. Бизли вернулся в комнату, чтобы продолжить читать, и тут он услышал, как кричат наверху: «Всем пассажирам подняться на палубу со шлюпками». Он пошел наверх к шлюпкам, но все говорили, что мужчины должны быть у левого борта, что их заберут оттуда. Бизли был не дурак. Он сказал себе: «Хм, мне кажется, мои шансы лучше здесь, у правого борта». Он не расталкивал женщин – в это я верю.
Он остался и увидел, как спускают спасательную лодку. Мужчина, управляющий лодкой, закричал: «Эй, ты. У нас еще есть место. Хочешь запрыгнуть?» Бизли оттолкнулся от поручня и спрыгнул в уплывающую лодку. Она спаслась одной из первых. Бизли потом рассказывал, как все в лодке думали, что им потом придется с позором прокрасться назад на «Титаник», когда окажется, что он не тонет, и все подумают, что они горстка трусов. Что ж, с этой проблемой им не пришлось столкнуться. Впоследствии Бизли написал книгу о своих впечатлениях («Гибель парохода “Титаник”, его история и уроки»).
Вы когда-нибудь встречались с Лоуренсом Бизли?
Нет, он давно умер. Я немного разговаривал об этом с отцом, и он пересказал мне историю, рассказанную ему Лоуренсом. Лоуренс еще рассказывал отцу, что когда «Титаник» стал уходить под воду, он все это видел. Он сказал, что тот разломился практически посередине, и было слышно, как котлы вываливаются из креплений в воду, как будто огромный локомотив идет ко дну. Он видел, как погружаются под воду дымовые трубы. И это описание того, как корабль надломился, оказалось точным, когда (в сентябре 1985-го) они нашли его куски на дне океана. Он сломался точно так, как рассказывал Лоуренс.
Вас тоже воспитывали в традициях Научной Церкви Христа?
Нет. Мой отец был последователем этой церкви, но он происходит из семьи ирландских протестантов, которые оказались на юге, в Бирмингеме, Алабама. Когда они приехали из Ирландии, Алабама была довольно процветающим местом. Там и родился мой отец, а затем он какое-то время жил в Луизиане.
Но вы выросли не на юге. Как ваша семья в итоге оказалась на севере?
Мать моего отца, моя бабушка, была очень умной женщиной. А еще она была очень сложным человеком и дожила до ста лет. Когда она была ребенком, ее эвакуировали из Атланты, когда туда стала надвигаться армия Шермана[28], и, я думаю, она в конечном счете поняла, что по крайней мере на тот момент у Юга не было будущего. Так что она собрала свою семью и отправилась на север. Мой отец в итоге оказался в Нью-Йорке, где я провел несколько лет, прежде чем в 1955-м в возрасте 10 лет был сначала отправлен в закрытую школу Rectory School, а затем в более престижную школу Taft, обе в Коннектикуте.
Как вы думаете, повлияло ли посещение закрытых школ на ваше становление как комедийного писателя?
Да, абсолютно. Я никому такое не рекомендую. Но если вы хотите получить идеальное для писателя образование и если хотите восемь лет изучать латынь, прежде чем пойти в вуз, тогда вам именно туда. По сути, все, чему нас учили, это как писать и читать на английском языке. Нам нужно было писать эссе на тысячу слов каждую неделю. В Taft был экзамен по английскому языку, который называется 2–8–2. У тебя была синяя книжечка. Учитель писал на доске фразу из пьесы Шекспира. У тебя было 2 минуты подумать, 8 минут что-то сочинить и 2 минуты на внесение изменений, а потом нужно было отложить карандаш: 2–8–2.
Вот так нужно обучать писателей.
Зачастую у писателей есть все время на свете.
Это точно. И мы ни хрена не делаем. Но опять-таки в закрытой школе, где нет девчонок, какого черта еще можно делать, кроме как писать эссе длиною в тысячу слов на какую-нибудь тупую тему.
Полагаю, вся эта латынь пригодилась потом, когда вы писали «Латынь на все случаи жизни». Книга, опубликованная в 1990 году, предоставляет читателям перевод на латынь сотен фраз и выражений, включая «У тебя дерьмо вместо мозгов», что на латыни:Stercus pro cerebro habes.
Это верно. А еще там можно найти перевод фраз «Ты полный засранец» и «А шел бы ты лесом». Возможно, только это одно окупает все те годы в закрытой школе.
Можно ли было в закрытой школе конца 1950-х – начала 1960-х смотреть телевизор?
Нет, даже радио было слушать нельзя. Я не помню, чтобы слышал или смотрел много комедий, хотя я отчетливо помню Эрни Ковача. Ковач оказал на меня огромное влияние. Больше, чем кто-либо другой. Он был совершенно оригинальным и непредсказуемым. Не было никого, даже близко похожего на него.
Его шоу были такими примитивными. Очень дешевые декорации. Все было записано при помощи кинорегистрации видео, по сути – просто запись шоу с телеэкрана. Но сама комедия была поразительной. У него был скетч «Трио из Найроби», в котором три актера в костюмах горилл, котелках и плащах имитировали игру на музыкальных инструментах. Более чем странно, но это работало. Откуда появилась эта идея? Он был пришельцем из космоса. Время от времени ты натыкаешься на пришельцев. У меня нет другого объяснения.
Пришелец в том смысле, что он был на другой волне?
Да, и в то же время на одной волне со зрителем. Пожалуй, он был пришельцем из космоса, который хорошо вписался в общество у нас на Земле. И это единственный способ создавать юмор, который будет находить отклик у зрителей. Если ты слишком похож на других, становится скучно. Если ты совершенно оторван от мира, это не работает. Ты должен быть где-то в космосе, но держать связь с Землей. Гениально, совершенно гениально.
Мне очень нравится в вашей карьере то, что она всецело фокусируется на создании материала для печатных изданий, что кажется уже почти забытым искусством. Похоже, что большинство комедийных писателей сейчас если и интересуются печатным жанром, то только как ступенью на пути к кино- или телевизионной карьере.
Мое поколение появилось на свет во время огромных перемен. Я окончил Гарвард в 1967 году. Когда выпускались люди, писавшие для Harvard Lampoon, они продолжали дальше изучать юриспруденцию, становились архитекторами, некоторые шли в медицину или начинали работать на Wall Street. Если ты был писателем, а таких было не много, ты писал для печатных изданий, а не для Голливуда. Большинство, конечно же, стремились в «Нью-Йоркер», Playboy и писать книги. Однако спустя 10 лет после моего выпуска все писатели направились на запад, создавать комедию для ТВ-шоу.
Как вы думаете, будет ли у следующих поколений интерес или талант создавать юмор исключительно для печатных изданий?
Печатное слово – это вещь совершенно особенная. Не хочу перехвалить себя, но она требует дисциплины. Ей близка телевизионная комедия. Она хорошо организована, и ее очень вдумчиво пишут, а затем переписывают, и переписывают, и переписывают. Но все-таки это не то же самое. Это другое. В комедии ты знаешь, что тебе есть кому помочь. Есть люди с чувством юмора, у которых на лице будет все написано, если реплика не работает. Думаю, некоторые писатели будут продолжать работать над печатными изданиями, но это уже не кажется таким логичным выбором, как когда я начинал свою карьеру.
И справедливости ради по отношению к начинающим писателям, это не самый денежный бизнес.
Нет, не самый. В этой индустрии никогда не было много денег, а теперь и подавно. Это просто нерентабельно. Даже не близко к этому. «Нью-Йоркер», стоит отдать ему должное, все еще окупается, но зачастую они скорее опубликуют несмешной материал, написанный кем-то известным, чем смешной материал, написанный кем-то, про кого никто никогда не слышал.
Просто писать юмор для печатных изданий – это очень сложно. Не так давно я пытался разобраться в этом вопросе. За время работы в National Lampoon, мне кажется, я написал миллион слов. Боже, надеюсь, большая часть была смешной. Не могу представить, чтобы кто-то такое повторил. Не могу представить, что я сам такое повторил бы. Вызывайте санитаров. Оглядываюсь назад и сам себе не верю.
Вы как-то сказали, что Дуглас Кенни, один из авторов фильмов «Зверинец»и «Гольф-клуб», смог добиться в Голливуде большего, чем любой другой писательNational Lampoon. Почему так?
Первопроходцем National Lampoon в Голливуде и был Дуглас Кенни. Дуглас был по природе своей смешным писателем, и печатное слово ему давалось легко и естественно. И тогда я даже не осознавал, что он был талантливым комедийным киносценаристом. У Дуга было отличное врожденное юмористическое чутье, которое можно было применить к чему угодно. Когда у него появилась возможность написать «Зверинец» (в середине 1970-х), стало понятно, что ему следует заниматься именно этим.
Так происходило благодаря тому, что Дуг умел чувствовать кинематограф на фундаментальном уровне, и он был неутомим в работе над проектами, которые ему были интересны. Нужна невероятная решимость и целеустремленность, чтобы хоть что-то сделать в мире кино, и он обладал и тем, и другим. А еще он был хорошим партнером для всех, с кем работал.
За все эти годы гибель Кенни много обсуждалась. Он погиб на Гавайях в 1980 году в возрасте 33 лет. Одни считают, что он сбросился с обрыва. Другие – что он поскользнулся или его столкнули. А как вы думаете, что произошло?
Я не знаю. Честно, я просто не знаю. Мне кажется возможным, что он покончил с собой. Это такая мутная история. У Дуга были взлеты и падения, в этом нет никаких сомнений. Думаю, это издержки профессии. За много лет до этого Дуг поехать навестить друзей на Карибы, и его поймали с марихуаной в багаже. Но дело удалось замять. Среди знакомых Дуга оказались люди с хорошими политическими связями, и поэтому он избежал наказания. Но после этого случая он никогда больше не путешествовал с наркотиками. Это наталкивает меня на мысли, что на Гавайях он мог попытаться раздобыть наркоты. Возможно, сделка пошла не по плану, и его убили. Но я, честно, не знаю.