Ваши родители разрешали читать Mad?
Нет.
Вам разрешали читать комиксы проАрчи?
Для моих родителей Арчи был дьяволом. Поэтому, конечно же, эти комиксы мне хотелось читать больше всего. Комиксы про Арчи мне казались полной фантастикой. Несмотря на то что они казались уже немного устаревшими, когда я читала их в 1960-х, Арчи, Джагхед, Бетти и Вероника были большим искушением для меня.
Искушение невинных.
Именно. Это была параллельная вселенная со всеми этими людьми, которые не выглядели так, будто они живут где-то неподалеку от Ньюкирк-авеню в Бруклине. Там не было девушек с прическами-ульями и никто не бил тебя в школьном коридоре без каких-либо на то причин.
Что значил Манхэттен для вас как для человека, выросшего по другую сторону моста?
Это к вопросу о параллельных вселенных! Для меня Манхэттен был другим миром, и он был полон магии. В юности я по выходным посещала художественные уроки в Лиге студентов-художников Нью-Йорка на Манхэттене, и мне безумно это нравилось. И когда я повзрослела и переехала туда, я полюбила его еще больше.
Говоря о моих карьерных целях, я и подумать не могла, что меня когда-нибудь будут печатать в Нью-Йоркере. Я надеялась, что, возможно, как бы не сглазить, у меня будет полоса в The Village Voice, потому что там свои карикатуры печатали Стэн Мэк и Джулс Файффер.
Джулс Файффер – это отличные, смешные, проницательные социальные комментарии. Его письмо и рисунки составляли прекрасную комбинацию. Для меня это самое важное. Не может быть просто «вот то, что я написала», «а вот иллюстрация». Обе части должны дополнять друг друга, и в сплетении должна быть глубина.
Каким был рынок журнальной карикатуры в конце 1970-х?
Было немного вариантов, где печататься. Когда я только начинала продавать свои карикатуры, в основном я приносила их в Village Voice и National Lampoon. Как-то раз мне дали задание сделать иллюстрацию для Voice о телесных наказаниях в школе. Я нарисовала женщину-учителя, стоящую на письменном столе в кожаном БДСМ-наряде с плеткой в руке. Наверное, мне казалось это смешным. Другим людям так не показалось. «Золотой век карикатуры», как его называл Сэм Гросс, к тому времени уже закончился. Раньше все мужчины-карикатуристы (а они почти все были мужчинами) собирали свои работы в портфолио каждую неделю. Сначала они шли в «Нью-Йоркер», потому что он был в верхушке иерархии. Затем все непроданные карикатуры несли редакторам следующего, более низкого уровня, например в Saturday Evening Post, или Ladies’ Home Journal, или McCall’s. Они делали обход всех изданий до самого конца списка, до самого дна, возможно, даже шли в [порнографический мужской журнал] Gent.
Все это уже закончилось, когда я начала презентовать свои карикатуры журналам. Прежде всего, осталось очень мало журналов, публикующих карикатуры. Их стало намного сложнее где-то разместить. По сути, были только Нью-Йоркер и National Lampoon. Еще был Playboy, но его не было в моем списке.
Вы всегда сами писали для своих карикатур? Или вам помогали гэгмены?
Нет, я всегда писала сама. Гэгмены были более популярны в прошлом. Традиция, в которой гэгмен (автор гэга) продает идеи карикатур художникам, начала умирать в 1960-е. Я даже не знала, что была такая вещь, как гэгмен, пока не стала карикатуристом. Многие знаменитые карикатуристы пользовались их услугами, например Питер Арно, Джордж Прайс… Даже Чарльз Аддамс иногда покупал гэги, что меня прямо-таки испугало.
Когда я только начинала, возможно, в первые 7–8 лет, я периодически получала пакеты от гэгменов. И это было так странно. Приходили конверты, и я думала: «Ну вот опя-ять».
Я знала, что все эти люди просто идут по списку имен карикатуристов, и где-то среди них было мое имя. Гэги всегда были очень традиционными и в целом довольно отстойными. «Два парня стоят разговаривают в баре», и затем следовал банальный панчлайн, который ты до этого слышал уже 80 раз. Было очевидно, что раньше они ни одной моей карикатуры не видели.
Кем именно были гэгмены? Они делали это забавы ради или действительно таким образом зарабатывали на жизнь?
Понятия не имею. Не думаю, что это были молодые люди, потому что не могу представить, чтобы молодой человек стал таким заниматься. Я всегда себе представляла их мужчинами средних лет, живущими в маленьких квартирках в печальных мрачных городах. Даже конверты, в которых приходили гэги, были печальными: измятыми и пожелтевшими, подписанными от руки самым печальным почерком.
К моменту, когда я попала в «Нью-Йоркер», почти все писали собственные гэги. Возможно, кто-то из старожилов все еще покупал гэги. Когда «Нью-Йоркер» только появился, примерно в течение первых 20 лет, подписи к карикатурам редко писали сами карикатуристы. В 1960-е баланс начал смещаться в сторону художника и писателя в одном лице.
Сколько вам было лет, когда вы продали свою первую карикатуру в «Нью-Йоркер»?
Мне было 23. К концу первого года мы заключили контракт на фриланс. Я думаю, большую роль в этом сыграло то, что я оказалась в нужное время в нужном месте. Возможно, журнал хотел охватить более молодую аудиторию. Художественным редактором тогда был Ли Лоренц. Я всегда буду ему за это благодарна.
Казалось ли вам, что «Нью-Йоркер»хотел привлечь андеграундных карикатуристов, чтобы привнести в журнал их чувство смешного?
Нет, не думаю, что именно андеграундных. У меня тогда совсем не было такого ощущения. Но, возможно, они хотели быть открытыми для более молодых людей и их чувства юмора.
Требования к карикатурам становились менее жесткими, более свободными. Больше не было шуток про каннибалов. Было меньше карикатур про коктейльные вечеринки. Никаких бомжей или алкоголиков. Или, по крайней мере, если они были темой карикатуры, карикатурист должен был по-другому о них говорить. Многие темы перестали считаться смешными.
Как вы думаете, помогло ли вам то, что вы были женщиной? В то время в «Нью-Йоркере»было не много женщин.
Я уверена, что причина была не только в том, что я была женщиной. Я подписывала свои карикатуры литерой «Р». Так что они не знали, чем я была. Кажется, в конце 1970-х в «Нью-Йоркере» была только одна женщина-карикатурист. Хотя их было больше в прошлом, например Мэри Петти, Барбара Шермунд, Хелен Хокинсон. Сейчас около пяти. Я не очень много думала о том, кто женщина, а кто нет. Мне нравится думать, что все, кого я люблю, оказывают какого-то рода влияние на меня. И люди, которых я ненавижу, тоже. Они заставляют меня думать: «Вот это я точно не хочу делать».
Считали ли вы, что многие карикатуры «Нью-Йоркера»были сексистскими или что их юмор был ориентирован на мужчин? Все эти годы было много критики в адрес Джеймса Тербера и его несколько стереотипного изображения занудствующей жены.
Большинство людей, рисующих карикатуры – мужчины. Они смотрят на вещи с мужской точки зрения. Я обычно не слишком злюсь по этому поводу, потому что мне это никакой пользы не приносит. Только нервирует. Довольно сложно обсуждать вопрос, что именно находят смешным женщины, а что мужчины, и как часто это совпадает. Мне ужасно понравился недолго проживший ситком «Возвращение» с Лизой Кудроу (HBO, 2005). В то время как фильмы вроде «Третьего лишнего» (2012 год, режиссер Сет Макфарлейн) для меня – это билет в царство депрессий. Я его, правда, не смотрела. Возможно, он просто уморителен. Мне нет дела до изображений занудствующих жен. Некоторые жены занудствуют.
Сколько вам заплатили за вашу первую карикатуру для «Нью-Йоркера»?
250 долларов.
Сколько вам сейчас платят за карикатуру для «Нью-Йоркера»?
1350 долларов.
Как вы отреагировали, когда «Нью-Йоркер»опубликовал вашу первую карикатуру в 1978-м? Даже сегодня она мне кажется очень необычной и отличающейся от остальных. Она называется «Маленькие вещи» и изображает странные формы со смешными названиями: «чент», «спак», «тив» и т. п. Это не гэг, по крайней мере, не в традиционном смысле.
Думаю, он многих читателей привел в смятение. Некоторые карикатуристы «Нью-Йоркера» старшего поколения тоже были им раздражены. Странно, что Ли его выбрал. Я прислала 50 или 60 карикатур, и это была самая странная из них. Она была такой незавершенной и такой личной, это было так странно. (Смеется.) Ли потом кто-то спросил, не был ли он должен моей семье денег.
Она действительно резко отличалась от карикатур, которые до этого печатали в «Нью-Йоркере».
Я знала, что мои карикатуры очень отличаются, и потому я не очень верила, что они появятся в «Нью-Йоркере». Я никогда специально не старалась сделать их другими. Просто я так рисую. Но если бы я старалась подстроиться под то, что кто-то еще считает смешным, я бы понятия не имела, в каком направлении двигаться. Я бы даже не знала, как начать.
Не могу сказать, что мне не нравятся жанровые карикатуры. На самом деле я довольно много таких нарисовала. Мне нравятся гэги про надгробные камни, людей, пророчащих конец света, торговые тележки. Но моими любимыми были карикатуристы, создающие особые карикатурные миры, а не просто придумывающие хорошие подписи. Мне нравится представлять, как выглядят другие комнаты дома, которые мне не видно в конкретном комиксе. Например, что в холодильнике этих людей.
Сложно изображать (по крайней мере, изображать подробно) миры, которые тебе не знакомы. Я не знаю, что может находиться в холодильнике чьего-то пентхауса. Дорогое шампанское? Или, может, очень старые каперсы?
Изменился ли для вас процесс представления работ в «