бум! У моих родителей на самом деле был знакомый, которого убил падающий цветочный горшок. Но нужно продолжать свой путь, и ставить одну ногу перед другой, и притворяться, что ты не знаешь, что уже в следующую секунду все может измениться к худшему.
Главное – притворяться.
Да, главное – притворяться. Любой из нас может сейчас выйти на улицу, где Мистер Наковальня встретится с Мистером Головой. Но мы притворяемся, что это не так.
Из этого, кстати, получилась бы отличная карикатура.
Если я буду на безопасном расстоянии, когда это случится с вами, и если впереди будет маячить дедлайн, я с превеликим удовольствием это нарисую. (Смеется.)
Генри Алфорд. Ультраспецифичные комедийные знания
Вы пишете уже более 30 лет. Ваша специализация – юмористические журналистские отчеты от первого лица. Кем вы представляетесь: как журналист или юморист?
Обычно я упоминаю и то, и другое. Работы, за которые меня знают (исследовательские юмористические статьи от первого лица, в которых я описываю необычный опыт, который я получаю), на самом деле – гибриды. Обычно я про себя говорю: «Джордж Плимптон[85], но с большим количеством гимнастических купальников».
Важны ли в индустрии такие определения? Насколько важно иметь ярлык, чтобы получить от редактора задание написать статью или чтобы издатель купил у тебя рукопись?
Будучи автором прозы, который не пишет для кино или телевидения, я бы не смог есть, если бы не был готов в какой-то мере заниматься сбором фактов. Если ты хочешь зарабатывать на жизнь тем, что смешно пишешь в книгах, журналах и газетах, тебе, скорее всего, нужно быть либо еще и репортером, либо карикатуристом с громким именем.
Вся прелесть работы с фактами в том, что я могу получить и задание от редактора, и контракт на книгу. Скажем, если ты не Стив Мартин, ты не сможешь получить задание написать юмористическую статью, не содержащую фактической информации, и не сможешь получить контракт на написание романа. Но я могу пойти к издателю и сказать: «Я хочу на год стать мексиканским рестлером» или «Я хочу взять интервью у всех людей по имени Бэрри из Огайо», и ради такого они могут немного раскошелиться.
Насколько сложно для вас было бы получить задание написать юмористическую статью, не содержащую фактической информации?
Я все еще иногда пишу работы, не содержащие фактической информации. И, как большинство писателей, я живу в заблуждении, что однажды я напишу роман, как только он свалится мне на голову с неба уже в готовом виде. И конечно, иногда мне дают задание написать что-нибудь чудное. Но если говорить о книгах, это совсем уж крошечный рынок, если ты, конечно, не работаешь над книгами, которым уготовано место рядом с кассой или туалетом.
Возможно, кто-то и возьмется опубликовать все мои юмористические заметки из «Нью-Йоркера» и наиболее чудаковатые материалы из моей авторской колонки в The New York Times, но в таком случае я бы не стал рассчитывать на огромные продажи.
Есть очень тонкая грань между тем, чтобы быть смешным журналистом, и тем, чтобы быть высокомерным или даже откровенно злым. Где проходит эта грань и как ее не перейти?
Я всегда говорил, что три самых простых способа сделать себе имя в качестве журналиста – это писать очень злобные рецензии, или писать колонку про секс, или вопросы-ответы, налегая на вопросы. Я старался избегать таких вещей, обычно они мне кажутся высокомерными.
Я с уважением отношусь к своей собственной работе, поэтому (особенно в материалах, в которых люди не знают, что я буду писать о них) я стараюсь никогда не называть имена и не делать кого-то легко узнаваемым, если мы не состоим в профессиональных отношениях. Как, например, однажды я проходил сертификационный тест Национальной ассоциации груминга собак (The National Dog Groomers Association). Мои навыки в данной области крайне ограниченны, несмотря на мою гомосексуальность. Не выдержав муки экзамена, я намазал морду моего кокер-спаниеля помадой и сказал экзаменатору: «Мне нравятся собаки с яркой внешностью». Описывая свой опыт в статье, я сделал экзаменатора неузнаваемой: между нами с ней были профессиональные отношения, а вот между мной и другими участниками экзамена не было. Такое разделение кажется мне единственно справедливым. Аналогично этому, если вы мне что-то продаете или я заплатил за вашу услугу, вы для меня законная мишень. Если вы стоите на заднем плане, я скрою ваше лицо пикселями.
Еще я много смеюсь сам над собой. Положительная сторона поглощенности собой в том, что ты не уделяешь достаточно внимания другим людям, чтобы задеть их чувства.
Как вы думаете, вы когда-нибудь пересекали эту черту и были злым по отношению к людям?
Конечно. Особенно когда был молод. Как-то я писал историю для журнала Spy (это было 25 лет назад). Я останавливался в разных мини-отелях на Манхэттене и боролся с нежеланием хозяев сказать мне, могу ли я как постоялец сидеть у них в гостиной. Одна хозяйка, рассеянная женщина лет 55, сказала мне, что собирается поделать физические упражнения в своей гостиной, как я написал тогда, «занятие, которое, как я могу представить, включает в себя множество наклонов и растираний лосьонами». Я перечитал эту строчку пару дней назад и подумал две вещи. Во-первых, это довольно злой и переходящий на личности комментарий. Во-вторых, я сам превратился в эту женщину.
Я предпочитаю думать, что мой внутренний компас бережет меня от того, чтобы смотреть на людей свысока, но я уверен, что найдутся люди, которые скажут вам, что это не так. В худшем случае хороший редактор просигнализирует тебе о появившемся высокомерии. Был ли я невежественен? Да, конечно, бывало и такое. Но нет. Самое сложное для меня (особенно если люди не знают, что я о них пишу, или если люди, у которых я беру интервью, немного откровеннее со мной, чем стоило бы) – это понять, можно мне или нет использовать пикантный, возможно, обличающий комментарий или откровение. Я словно прохожу через мужскую менопаузу со всеми пятью стадиями принятия и еще с циклом полоскания мозгов в довесок, больше напоминающим эпицентр урагана. Я спрашиваю себя: сказали бы они это, если бы знали, что я пишу о них историю? Стоит ли их спрашивать, можно ли мне это использовать, зная, что они, вполне возможно, скажут «нет»? Легко ли опознать говорящего или кого-либо из участников моей истории? Я, по сути своей, довольно вежливый, не желающий причинять излишние неприятности, жизнерадостный, почти скучный, белый американский протестант, а эта ориентация редко делает из тебя «отличного репортера».
В качестве журналиста вы входите в другие миры и пишете о них: неважно, это сообщество хипстеров в Уильямсберге в Бруклине, или а капелла группа в Йельском университете, или круиз, спонсированный либеральным журналомThe Nation. Так как вы в этих ситуациях аутсайдер, я полагаю, вам нужно быть особенно аккуратным, чтобы не показаться невежественным или высокомерным.
Я осознаю тот факт, что я играю в неравных условиях. Неравных, потому что 1) я писатель, и за мной последнее слово; 2) иногда я заранее знаю, что скажу, еще до того, как оказываюсь в ситуации. Например, я знал, когда придумывал свою бруклинскую хипстерскую историю для The New York Times («How I Became a Hipster», опубликована 1 мая 2013-го), что я приду в магазин одежды и спрошу: «Ваши носки местного производства?» Когда я пел с Йельской акапелльной группой (статья «Singing for Their Supper», опубликованная 11 января 2013-го), я знал, что я кому-нибудь в Йельском университете скажу, что Усама бен Ладан подростком пел в акапелльной группе и жаль, что его группа не называлась «Вокальный джихад». Так что я наполовину вооружен. Поэтому для меня особенно важно быть щедрым и добрым в моей статье, а также заставлять себя выглядеть мудаком настолько, насколько это возможно.
В среднем какой процент шуток пишется заранее?
Небольшой. Может быть, процентов 10. Это скорее способ успокоить нервы и тревожность ожидания, пока я не начал работу. И иногда это помогает мне фокусироваться. Наверное, это сродни тому, когда актер читает весь сценарий перед съемками. Как если ты играешь в «Законе и порядке», и твоя единственная реплика: «Я не делал этого, Ленни», но тебе дали прочитать весь сценарий, а не только твою сцену, и ты можешь по-настоящему проникнуться этой единственной репликой. Ты можешь привнести сколько угодно подтекста в «Я не делал этого, Ленни».
Вы ранее упоминали журналSpy, который знаменит своим сочетанием журналистики и юмора. Заметно ли вам прямое влияниеSpyна сегодняшних журналистов?
Думаю, я вижу наиболее прямое влияние в статьях-схемах, комбинирующих текст, изображение и инфографику[86]. Например, шикарные «Матрицы одобрения» («Approval Matrix») журнала New York Magazine очень напоминают отпрыска Spy. Помню, как читал интервью с основателями Spy, Куртом Андерсеном и Грейдоном Картером, которые рассказывали, что они взяли идею печатать смешные схемы из журнала Time, который после авиакатастроф всегда публиковал иллюстрации того, кто где сидел в самолете.
Остроумие – вне времени, поэтому сложно увидеть, как и когда особая острота Spy просочилась в культуру. Единственный аспект наследия Spy, который в плохих руках может стать большим недостатком, – это то, как во всем было важно быть своим. Да, мне показалось восхитительным то, что