Крайне довольный этим, Джефферсон выставил клеймор так, что твари отразились в лезвии, как в зеркале, и, тем самым прижав их к земле, разрубил пополам.
Однако жуки множились гораздо быстрее, чем он, Коул, Хоакин или Эмиральда с Луной успевали избавляться от них. Вскоре земля стала черной, затопленная демонической кровью. Как и обещал, Джефф держался от колдующих ведьм подальше и наворачивал круги вокруг Морган, по-прежнему удерживающей Исаака в клетке и пытающейся вернуть ему контроль. А еще он следил за Коулом… И, заметив, что тот не справляется, слишком измотанный, Джефферсон всадил клеймор в одну из тварей, а затем выдернул из-за пояса фалькату, с которой никогда не расставался. Замахнувшись, Джефф буквально швырнул ее через всю опушку, и та снесла демонических жуков, подбирающихся к Коулу, но все, чего Джефферсон удостоился в ответ, – это закаченных глаз.
Сигил сотворения был самым сложным в нанесении, ведь брал от всех предыдущих даров понемногу: треугольные формы от стихий, пропорции от метаморфоза, вплетение рун футарка от психокинеза и ментальности, черты ока от прорицания, витиеватый орнамент от некромантии, цветочные символы от исцеления… И, конечно, сигил для защиты новорожденных по центру. Последний дар был самым объемным, точно полноценная картина, сложным и изящным в хитросплетении мелких деталей, а потому он требовал особой внимательности. Отвлекаться было нельзя, но…
Сбоку что-то настойчиво мельтешило. Пять, а то и шесть тварей окружили тонкую фигуру в порванной одежде… Окружили Ферн.
Я даже не заметила, что она здесь, – она потерялась в месиве дерущихся тел. Держа в руках меховой бурдюк, Ферн что-то расплескивала вокруг себя, кружась на одном месте, – нечто бурое и тягучее, как смола. Стоило каплям попасть на ползучих тварей, как они тут же замедлялись, начинали раскачиваться и пробивали лапами собственные грудные клетки, мгновенно кончая с собой. Я догадывалась, что в бурдюке Ферн плещется нэкрос – «нектар мертвецов» из трупного яда и белладонны, которым в Средние века ведьмы смазывали седла и фляги крестоносцев, чтобы отправить их на тот свет без лишнего шума. Должно быть, Тюльпана приготовила его перед выходом из дома – некрос был ее любимым рецептом после блинчиков.
А теперь он служил Ферн единственной защитой от демонов. Тюльпане, Диего и Авроре, заставляющим Паука лежать подо мной смирно, было не до нее, как и остальным, зачищающим лес. Ферн оказалась предоставлена сама себе… А оттого – беспомощна и уязвима. Ведь содержимое курдюка все-таки закончилось.
Я прервала сигил сотворения, убрав коготь, и ахнула:
– Коул!
Зажженная, метка передавала не только мои чувства, но и мысли. «Помоги ей, Коул!» Разрубив очередную тварь на две части, он бросился к Ферн, замызганный черно-бурой слизью… Но не успел.
Вместо его меча на тварь, что уже повалила Ферн наземь и взобралась на нее сверху, опустилось острие копья, увитого виноградными лозами. Оно пронзило тварь со спины, а потом вспороло ей брюхо, когда Гидеон вытащил копье рассекающим взмахом. Затем он проделал то же самое и с другими жуками, весь взмыленный и взъерошенный, в одном зеленом свитере без куртки и с еловыми иголками, застрявшими в волосах. Его лицо, как всегда, ничего не выражало, но в глазах плескалось пламя – такое же изумрудное, как лето.
Оглянувшись и убедившись, что тварей вокруг не осталось, Гидеон молча поставил шокированную Ферн на ноги и толкнул к дереву, безмолвно веля спрятаться. Затем он снова оглянулся и, заметив Коула, принялся прорубаться к нему. Они встали спиной к спине, прижались друг к другу, и я увидела, как Коул с облегчением улыбнулся. Наконец-то он дрался не против брата, а вместе с ним. Как и положено семье.
Ритуал Sibstitisyon словно искажал само время: по моим ощущениям, оно застыло, но бой вокруг шел, и события с космической скоростью сменяли друг друга.
– Исаак! Да что же это! – причитала Морган, прыгая вокруг прозрачной клетки, в которой Исаак скребся и выл, впервые не подчиняясь ее контролю.
Близость к Пауку словно сводила его с ума, утаскивала обратно за край, едва он возвращался к своей человечности. Морган металась между ним и своими друзьями, отбивающимися от мелких порождений Паука, не зная, куда податься. От этого она стала похожа на раскаленную звезду: свет собрался у нее под кожей, окрасив ту в золото, и даже Аврора, занятая песней, занервничала, озираясь. Морган оказалась на грани.
– Довольно! – воскликнула она, не стерпев, и голос ее разнесся по лесу так же далеко, как и золотое сияние. Я едва не свалилась с Паука, ослепленная, а сам он забился в конвульсиях, как и все остальные. Раздался звон стали – кажется, Коул, Джефферсон и Гидеон даже выронили оружие. Морган напоминала вспышку… Нет, это был взрыв! – Любовь… Только любовь… Спокойно, Морган… – Она бормотала себе под нос одни и те же слова, как мантру, и Исаак в клетке наконец-то присмирел, склонив голову вбок. – Все получится. Главное, помнить… Я есть любовь.
Уже спустя минуту в клетке сидел не диббук, а обычный мужчина, прижимающий к груди металлический протез и выташнивающий желудочный сок от неудачного приступа одержимости. Закончив с Исааком, Морган повернулась лицом к битве и сосредоточилась, чтобы покончить с ней. Но не так, как тогда в Шамплейн, когда казнила Дария, – в этот раз она оставалась собой. Вот чему учила ее Аврора: действительно не Шепоту и не презрению к людям – она учила ее любви. А любить Морган всегда умела лучше, чем кто-либо из нас.
Хоакин, пронзающий одну из тварей своей заостренной тростью, вскинул голову, изумленный. Все демонические насекомые, что были на поляне, обернулись к Морган и, забыв про других врагов, ринулись к ней, как светлячки на свет. Но, как и предупреждала Аврора, их было слишком много для той, чей контроль над дикой магией зависел от концентрации внимания. Потому я стиснула зубы, готовясь к худшему…
– Мне жаль… – произнесла Морган, не двигаясь, пока между ней и целой сворой демонов не осталась жалкая пара метров. – Мне безумно жаль!
Морган шагнула к ним навстречу, и несколько существ надели на себя лица Дария, воплощая ее кошмары. Тогда она закрыла глаза, но все равно сделала еще шаг – и все твари, которых породил Паук, растаяли, как дурные сны, даже не успев дотронуться до нее. Никаких заклятий и новых вспышек – только Морган, простившая саму себя. Это ее прощение и было великим девятым даром.
Когда глаза Морган вновь открылись, поляна опустела, а на теле Паука не осталось ни одного детского лица – он стал такого же вида и размера, каким я впервые увидела его в заснеженном лесу «Арлингтона». Только лежал неподвижно, словно смирился с поражением, и пять его голов бессильно скалились.
– Это… интересно, – протянул Хоакин, вытирая трость о жухлую траву.
Издалека он, как и все остальные, разглядывал Морган, изнуренно опустившуюся на землю. Диего фыркнул, плюхнувшись рядом с ней. Это все, на что он был способен в таком состоянии – магии в нем осталось столько же, сколько бирюзовой краски на кончиках вороных волос.
– Одри? – позвал меня Коул. Со вспоротой щекой и кровавым пятном на боку, он опирался о плечо Гидеона, но все еще держал навахон разложенным.
Ах да, точно…
Сигил сотворения как сосредоточение всей магии, которым являлась каждая Верховная ведьма. Я провела последнюю черту кошачьим когтем на указательном пальце и завершила ритуал.
– Что бы ты ни делала, у тебя не получится. – Средняя голова Паука повернулась ко мне. Тени Дуата облепили его, и даже пение Тюльпаны с Авророй замолкло – оно стало ни к чему. Паук, распластанный на земле и поросший многослойными чарами, был побежден, но продолжал твердить: – Не получится…
Я молча распахнула кардиган и, просунув когтистые пальцы в бархатный мешочек на ножнах, достала резную шкатулку. Все взгляды устремились к ней – даже Ферн рискнула подойти ближе, кусая губы от нетерпения. Она судорожно вздохнула, когда открылся замочек шкатулки. Я же, наоборот, затаила дыхание и, прошептав: «Sibstitisyon!», прижала раскрытую шкатулку к сигилу сотворения на спине диббука.
Но ничего не произошло.
– Глупая маленькая ведьма, – прошипел Паук, и стрекот, что был его смехом, оглушил меня. – Мы ведь предупреждали! Неужели ты не знала, что тюрьмой для диббука может стать лишь та вещь, что была дорога ему при жизни?
Пальцы разжались, роняя шкатулку на землю. Я даже не пыталась удержать ее, как не пыталась удержаться и сама: позволила когтям втянуться обратно в пальцы, а себе – упасть, скатившись с гребня в траву, мокрую от чужой крови и снега. Коул подхватил меня, очутившись рядом, и оттащил от Паука подальше, усадив на выворочененное дерево. Монтаг принялся выходить из меня черными сгустками, как мокрота. В конце концов я выкашляла его, вновь целого и невредимого, юркнувшего в мой золотой браслет, а затем оглядела свой ковен.
На опушке воцарилась тишина, удивительная для поля боя. Вокруг валялись оторванные конечности и раздавленные туши демонических жуков. Тем временем Морган уже залечивала раны Исаака, рассыпающегося в бессвязных извинениях, а все остальные молча переглядывались, обступив Паука полукругом. Единственным звуком оставался его стрекочущий смех.
– Глупая маленькая ведьма! – повторял он снова и снова.
– Неужели все было зря? – прошептала я, уставившись на собственные ладони, перепачканные и разодранные.
– Не зря. Вставай!
Эмиральда возникла рядом словно из ниоткуда и нагло подвинула Коула. Несмотря на то что рассудок вернулся к ней, руки ее оставались черны – тьма прочно впиталась и в кожу, и в душу, обуглив пальцы. Но я все равно приняла их, протянутые, а Эмиральда помогла мне подняться, прежде чем прошептать:
– Ты пишешь такие удивительные мелодии! Грех было бы не сыграть Анхелю одну из них. Да и разве ты позвала нас не для того, чтобы мы послушали?
Я даже не удивилась, откуда она все знает. Коул, придерживающий меня под локоть, испустил тяжелый вздох. Я посмотрела сначала на него, но, увид