки, оставленные ступенями лестницы, на которую я рухнула от слов Рашель как подкошенная. На то, чтобы прийти в себя после ее новости, мне потребовалось несколько часов… Но чем больше потрясений в твоей жизни, тем быстрее ты с ними справляешься.
– Какое отношение это имеет к Пауку? – резонно поинтересовалась Ферн. Говорить о прошлом она любила не сильнее моего – единственное, в чем мы действительно были похожи.
– Просто ответь. Тогда получишь и свою еду, и горячую ванну.
Ферн приободрилась, приняв сидячее положение.
– Я нашла письма, – принялась рассказывать она, делая между словами такие долгие паузы, будто ей не хватало воздуха в легких, чтобы догововорить сразу. – В кабинете у отца. Обшарила все его закрома… Это было второе, что я сделала после того, как выбралась из своей башни. – И, когда мой рот открылся, чтобы спросить, а что же Ферн сделала первым, она горько ухмыльнулась. Я закрыла рот. Перебила весь свой ковен… Да, точно. – Виктория написала Сайферу с десяток писем. Чтобы он вернул дитя… Чтобы не смел прятать его… О том, что он конченая мразь и что она разберет гору Кливленд на мелкие камешки, когда доберется до них. Сайфер ответил ей лишь крохотной запиской, которую мне удалось восстановить, заговорив его перьевую ручку… «Она не была Верховной. Бесполезная. Я ее убил». После этого никаких писем больше не приходило. Их переписка началась летом того года, в который я родилась… А первое письмо датировалось вторым днем после моего рождения. Несложно было сложить два и два.
«Но Марк Сайфер не врал».
Я облизнула пересохшие губы и подошла к дивану. Ферн напряглась, вскинув голову, и свет упал на ее лицо, почти зажившее и даже слегка румяное. В ней наконец-то снова можно было разглядеть черты Дефо: высокие тонкие скулы, узкий подбородок, мягкий овал лица, кошачий разрез серых глаз… Откуда же все это, если не от моего рода?
– С какого возраста ты помнишь себя? – спросила я, и Ферн подозрительно сощурилась. – Твое первое воспоминание. Какое оно?
– Зачем тебе это?
– Отвечай.
Ферн закатила глаза.
– Не знаю… Мне был лет пять или шесть… Стены, витражи, игрушки… Лицо Марка, по традиции принесшего шоколадный торт… Что за вопросы такие?
Взгляд ее заострился, как наконечник стрелы. Ферн не нужна была телепатия, чтобы видеть меня насквозь. За ее спиной все еще стояло полтора века прожитой жизни, пускай за все эти годы она и видела меньше, чем я за свои двадцать с лишним лет. К счастью, от позорного разоблачения меня спас Коул.
– Одри!
Он влетел в чайный зал, сжимая в пальцах сотовый телефон. Коул прекрасно помнил, что здесь его поджидает Ферн – о таком уж вряд ли забудешь, – но даже не посмотрел на нее. Женщина, из-за которой он ослеп и из-за которой умер (пусть и ненадолго) его старший брат, не вызвала в нем ни грамма эмоций по сравнению с новым сообщением на его смартфоне.
– Школа-интернат для мальчиков «Арлингтон», – прочитала я с горящего экрана и вопросительно взглянула на Коула, но он жестом велел мне прокрутить вкладку браузера вниз. Так я и сделала, а затем… – Эта эмблема! Я помню ее!