Никакой радости от выигрыша. По правде, чувствовал он себя — как кусок дерьма.
Ведь он же не всегда был подонком! Детство. Жаркий полдень и домики среди полей. Удочка на плече: пора бы раздобыть что-нибудь матери на ужин.
Он отогнал воспоминания прочь. От них лишь становилось больно.
Шагая прочь меж мертвецами, меж черными козлами со скорпионьими жалами и людьми с головами жуков — он думал, как ему найти дорогу к дому.
Квадим очнулся от запаха блевотины.
Он лежал в развалинах старого дома на западной окраине. Солнце позолотило изъеденную дождями кладку. Через пролом в стене виднелись белые домики, сбегавшие с холмов к полям, канавкам и изгородям — а совсем далеко, за ними, проступали желтые воды озера Эвбе́ны.
Сперва он потряс головой. Это ж надо столько выпить, чтобы его сюда занесло.
Дерьмо!
Потом вечер начал возвращаться, кусками. Игра в Тени. Потерянные деньги — а выходит, он сам оставил их на лавке. Бледный ужас в углу хибары… Стой! Он что же, выиграл сотню ставров?
Квадим так сразу и сел. Бока ныли от вдавившихся в тело монет. Когда он покончил с пересчетом, падальщик едва не приплясывал. Сто сорок три. Слышишь, небо? Сто сорок три! Ну обезьянки, ну бесовки!.. Если так пойдет дальше, ему и вправду будет, где жить. Теперь бы еще донести это богатство до дому.
Падальщик осторожно высунулся из-за обвалившейся стены. Кажется, пусто… и, бесы, ну кто позарится на бедняка? Разве вот железные лбы из экзарховой стражи: те стоят на рынках, на главных улицах и площадях. Всего-то нужно, что обойти город по кругу, не выходя из бедняцких кварталов.
Солнце со всей свирепостью обрушилось на улицы Накатты. Последние жаркие деньки. Квадим держался пыльных задворок, но и здесь на перекрестках возносились к небу белые колонны. Снизу до верху их покрывала стертая резьба: танцы, сражения и оргии. Он ничего не мог поделать: все оглядывался, не увязался ли кто следом — и потому не заметил трех дуболомов с конскими хвостами на шлемах.
— Эй, ты!
Квадим подавил желание втянуть голову и шел себе, словно зовут не его.
— Эй, горожанин! — тяжелая рука легла на плечо и развернула падальщика.
Трое. Стражи носили медные нагрудники, а туники под доспехом насквозь промокли от пота. У младшего едва начали пробиваться усы. «В этом городе еще не запретили пить, — лихорадочно соображал Квадим. — Бродяжничать да… но пить-то всем можно!»
— Полегче, Гело́н, — буркнул другой, постарше. — С тобой все хорошо, малый? Выглядишь ты, будто вчера издох.
«А ты сам-то как выглядишь?» — подумал Квадим. О боги, только не снова! Демоны визжали и грызли стены темницы. Головы советников, писарей и мудрых владык громоздились до неба. Снизу и не разглядишь, что там, наверху пирамиды.
— Мне… надо… домой, — медленно произнес падальщик. — Выпил вот. Пустите, меня сын изобьет, если к полудню не вернусь!
— Живешь ты где, падаль? — рыкнул юнец.
— Говорю тебе, оставь его.
— Да он бездомный, клянусь костями За́кроса!
…Квадим даже не помнил, как они убрались. Он просто опустился в пыль у колонны, прижался к теплому камню виском. Жрецы Теме́раса, те ловят знаки, слушая молчание старых плит. Никаких знаков падальщик не услышал — только шипение людей в змеиной коже. Вчерашнее пойло жгло изнутри, точно моча огненного змея.
С этим что-то… пора что-то решать, вот как! Никакое это не пойло — это все проклятый ковер. Или он допился до безумия, а обезьянки так, побоку — пьяный дурман, как и Бледный Тип? Ковер нужно продать. Оценить и продать.
Даже не так. Плевать на цену!
Он позабыл, что хотел вернуться и припрятать деньги. Не до того сейчас! Цари прошлого, холодные, мертвые, при каждом двор из могильных червей… они ушли — и Квадим осторожно поднялся на ноги. Цеплялся пальцами за выемки в истертом камне.
Ноги сами понесли его на Длинный рынок. Там торгует толстый Со́ртор, один из тех, к кому точно стоит зайти. Улица длинная, как Дорога Царей дома — была вся заставлена прилавками и лотками. Пошатываясь, Квадим брел мимо: ни кувшины, ни ткани его не интересовали.
Затем он угодил в мясной ряд, где громоздились пересыпанные солью куски козлятины и сладковато пахнущие потроха. Сегодня он мог кутить и купил свинину с медом. Мясо изжарили вчера, и старое масло горчило — но Квадима это не волновало. Он проглотил все и облизал липкие пальцы.
Толстяк запретил падальщику входить через передние двери, Квадим скользнул в заваленный хламом двор на задах дома. Знают же, гиены! Знают его здесь.
Льняная штора в дверях сразу откинулась, и показался слуга в алом хитоне.
Сортор желал потрясти всех: даже тех, кто приходит через черный вход. В серебряных чашах с маслом плавали огоньки. Тусклый свет едва освещал зал, а дым расчертил потолок копотью — зато стены украшали вполне пристойные фрески.
— Жди здесь, — слуга остановился перед пыльным занавесом. — У хозяина важная встреча, а после я спрошу, примет ли.
Ну-ну. Квадим что-то не заметил охраны, которая сопровождает важных шишек. В другой день он бы ждал, но не сегодня: как знать, когда голоса вернутся?
— Я пойду к Трике́ю с Устричной улицы, — падальщик стал шумно собираться, хлопать себя по карманам, ничего ли не забыл.
— Господин занят. С чем ты явился?
Господин? Ха! Назвал бы еще патрикием.
— А вот это не твое дело, приятель. Я расскажу твоему хозяину — или сразу Хромому Трикею.
Квадим ну точно слышал, как со скрипом проворачиваются мысли слуги. Побеспокоишь зазря — хозяин спасибо не скажет, упустишь выгоду — и толстяк спустит шкуру.
— Жди здесь, — повторил слуга.
— Только недолго! — уже в спину ему крикнул Квадим.
Сортор ждал его за круглым столом, что покоился на трех массивных львиных лапах. Необъятное тело скрывала хламида с вышитыми по подолу волнами — толстяк в ней казался даже больше, чем был на деле.
— А-а-а, мой добрый небогатый друг! — торговец елейно улыбнулся. — Что же тебя привело? Слышал, у тебя кое-какие неурядицы?
Что это, откуда ему знать про голоса? «Болван! — выбранил себя Квадим. — Это он про дом, про твой проклятый дом». После всего, что случилось за ночь, он позабыл, что скоро окажется на улице.
— Я мог бы помочь, если ты намерен…
— Не намерен, — отрезал Квадим. — У меня ковер династии ас-Саада́т. Ты знаешь, что это значит. Состояние, купец. Целое проклятое состояние. Но у меня его никто не купит.
Толстяк сделал вид, что ему неинтересно.
— Саадат? Пфф!
— Есть… признаки, — медленно ответил падальщик. — Золотая краска, там есть золотое шитье. Так умели только в Старом Царстве. Еще плетение, это уже могли повторить, но так цепляли нити при Саадатах. Главное — краска. Даже сейчас не потускнела.
— Осторожно. Ты сам-то — веришь в то, что говоришь?
Вкрадчивый голос звучал из-за спины. Волоски на шее у Квадима встали дыбом. Дыхание демона оказалось влажным и холодным, как зима.
Сортор не изменился в лице, и падальщик тоже не стал оборачиваться. Коли купец ничего не видит, хорош же он будет, если начнет зыркать по углам.
— Есть еще признаки, — запнувшись, продолжал Квадим. — Подбор цветов, тема. Тогда решили, что изображать людей грешно, заместо стали вышивать животных. Все можно повторить. Ну, кроме краски. Но вместе все — это ковер Саадатов. Я точно говорю!
— Где он? — купец лишь слегка подался вперед.
— Я что, дурак, тащить его сюда? — Квадим ухмыльнулся, и демон обошел стол. — Чтобы ты меня тут и порешал?
— Вот так ты обо мне думаешь, после всех лет? — Сортор покачал головой. Лицо его, впрочем, осталось неподвижным. — Как мне его увидеть? Откуда он взялся?
— Увидишь при покупке, — отрезал Квадим. — А не захочешь, не купишь, всего-то. Откуда взялся, не твое дело. Вот так.
Голос торговца звучал, как расстроенная лира:
— Сколько?
Одним махом, а? И пусть они все идут в пекло!
— Тысяча, — хрипло выдохнул Квадим.
Купец долго теребил медную булавку на плече. Водил по столу толстым пальцем.
— Согласен. Если это Старое Царство, — три подбородка смялись в кивке. — Я хочу увидеть его сам. Но если обманешь, ты потеряешь не…
Демон скривился, и Квадим скривился вслед за ним.
— Хромой Трикей не будет угрожать, — слово в слово повторил он за чудищем. — Пожалуй, приоденет да выведет на пару старых семей.
Толстяк будто гниющую сливу надкусил. Когда Квадим оставил его и шел обратно пустым гулким коридором, демон обогнал бедняка.
— Ты же не думаешь продать ковер, мой мальчик?
Свет масляных ламп падал на старое серое лицо. Само время смотрело из черных глаз, и воздух вдруг стал неподвижным. Падальщик едва не задохнулся, когда все вокруг замерло.
«Какой я тебе мальчик?» — хотел он спросить. Демон оскалил бурые зубы — и все сразу пришло в движение. Дрогнули огоньки ламп, шаркнули квадимовы сандалии. Падальщик глотал воздух и не мог надышаться.
Демон исчез. Он и не ждал ответа.
Запруженный народом Длинный рынок заставил страх немного отступить. Все спешили по своим делам, Квадим жадно впитывал краски и звуки города. Над кутерьмой, поверх склона, царило массивное беломраморное здание. Окруженный колоннами, квадратный храм продувался ветрами, наверняка в нем полно солнца, воздуха, а жрецы день-деньской распевают гимны.
Падальщик не жаловал храмы, никогда еще не заходил внутрь. «Может, хоть в храм он не сунется? Нет. Он явится в дом бога, как в любой другой».
— Пять кувшинов масла по цене трех! В твой рост, горожанин! Слышишь? Пять по цене трех!
Да будь ты проклят, мне и одного не надо! Квадим со всей силы отпихнул зазывалу.
Страх пронзил Квадима насквозь, прямо вдоль хребта — потому что падальщик услышал свой голос:
— Смотри, куда прешь! — а потом вдруг: — Пять? Да у тебя масло, небось, все испортилось!
— Никак нет, горожанин…
А у того уже фляжка, по бронзе бегут чеканные атлеты. Квадим хотел прижать руку ко рту, но пальцы стали непослушными, точно сырое мясо. У него за спиной кто-то тихо и мерно дышал, задняя сторона шеи покрылась мурашками.