Оказали ли на вас воздействие какие-то произведения, которые можно посчитать нетипичным влиянием на комедийного писателя?
«Мэр Кэстербриджа» (1886 года) Томаса Харди. У Харди сумасшедшие романы, многие из них такие, потому что в них прослеживается тема слепого случая и непредсказуемости, своего рода эквивалент теории хаоса из «Парка Юрского периода» времен XIX века. Например, некто должен доставить важное послание, и в какой-то момент, совершенно неожиданно, из загона вырывается бык, закалывает этого человека насмерть, и послание остается недоставленным. Та книга особенно потрясла меня, потому что она о человеке, который вследствие молодости, глупости и пьянства совершает одну гнусную, непростительную, ужасную ошибку (выставляет жену и дочь на продажу) и всю жизнь проводит в попытках загладить вину. Какая прекрасная простая деталь характера героя. И очень смешная, если похожего персонажа играет блестящий актер, как Адам Скотт, а команда отличных комедийных сценаристов пишет об этом шутки, как мы это делаем в «Парках»[15].
Важное влияние на меня оказал Дэвид Фостер Уоллес. Я в большом долгу перед Уоллесом: «Бесконечная шутка» очень смешная. Но намного важнее то, что Уоллес огромное внимание уделяет теме искренности и честности. Эти вещи очень тяжело даются комедийным писателям, потому что искренность – это противоположность «крутости», или «модности», или «ироничности» – всему тому, чем комедийные писатели любят размахивать, как мечами, чтобы защититься от всяких сопливых, сентиментальных чувств. Ничто не пугает комедийных писателей больше, чем искренние эмоции. Для меня Уоллес положил этому конец. Все его творчество было попыткой примири́ть шутки, постмодернистские игры и «крутость», которые он, безусловно, любил и которыми упивался, с тем, в чем он видел самую основную задачу писателя: заставить читателей что-то чувствовать. Заставить их чувствовать себя неодинокими в этом мире. Мне кажется, это очень трогательно, и это изменило то, как пишу я сам.
Я полностью согласен с одним из высказываний Уоллеса, которое я немного перефразировал: «Если мир ужасен, гнусен и отвратителен, нет особого смысла писать о том, что мир ужасен, гнусен и отвратителен». Ему, а впоследствии и мне, казалось логичнее писать о том, как люди пытаются находить свой путь в этом ужасном, отвратительном мире, становиться счастливыми и тем самым делать его лучше.
Вы когда-нибудь встречались с Уоллесом?
Мы встретились в 1996-м, когда я писал для Harvard Lampoon. «Бесконечная шутка» вышла в феврале, и после того как я прочел ее, я сразу решил, что он получит нашу награду «Романист тысячелетия». Эту награду я тогда и придумал специально под него, чтобы просто с ним познакомиться.
Мы пригласили его в офис газеты через его агента. И в один прекрасный день, когда я сидел в общежитии и работал над своей выпускной работой, которая была основана на «Бесконечной шутке», он позвонил спросить, что это еще за награда такая. Это было нереально. Он был известен своей застенчивостью перед прессой и хотел убедиться, что это не было каким-то спектаклем. Но я заверил его, что я все просто выдумал и на самом деле это было просто приглашение прийти пообщаться в классном старом здании.
Фишка в том, что сам он очень хотел прийти, потому что был поклонником Harvard Lampoon, когда учился в Амхерсте[16]. Он много знал о газете, например, что Джон Апдайк, [романист] Уильям Гэддис и многие другие были ее частью. И то, что существует связь Lampoon – SNL – «Симпсоны», для него кое-что значило. Его оказалось легко уговорить.
В «Бесконечной шутке» есть отрывки, которые мне кажутся чудовищно смешными. Он смешной, и он пишет сложно и смешно. Возможно, это упрощенное описание, но, на мой взгляд, правдивое. Он был по-особенному смешным.
О чем была ваша выпускная работа, основанная на «Бесконечной шутке»?
Я писал о романе «V.» Томаса Пинчона (его дебютной работе 1963 года) и «Бесконечной шутке». Тезисом было: данные книги являются началом и концом вида постмодернистской прозы, в центре которой выступают ирония и становление идентичности. Я очень погрузился в тему и много, много, усердно работал. Думаю, что если бы я перечитал работу сегодня, я бы даже близко не понял, что все это значит и вообще обоснованные ли это наблюдения или чушь собачья. У меня есть подозрения, что все-таки чушь собачья.
У Уоллеса были сложные отношения с телевидением. Он вырос на нем и называл его «художественной дыхательной трубкой во вселенную». Но в то же время он считал, что телевидение меняет наше восприятие реальности. Вы когда-нибудь говорили с ним о телевидении, ситкомах и комедии?
Немного. Мы какое-то время переписывались после встречи, и я держал его в курсе моей тогда зарождающейся карьеры на ТВ. Ему это было очень интересно. Я пригласил его на живое шоу SNL, потому что для него оно было эталоном ТВ, но не сложилось. Думаю, очерк Уоллеса о SNL был бы прекрасен.
И такая история была не только с телевидением. Очевидно, что оно оказало на него большое влияние, но, думаю, у него были сложные отношения со всей поп-культурой. Он рассказал мне отличную историю. Когда он преподавал в штате Иллинойс, ему дали послушать кассету одной группы, в которую он сразу же влюбился. Он пришел на семинар к магистрантам и сказал: «Назовите меня сумасшедшим, но мне кажется, это отличная группа, и вам всем нужно ее услышать». Затем он поставил альбом Nevermind группы Nirvana. Это случилось спустя семь лет после выхода альбома.
Вы шесть лет писали для SNL и упоминали в прошлом, что шоу оказало на вас большое влияние. Были ли какие-то другие ТВ-шоу, которые повлияли на вас?
«Поздним вечером с Дэвидом Леттерманом». Я записывал Леттермана каждый вечер, смотрел утром перед школой и потом воровал его шутки и истории и рассказывал их друзьям. Идеальное преступление, потому что никому из моих ровесников не разрешали не спать так поздно.
«Мэри Тайлер Мур» была для меня всем, и, когда я болел и не ходил в школу, я всегда смотрел Шоу Дика Ван Дайка. Его героиня, Лора Петри, была первой знаменитостью, на которую я запал. Я помню, как изумлен был мой юный мозг, узнав, что нечто, снятое на черно-белую пленку, может быть таким смешным. Позднее мне стали очень нравиться отношения между Мэри и Лу Грантом: в отношениях между Лесли и Роном Свонсоном в «Парках» определенно слышны отзвуки той платонической дружбы.
Еще помню, что мне нравились отдельные персонажи разных шоу. Мне кажется, Алекс П. Китон из «Семейных уз» – одна из лучших находок в истории ситкомов. А еще мне нравился Майкл Гросс, который там же играл отца. Меня завораживали актеры, которые умели произносить свои реплики в идеальный момент, а Гросс был в этом безупречен. То же можно сказать о Келси Грэммере, Вуди Харрельсоне, Теде Дэнсоне, Шелли Лонг. Почти все актеры «Чирс» получают 5+ за идеальное чувство времени, такое важное для комедии.
Сценаристы«Чирс»старались избегать большого количества шуток на актуальные темы. Во многом это позволило шоу состариться лучше, чем другим ситкомам. Вы руководствовались той же философией с «Парками и зонами отдыха»?
При работе над «Офисом» у нас было больше правил. Продюсер Грег (Дэниелс) очень не хотел, чтобы шоу было привязано к конкретному времени, поэтому мы старались, например, не показывать даты на документах, не упоминать только вышедшую песню Бейонсе или не говорить что-то вроде «корпоративный пикник 2006-го» и т. п. Идея была в том, чтобы шоу «Офис» было максимально близко каждому, кто когда-то работал в офисе, а не только офисным работникам с 2005-го по 2013-й. Мы взяли эту идею для «Парков и зон отдыха», но очень скоро расслабились. Вскоре стало понятно, что многие из наших историй будут имитировать текущие социальные и политические настроения и некоторые истории будут аналогом или комментарием политических событий, происходящих в это время в стране. Плюс Азиз Анзари (который играет Тома Хаверфорда, госслужащего в «Парках и зонах отдыха») придумал уйму импровизированных шуток о хип-хопе и фильмах «Форсаж». Было бы глупо их выкидывать.
«Чирс»– это классический ситком, но он не сразу стал популярен. «Парки и зоны отдыха»тоже не сразу завоевали популярность у зрителей.
Мне кажется, действительно хорошие пилоты редко становятся началом отличных шоу. Отличные пилоты – как фильмы: за ними стоят большие захватывающие концепции, способные заполучить внимание и затянуть зрителя. И им приходится пробиваться через белый шум двухсот новых шоу, которые появляются каждый год. Но проблема в том, что эти сюжетные повороты и концепции занимают время, в которое персонажи могли бы объяснить, кто они такие, чего они хотят от жизни и т. д. ТВ-комедии в длительной перспективе работают только тогда, когда в них есть классные многогранные герои. Потому «Чирс» – самая лучшая комедия всех времен: все, что в ней есть, – это великолепные герои, которые сидят и разговаривают в баре. И в пилоте «Чирс» (вышедшем 30 сентября 1982-го) вы узнаете все, что вам нужно узнать о персонажах.
Но пилот «Чирс» завалил тест перед живой аудиторией: зрителям было не за что ухватиться, и в конце они, скорее всего, даже не почувствовали, что им повезло увидеть очень интересный и в будущем успешный ситком. На то, чтобы познакомиться с героями и проникнуться их забавными характерами, уходит время. Например, в пилоте «Чирс» Клиф, по сути, часть массовки. Только спустя несколько эпизодов они пересадили его в другую часть бара, рядом с Нормом, и создали самую известную мизансцену на 275 эпизодов в истории телевидения.