Думаю, у меня здесь было небольшое преимущество в том плане, что я начал писать, когда уже обзавелся обыкновенной жизнью: работой, женой, двумя детьми. К тому моменту идея вечной юности испарилась. И испарилась по правильным причинам: я хотел заставить ее испариться. Я не чувствовал, что потерял что-то или навредил сам себе, обзаведясь работой и семьей. Моя любовь к жене и детям сделала эту идею 1970-х о том, как важно не «продаться», анахроничной и даже мерзкой. Битничество перестало быть альтернативой. А затем я узнал, что вещи, которые беспокоили меня или вызывали трудности в моей жизни, были подходящими темами для литературы. В то время по большей части меня беспокоили две вещи: 1) что у меня не будет достаточно денег, чтобы обеспечить моей семье уровень жизни, которого они заслуживали; 2) моя работа, на которой мне нужно было проводить практически весь свой день, делая одновременно сложные и скучные вещи, которые я не хотел делать, но которые в то время являлись единственным антидотом первому пункту. Полагаю, что это фундаментально взрослая проблема: некуда бежать, потому что клетка, в которой ты заперт, состоит из любви. Любви и нехватки материальных средств.
Ваши герои обычно до странного оптимистичны. В вашем рассказе «Щедрый подарок»[72]один из героев говорит: «(Моя сестра) Конни проститутка. Я тридцатипятилетний девственник. Но учитывая все обстоятельства, все могло быть и намного хуже».
Это связано с американским оптимизмом, который на самом деле является энергией отрицания. Критические мысли становятся негативом. Негативные мысли значат, что ты лузер. Поэтому не делай так.
Другой чертой, которую я подметил в ваших персонажах, является то, что даже в «плохих» героях, которые работают на крупные корпорации и имеют тенденцию творить зло, все же много гуманизма.
Я больше не верил во всю эту тему про то, что корпорации – это зло, после того как поработал геофизическим инженером в компании под названием Radian Corporation в Рочестере, штат Нью-Йорк. «Большой злой корпорацией» были мы. Все мы. И каждый, кто там был, включая топ-менеджеров, были там по одной простой причине: чтобы содержать свою семью, зарабатывать на жизнь.
Эта философия прослеживается в довольно многих ваших историях. Ваш рассказ 2010 года, опубликованный в «Нью-Йоркере», «Побег из Спайдерхеда», повествует о двух заключенных, вынужденных участвовать в лабораторных экспериментах с новыми препаратами, одним из которых является любовное зелье. И все же «плохие парни» (в данном случае ученые) нарушают правила и покидают территорию лаборатории, чтобы купить заключенным разные вкусности.
Определенно. Идея в том, что «плохие парни» не считают себя таковыми. Вы видели цветные фотографии и видео эсэсовцев в Освенциме, резвящихся в выходные дни? Они поют, танцуют, шутят и тому подобное. Они думали, что они хорошие. Мне кажется, по большей части это черно-белое зло в стиле Круэллы Де Виль – изобретение комиксов, книг и телевидения, и оно, к сожалению, стало доминировать в нашей эпистемологии зла и, возможно, сейчас начало просачиваться в реальный мир. Думаю, для нас самих было бы гораздо полезнее принять идею, что наши враги начинают свой день с чувством, что они служат добру. Мне кажется, это более реалистичное и эффективное представление о зле, хотя бы с точки зрения того, как оно на самом деле совершается и как можно от него защищаться или бороться с ним. Если смотреть на людей, стоящих за событиями 11 сентября, как на взбесившихся монстров, нельзя ничего с ними сделать, кроме как убить, убить, убить. Но если спросить себя: хорошо, каким был этот парень за день до того, как он решил стать террористом? Что в нем тогда зарождалось? В каком еще направлении он мог двинуться? Какими должны были быть условия, чтобы получить его копию из параллельной вселенной или какую-то другую его реальную версию, которая бы выбрала иной, более мирный путь?
В вашем сборнике «Убежденная нация»[73]есть ужасающая и поражающая история под названием «93990». История написана в стиле очень сухого бюрократического документа о научном исследовании (или «десятидневном исследовании высокой токсичности»), проведенном над 20 обезьянами. Холодный точный язык отражает ужасы происходящего. Я купил чью-то старую копию и нашел стикер на первой странице этого рассказа. Я понятия не имею, кто это написал, но очевидно, что эта конкретная история очень глубоко задела этого человека.
Надеюсь, этот человек имел в виду сюжетную линию, а не качество прозы. Они не оставили номер телефона, чтобы я мог уточнить?
Эта история пришла к вам во сне?
Нет, я работал в фармацевтической компании в Олбани, штат Нью-Йорк, в конце 1980-х, сразу после рождения нашей первой дочери. Рассказ основан на реальных событиях.
Этот рассказ основан на реальных событиях?!
Моя работа заключалась в сведении технических отчетов для отправки в Управление по санитарному надзору за качеством пищевых продуктов и медикаментов США. Я работал на верхних этажах, а лаборатория с животными была внизу. Я отлично помню, как уходил с работы в пять часов с чувством свободы, счастливый, что иду домой к жене и малышке. Я решил срезать путь через лабораторию и увидел там примерно 15 биглей, болтающихся в слингах. Вы не ослышались: бигли в слингах. Они их так подвешивали, предположительно, чтобы стабилизировать их сердечный ритм для исследований на следующий день. Если бы меня так подвесили, эффект был бы противоположным. Еще они проводили тесты на крысах, кроликах и обезьянах.
Моя работа была в том, чтобы резюмировать все тесты на животных, которые были сделали для исследования конкретного препарата. Это примерно 500 страниц текста, которые нам нужно было сократить до менее чем ста страниц, чтобы отправить их в управление. Так что мне нужно было читать (или, если быть честным, просматривать) эти огромные документы и резюмировать их.
Документ, очень похожий на тот, что описан в истории, как-то попал на мой стол: там говорилось про чудо-обезьяну, которая выжила после дозировок всех уровней. И в конце они все равно ее убили, потому что таков протокол. Я снял копию с отчета, забрал ее домой и не выкидывал пару лет. И, насколько я помню, как-то я летел домой и думал об этом. Я набросал черновой вариант истории. Не помню, возможно, документ был со мной в самолете. Возможно, я планировал писать в этой поездке. Воспоминания довольно смутные. Но к тому моменту у меня довольно хорошо получалось воспроизводить такой язык, и я усвоил, как делаются такие исследования. Поэтому я немного увеличил громкость, чтобы сделать динамику происходящего более ощутимой для читателя, который не имел возможности просмотреть сотни статичных документов, как это было со мной.
Интересно, полезно ли писателю иметь опыт такой тяжелой работы, который есть у вас.
Необязательно. Посмотрите на Фланнери О’Коннор, Толстого или Пруста. Мне это, на мой взгляд, было полезно, но это могло бы и совершенно испортить мою жизнь. У меня было узкое окно возможностей в несколько лет, когда если бы я не начал что-то делать, стало бы слишком поздно, учитывая мою финансовую ситуацию. У меня бы не осталось энергии, и я бы стал слишком занят, чтобы написать свою первую книгу.
В писательстве странно то, что какой вопрос бы вы ни задали, нет универсального ответа. Потому что это сложная и субъективная вещь. Нам всем хочется думать, ну, знаете, что «ключ ко всему – это Х!». А Х означает «работай на странной работе», или «сократи этот рассказ вдвое», или «показывай, а не рассказывай», или что угодно еще. Но все на 100 % зависит от конкретного человека. Чью-то правду нельзя применить к другим людям, по крайней мере не полностью. Поэтому ты справляешься с этим в одиночку.
Но в любом случае я думаю, что для меня тот период сложной работы был полезен. Это помогло мне своими глазами взглянуть на капитализм и его тяготы. Это в каком-то смысле дало мне мой материал. В самом начале я несколько раз смог заглянуть за черту бедности, и это пиздец как меня испугало. У нас была собака, которую чуть не задела упавшая с крыши огромная сосулька, когда она была щенком, и она всегда вздрагивала, когда ей приходилось идти с той стороны дома. И когда речь заходит о бедности, я совсем как та собака.
Насколько легко вам было бы остаться в мире обычной работы? Я не обязательно имею в виду работу на бойне или швейцаром, а, например, инженером в офисе со строгими правилами? Быть кем-то, кто слегка отличается от остальных своих коллег, кем-то, кто не участвует в играх на доверие на корпоративном пикнике?
Думаю, это было бы довольно легко. В такой жизни было много приятного. И люди довольно легко адаптируются. То есть совершенно разные люди таким занимаются. Я думаю, все мы делаем то, что должны, и наш истинный духовный и эмоциональный рост происходит вне зависимости от этого. Что бы там ни происходило.
В то время мне было легче оттого, что я был не единственным, кто чувствовал себя не в своей тарелке. Я бы даже сказал, что большинство из нас так себя чувствовали: что мы должны были быть где-то еще, или что мы были слишком классными для такого места, или что это был какой-то временный глюк в полном великолепии, которым должна была обернуться наша жизнь. В воздухе висела ирония. Это было особенно правдиво для тех из нас, кто не достиг определенного уровня, по сути, для всех, кто не был на уровне топ-менеджмента.
Это был отличный шанс начать жить более-менее «типичной» жизнью и там и остаться. На самом деле это было прекрасно. И это стало отличной прививкой от упрощенного мышления, когда дело касалось «корпораций», или «крупного бизнеса», или «пригорода» и всего такого. Мне не нравится лениво копировать вещи, которые ты иногда видишь в художественной литературе или по телевидению: когда такой концепт, как «пригород», сразу приравнивается к «дыре, полной пустых людей». Мне неинтересно смотреть на вещи как на простые наборы значений.