Еще помогло то, что в моем сердце есть особое место для Энид. Я очень люблю этого персонажа, даже несмотря на то, что большая часть аудитории считала, что и комикс, и фильм создавались как инкриминация Энид. Мне всегда это казалось странным.
Как вы думаете, почему так?
Возможно, они считали, что Энид слишком осуждающе относится к окружающим. Еще она из обеспеченной семьи, и ее проблемы сложно назвать вопросами жизни и смерти, но она все равно жалуется на каждую мелочь.
Энид пытается превратить потенциально унылое существование в интересную жизнь, находя или, скорее, искусственно создавая нечто странное в этом, кажущемся стерильным, мире. Мне это кажется героизмом.
Если бы Энид была по-настоящему цинична, она бы нашла себе работу в розничных продажах в своем городке и сдалась. Энид считает, что мир уготовил для нее лучшую судьбу, и она в поисках этой судьбы. Это чего-то да стоит.
Еще чего-то да стоит полное презрение Энид к коммерциализации, направленной на подростков ее возраста.
Сколько девочек ее возраста это осознают? Мне кажется это ужасным. Я нахожу коммерциализацию и субурбанизацию в этой стране крайне, очень удручающими. Мне посчастливилось жить в той части страны (Окленд, Калифорния), где не слишком много стрип-моллов[92]. Но каждый раз, когда я отправляюсь в поездку по стране, всегда одно и то же, идентичные моллы, встречающиеся снова и снова.
Что вы вынесли из своего опыта сценариста, что потом стали использовать для написания комиксов?
Я научился базовым правилам драматургии, которым ты не всегда можешь научиться, работая над комиксами. Я научился нюансам длинных сюжетных арок, где герои могут преодолевать большие расстояния с точки зрения эмоций. Я научился избавляться от всего, что не работает, даже если потратил на это много времени.
Я всегда замечал кинематографическую динамику в ваших комиксах.
Когда я создаю комиксы, я не думаю о таких вещах, как кинематографичность. У комиксов свой собственный ритм – в них это главное. Их оживляет особый такт повествования.
Взгляните на «Мелочь пузатую». У каждого комикса Чарльза Шульца была идеальная структура. Это всегда работало. Роберт Крамб тоже обладал эти талантом, как и Харви Курцман (первый главный редактор Mad).
Если и правда хотите стать успешным карикатуристом, нужно делать больше, чем просто создавать классные зрительные приколы (в оригинале eyeball kicks).
Что значит зрительные приколы?
Если ты рисуешь очень детализированное замороченное изображение и тебя заботит только то, как оно выглядит на странице, тогда оно не рассказывает историю в форме комикса. Это просто серия офигенских картинок.
Как научиться создавать подходящий для комикса ритм?
Нужно учиться этому, пока ритм не будет у тебя в голове. Нельзя слишком усложнять, потому что в таком случае комикс становится перегруженным и тупым. Он должен идти к завершению без каких-либо усилий.
И то же самое верно для переработки комикса. Нельзя слишком долго над чем-то сидеть. Если дело не движется, просто начинай все заново.
Это правда, что в конце концов каждому карикатуристу нужно разработать свой собственный ритм и свою собственную реальность.
Как вам удалось запечатлеть свою собственную реальность?
Мне необходимо извлечь сущность всех элементов и затем воссоздать их самостоятельно. Раньше у карикатуристов был «справочная папка», в которой хранились опорные изображения всех вообразимых вещей: машин, радиоприемников, лодок, зданий. Но я не хотел бы чем-то таким пользоваться. Для меня намного эффективнее помнить, как что-то выглядит.
Например, если бы я хотел нарисовать «Старбакс», я бы мог сделать фото, а затем его обвести. Но я хочу, чтобы этот «Старбакс» был моим внутренним впечатлением того, как выглядит этот мир. Это добавляет ценности таким вещам. Возможно, получится неидеально, но и мертвым этот рисунок не будет.
В ваших комиксах часто появляется одна конкретная парадигма: дети средних лет, живущие со своими пожилыми родителями. Что вас интересует в этих взаимоотношениях?
В детстве я много времени проводил с такими пожилыми родителями. Меня, по сути, вырастили мои бабушка и дедушка.
Мой дед Джейс Кейт был академиком Чикагского университета, и у него было много интересных друзей. Его соседом был Энрико Ферми, который помог создать атомную бомбу. Он дружил с Солом Беллоу и Норманом Маклином, автором романа «Там, где течет река» (A River Runs Through It).
Вечером могли постучать в дверь, и на пороге оказывался профессор – друг моего дедушки. И они сидели бог знает до какого часа. До двух часов ночи? И просто разговаривали.
Как вы думаете, такое детство повлияло на вас как на писателя?
Мне определенно не вредило слушать, как два эти блестящих ума бесконечно друг с другом разговаривают, час за часом. Помимо того, мой дедушка был очень, очень смешным человеком, он очень ото всех отличался. Он родился в крохотном городке в Техасе и каким-то образом сделал себя профессором истории мирового уровня. У него было обаяние простака из глухомани, и он пользовался этим, чтобы обезоруживать людей. Каждый год в университете он исполнял серию скетчей под названием «Бунтари». Он сам писал и выступал в университетских пародиях. Я их обожал ребенком.
А моя мама была механиком. В моей жизни присутствовала эта дихотомия. Мой отчим был гонщиком и умер в аварии в Элкхарт Лейк, штат Индиана, когда мне было лет пять. Я гарантирую, что сегодня эта авария была бы мелочью – он бы выбрался из машины в полном порядке. Но тогда у машин еще не было правильных накладок на каркас безопасности.
Я навсегда запомнил детали аварии. Думаю, это дало мне представление о том, что все мы смертны, благодаря которому я с очень раннего возраста знал, что все может стать очень плохо очень быстро. Мое первое воспоминание – чувство тревоги.
Вы постоянно думали о смерти?
Да, и, в частности, я был помешан на деле об убийстве, совершенном Леопольдом и Лебом. Я вырос неподалеку от места, где было совершено убийство. Они ходили в мою школу (конечно же, за 60 лет до меня), но эта история не давала мне покоя все время, пока я был подростком. И до сих пор не дает покоя.
Почему?
Они совершили ужасную вещь, и все, что им оставалось делать после этого, – это сидеть и ждать, пока власти их найдут. Я никогда не забуду это чувство: твой приговор приближается, и ты ничего не можешь с этим сделать.
Похоже, вы очень ясно помните свое детство.
Думаю, большинство карикатуристов помнят каждый самый незначительный случай, когда ими пренебрегали, каждое оскорбление на детской площадке. Я на днях рассказывал кому-то, что помню имя каждого моего одноклассника из второго класса. Собеседнику это показалось ужасно удивительным, но как такое можно не помнить?
Вы помните одноклассников, потому что держите на них злобу?
Нет. Я был совершенно счастлив во втором классе. Эти воспоминания не держатся на старой обиде. Но в то же время я не помню имя человека, с которым обедал два месяца назад. Дело просто в том, что детство – такой напряженный период. Ты каждый день проводишь с группой из 30 других детей и пытаешься разобраться, какие у тебя со всеми ними отношения.
Все, что случилось со мной, когда я был уже взрослым, кажется фантазией. Долгое время, если бы меня кто-то разбудил (гипотетически, конечно) и спросил, сколько мне лет, я бы сказал: 18 или около того. Думаю, сейчас я уже на 27, но эта недавняя трансформация. Я все еще считаю себя чем-то средним между ребенком и взрослым, возраст, когда ты не понимаешь, какое именно место ты занимаешь в обществе.
Если бы вы проснулись и вам снова было 18 лет, сколько бы у вас ушло времени на то, чтобы убедить себя, что это все было просто сном?
Совсем не долго. 10 минут.
В ноябре 2007-го вы появились в эпизоде «Симпсонов»в роли самого себя, где вы раздавали автографы на конвенции комиксов. Джордж Майер, сценарист «Симпсонов», сказал, что однажды видел вас на конвенции и вы выглядели «бодрым, но подавленным, как сокол, которого вывели показать третьеклассникам». Что вы думаете по поводу подобных конвенций?
Я всегда чувствовал себя лишним на таких мероприятиях, но в прошлом там было довольно приятно. Я всегда был не против пойти, и в них была некая странная привлекательность. Сейчас же они просто ужасны. Они превратились в огромный медиаконгломерат. Это как пойти на кинофестиваль «Сандэнс» или что-то подобное: повсюду омерзительные группы агентов и ужасных людей, пытающиеся себя прорекламировать. Совершенно никакого очарования.
Как вы думаете, для графических романов и комиксов наступила лучшая пора?
Думаю, что да. Это определенно верно с точки зрения нарратива и эстетической стороны. Было бы сложно найти эру, которая была лучше. Раньше определенно существовали люди, которые могли лучше рисовать, но редко можно было встретить отличного писателя, который умел рисовать.
Каким вы видите будущее графического романа?
Я не знаю. Когда я начинал, никто из моих сверстников в художественной школе не рассматривал это как перспективную карьеру. Никто не говорил: «Я напишу и нарисую графический роман». Я слышал, как одноклассники говорят, что хотят работать над детскими книгами. Все думают, что смогут написать детскую книгу и что это занятие, не вполне заслуживающее уважения.
Я получал письма от писателей, которые просили совета по поводу карьеры в комиксах. Если меня кто-то спрашивает, всегда отвечаю: не занимайся этим, если можешь этим не заниматься. Если тебе требуется, чтобы тебя кто-то к этому подтолкнул, не стоит этим заниматься.
Когда ты уже стал карикатуристом, лучший совет, который я получил, был от Роберта Крамба. Он сказал мне ненадолго перестать рисовать комиксы. Он сказал, что жалеет, что сам не выбрал другую форму искусства, например скульптуру. Что важно делать больше, чем просто сидеть за столом и выполнять одно и то же повторяющееся действие раз за разом. Что это просто фантастика – встать из-за стола и поговорить с другими людьми и по-новому посмотреть на то, сколько свободы у тебя есть как у карикатуриста, которую ты принимаешь за должное.