Фридман родился в Бронксе в 1930-м и изначально стремился стать врачом. Но только поначалу. Его интересы изменились, и в итоге он принял решение получить степень бакалавра в области журналистики в Университете Миссури. Но настоящее литературное образование он получил в Военно-воздушных силах США с 1951-го по 1953-й, во время прохождения службы в звании лейтенанта. По словам Фридмана, его командир посоветовал ему прочитать три романа: «О времени и о реке» Томаса Вульфа, «Отныне и во веки веков» Джеймса Рамона Джонса и «Над пропастью во ржи» Джерома Дэвида Сэлинджера. После того как он проглотил эти три романа за одну неделю, Фридман понял, что хочет писать художественную литературу и сделать это своей карьерой.
Фридмана вместе с Куртом Воннегутом часто называют пионерами «черной комедии». В 2011-м Дуайт Гарнер, литературный критик New York Times, написал, что произведение Фридмана «Книга жизни одинокого парня» «заставляет незначительную депрессию и бесполезность казаться стильными и ироничными, делая их почти высшей формой бытия в этом мире». Вот, например, в его пьесе «Парилка» (1970) выясняется, что пуэрториканский работник парилки – Бог. Или в рассказе «Когда тебе разрешили уйти, тебе разрешили уйти» (1963) главный герой пытается убедить жену разрешить ему пропустить религиозный праздник, чтобы пойти в спортзал. В этих и других произведениях Фридман представляет свой безрадостный, но всегда забавный и реалистичный взгляд на человечество.
В предисловии к «Черному юмору» – антологии, которую он редактировал в 1965-м, Фридман утверждает, что 13 авторов, представленных в сборнике, не были «мрачными, вечно хандрящими людьми», твердо решившимися найти смешное в несчастье людей. Скорее они «открывали новые земли, отправляясь в плаванье по темным водам, куда-то за пределы сатиры». Неудивительно, но то же самое описание можно использовать и для самого Брюса Джея Фридмана.
Я прочитал, что вам не нравится, когда вас называют юмористом.
Нет, не особенно. Джеймс Тербер, Роберт Бенчли, С. Дж. Перельман – вот отличные юмористы. Они намеренно заставят тебя рассмеяться. Для меня это никогда не являлось целью, хотя зачастую было результатом. Как писатель я всегда совершенно серьезен. Иногда наилучшим способом донести свою мысль является комедия. Вся надежда на то, чтобы это не выглядело натянуто и как будто над этим много работали, хотя, конечно, так и есть.
То есть вы согласны с Джозефом Хеллером, что юмор – это не цель, а средство достижения цели?
Мне не нравится идея «использования» юмора для достижения цели. Не могу представить, чтобы Ивлин Во писал «Упадок и разрушение» (сатирический роман 1928-го. – Прим. авт.) и говорил себе: «Думаю, здесь нужно использовать немного юмора». Но есть теория, что писатель не может претендовать на величие, если в его работах нет щепотки комедии. В этом, возможно, есть правда.
У меня не очень с штуками, никогда не могу их запомнить. Однако как-то раз я вызвался быть конферансье на мероприятии женского студенческого общества Университета Миссури, в котором я учился в конце 1940-х – начале 1950-х годов. Микрофон умер примерно после шести шуток, все из которых я позаимствовал у комика из курортного отеля в Борщовом поясе[46]. Одна из них была: «Мне нет нужды зарабатывать этим на жизнь, друзья. Я бы мог продавать булки карликам в обмен на туалетные сиденья». В комнате было полно невероятно красивых женщин, которые начали разговаривать друг с другом и поочередно закидывать ногу на ногу.
Я разволновался и выкрикнул: «Вы не могли бы успокоиться, пожалуйста? Не видите, что я тут пытаюсь вас смешить?» А потом я упал в обморок. Какой-то парень по имени Рот попытался привести меня в чувства. «Ты чего в обморок-то свалился? – спросил он меня. – Ты был прекрасен».
В 1965-м вы собрали коллекцию рассказов «Черный юмор», где были представлены такие авторы, как Томас Пинчон, Терри Саузерн, Джон Барт и Владимир Набоков. В предисловии вы создали и популяризировали термин «черный юмор». Как-то вы сказали, что этот термин к вам прилип.
Так и есть. Я слышу его постоянно, и меня от него передергивает. По сути, это была для меня возможность подзаработать денег (не так много на самом деле) и почитать авторов, чье творчество мне было мало знакомо.
Оглядываясь назад, думаю, что более точным термином была бы напряженная комедия: на поверхности есть много над чем посмеяться, но в глубине спрятана агония. Я понятия не имел, что термин черный юмор станет настолько популярен и будет использоваться столько лет. Голодные до новой категории академики за секунду его проглотили.
Какие общие черты вы видите у авторов работ, содержащих черный юмор?
У каждого свой почерк, но во всех их работах настроение обычно намного мрачнее, чем в большей части популярной художественной литературы того времени. Была очень тонкая грань между реальностью и фантазией. В их работах были герои, которых постиг злой рок. Также их проза, возможно неосознанно, затрагивала социальные проблемы, которых раньше никто не касался. Если прижать меня к стене, я использую словечко, от которого меня подташнивает. Она была провокативной.
Как вы думаете, почему термин «черный юмор» так быстро стал таким популярным?
Он легко запоминается и легко цепляется к языку, а это нравится издателям, критикам, академикам. Отчасти это связано с политическим и социальным климатом середины 1960-х. Наркотики, противозачаточные, музыка, война – комедии нужно было найти новый способ со всем этим разобраться. Думаю, каждое поколение чувствует то же самое.
После того как книга была опубликована в 1965-м, мой издатель закатил огромную вечеринку, чтобы отпраздновать появление черного юмора (у меня до сих пор лежит приглашение), и на нее пришли все на свете. Помню Майка Николса и Элейн Мэй, которые там накурились. Ярлык «черный юмор» стал тиражироваться и цитироваться, и это длится до сих пор. Даже смешно.
Когда вы начали писать свой первый роман – «Стерн»?
В 1960-м. Написание заняло около шести месяцев. Я пытался написать другую книгу в течение трех или четырех лет, но ничего не вышло. Некоторым идеям не суждено стать романами. Мне дорогого стоило прийти к этой мысли. Я писал «Стерна» в метро и поездах, в которых ездил с работы и на работу. Я писал его с таким жаром, будто за мной гнались по переулку.
«Стерн»резко отличается от книг, ему предшествующих. Там больше представлены национальные меньшинства, там больше психоанализа. Главный герой – неудачник-еврей, страдающий от чувства тревоги. Он чувствует, что его сосед нееврейского происхождения им пользуется. Книга оказала значительное влияние на многих авторов, среди них Джозеф Хеллер, Нора Эфрон, Филип Рот и позднее Джон Кеннеди Тул, автор «Сговора остолопов», который назвал «Стерна»своим любимым романом. Когда вы над ним работали, вы чувствовали, что работаете над чем-то новым?
Я просто пытался написать хорошую честную книгу после того, как мои попытки написать роман столько раз проваливались. Я жил в пригороде и чувствовал себя изолированным, оторванным от города. Я сконструировал небольшое, но болезненное событие и написал вокруг него роман: жена героя падает на землю, на ней нет нижнего белья, и все это видит сосед-антисемит. Я надеялся, что книга будет опубликована и что впоследствии меня не вышлют из страны. Я сейчас совершенно серьезен. Я думал, что спрячусь в Париже, пока все не уляжется. Такое раздутое эго. Не сказать, чтобы я выбирал из десятка идей для книги, – «Стерн» был единственной историей, которая у меня была. История казалась мне захватывающей, и я написал эту книгу.
Главный герой не похож на типичного литературного героя-мачо. Его пугали многие вещи, включая секс.
Я определенно и сам обладал таким качеством в то время. Все работы писателей автобиографичны, на мой взгляд, даже научные.
«Стерн» был книгой, прямо противоположной рассказам, которые я писал до того момента. Мне говорили, что это был уход от художественной литературы той эпохи. Литературный критик «Нью-Йоркера» Стэнли Эдгар Хайман назвал его «первым настоящим фрейдистским романом». Он разошелся тиражом всего в 6000 экземпляров. Редактор Роберт Готтлиб, который редактировал «Уловку-22», вышедшую прямо перед «Стерном», сказал мне, что это были «правильные экземпляры». Помню, как размышлял, что бы было, если бы он разошелся тиражом в 100 000 неправильных экземпляров.
Единственной книгой, в которой слышался отголосок тех же идей, была «Дорога перемен» Ричарда Йейтса. И, конечно же, рассказы Джона Чивера, которые затрагивали тему отчужденности жителей пригорода в Новой Англии.
Как вы думаете, «Стерн»оказал влияние на «Дорогу перемен»,которая вышла примерно в то же время?
Сомневаюсь, но я уверен, что Йейтс знал о существовании «Стерна». Я знал Йейтса во времена, когда работал редактором в 1950-е и 1960-е в компании Magazine Management Co., которая публиковала приключенческие журналы для мужчин. В какой-то момент он появился из ниоткуда без всяких объяснений. Красивый мужчина, который всегда выглядел взъерошенным и опустошенным. Он прибился к нашей небольшой группе, а затем исчез. Время от времени он звонил мне откуда-то со Среднего Запада, чтобы попросить устроить его на работу. Меня раздражало, что он думал про меня как про издателя или продюсера. Он ни разу не признал во мне писателя. Но позднее я узнал, что «Стерн» был одним из немногих романов, которые он разбирал на своих уроках писательского мастерства.
У Йейтса была сложная жизнь. Он был жутким алкоголиком, и ему всегда не хватало денег. Другим словами, классический серьезный писатель.