Как опыт исполнителя помог вам писать комедию?
Он научил меня использовать каждую секунду. Это такая очень уличная мудрость. Дэнни [Саймон] и Нил [Саймон] были такими. Они были парнями улиц. Они извлекали пользу из каждой секунды и каждой шутки в их распоряжении. Нил Саймон ни разу не забыл ни одной шутки. Как-то Нил сказал, что он ни разу не забывал ничего из того, что он слышал, если это кого-то рассмешило, неважно, он написал эту шутку или нет. Просто такая у него была память. Ему не нужно было воровать шутки, он был чертовски талантлив. Но он никогда ничего не забывал, и таким и нужно быть.
Еще за время, проведенное на курорте Катскилла, я узнал, что нельзя бояться рисковать. Бросаться навстречу неизведанному, не зная, где приземлишься. Решаться на невероятные прыжки в неизвестность, которые с легкостью могли бы оставить меня в луже собственной крови.
Но лучшим, что я узнал, было то, что мне не нужно всю жизнь толкать тележки с блузками в Швейном квартале Манхэттена. Мой дядя Джек был большой шишкой в отделе железнодорожной службы на Пенсильванском вокзал Нью-Йорка, и он устроил меня на работу на пару часов в день в период рождественских каникул. Я терпеть не мог эту работу. И после Катскилла я понял, что у меня был выбор. Мне не обязательно было оставаться на работе в Швейном квартале. Это честный труд, но там так воняло несвежим кофе. Я всегда из-за этого ненавидел кофе. Я не мог там оставаться. Мне нужно было сбежать.
Вы как-то сказали, что в вашей работе вы всегда должны достигать «абсолютного панчлайна, космической штуки, из которой родились все другие шутки».
Зачем стремиться к чему-то еще? Почему не зайти так далеко, как только можешь, так глубоко, как только можешь? Зачем останавливаться на поверхности? Так сложно придумать панчлайн к сцене или скетчу. Это очень тяжело. По-настоящему сложная задача – это взять идею, ее центральную часть, и превратить ее в панчлайн. Я научился этому на «Представлении представлений». Нам это удавалось, потому что это был вопрос жизни и смерти. Мы бились, словно звери, в этой комнате. Наши спины были прижаты к стене. И у нас были великие наставники и великие лидеры, как Макс Либман (продюсер шоу), которые могли нам сказать, работает ли шутка. Нам говорили, если концовка скетча была не очень, и нам нужно было ее переписать.
Но создать отличную концовку к скетчу практически невозможно. Я бы сказал, что на «Представлении представлений» нам это удавалось в 50 % случаев.
Ваш сын Макс тоже писатель. Он автор двух книг: «Руководство по выживанию среди зомби»и «Мировая война Z», но в течение двух лет он был сценаристом на «Субботним вечером в прямом эфире». Из того, что вы видели или слышали, как отличался рабочий процесс на SNL от процесса на «Представлении представлений»?
Знаете, «Субботним вечером в прямом эфире» – это очень весело, но Макс был одним из 18 сценаристов на шоу. Это много. Он спал у себя под столом в спальном мешке. Очень мало его шуток в итоге попало на шоу, очень мало. Мне кажется, в шоу включили один или два его скетча за два или три года, что он там проработал. Иногда он спрашивал меня про некоторый материал: «Почему они это не взяли?» Я отвечал: «Я бы это использовал». Он написал пародию на рекламу лекарства, побочными эффектами которого были тошнота, головная боль, боль в животе. И Макс добавил туда «резкие приступы антисемитизма». Мне показалось, что получилось отлично. То, что могло произойти, если бы ты хоть раз принял это лекарство…
На «Представлении представлений» все было по-другому. Мы никогда не выкидывали что-то, что могли перекроить или отточить.
Это мышление очень в духе Великой депрессии. Никогда ничего не выкидывай.
Совершенно верно. «Зачем ты обрезаешь корки от хлеба, просто чтобы сделать сэндвичи к чаю. Что ты делаешь? Ты годами мог бы жить на этих корках!» Да, наши сценаристы выросли с таким мышлением, и мы никогда не выкидывали шутку, которую мы в итоге смогли бы использовать.
Готовясь к этому интервью, я был очень удивлен узнать, что самое большое влияние на ваши работы оказала русская литература, особенно книга XIX века «Мертвые души»Николая Гоголя. Что в работах Гоголя нашло в вас отклик?
У Гоголя было две удивительные стороны личности. Одна простая, человеческая, душевная. Он невероятно хорошо понимал человеческую природу. А другой было абсолютное охерительное безумие. Чистое безумие. Сумасшествие. Он писал про говорящий нос. Гоголь не был связан законами реальности, и все же он понимал, как бьется человеческое сердце, почему оно бьется. Что такое смерть. Что такое любовь. Среди всех русских авторов он мой любимый. И это включая еще пару отличных парней, вроде Толстого и Достоевского.
Когда вы открыли для себя Гоголя?
Это случилось благодаря русскому Мэлу Толкину, главному сценаристу на «Представлении представлений». Он сказал мне: «Ты животное из Бруклина, но мне кажется, в тебе есть задатки разума, поэтому я бы хотел дать тебе почитать эту книгу, и я знаю, тебе она очень понравится». И он дал мне копию «Мертвых душ» Николая Гоголя.
И вам кажется, это повлияло на вашу комедию?
На всю мою жизнь. На все мое будущее. Я сказал: «Боже, да креативность может быть чем-то хорошим. Письмо может быть чем-то хорошим». И еще Гоголь повлиял на то, кем я становился, если стремился к чему-то: я никогда не был доволен первой шуткой, которая приходила мне в голову. На самом деле Гоголь – причина, по которой «Сверкающие седла» стали тем, чем они стали.
Каким образом?
Благодаря ему мне было недостаточно просто написать пародию на вестерн. Я копал глубже, писал на такие темы, как расизм по отношению к черным, расизм по отношению к мексиканцам, унижения, от которых пострадали азиатские работники железной дороги. Гоголь повлиял на всю мою жизнь.
Кто еще оказал влияние на вашу комедию за все годы работы?
Одним из первых на меня повлиял Бастер Китон. Сцены с ним были такими сумасшедшими, но он отыгрывал их так реалистично. Он никогда не подмигивал зрителям, как бы говоря: «Разве это не отлично? Разве это не смешно?» Это стало для меня очень важным комедийным уроком. Я пытался делать то же самое в моих фильмах.
Еще на меня повлияли Гарри Ритц и братья Ритц. Они были очень популярны в 1930-е и 1940-е. В Гарри присутствовали физические признаки сумасшествия и свобода, которой не было ни у одного другого персонажа. Он был движением глаз, движением носа, движением рта, он весь был движением. Он был еще одним евреем, который приехал из России. Мне стыдно это признавать, но большая часть российской еврейской комедии состояла из насмешек над калеками и другими бедолагами. Они, в общем-то, просто имитировали плохие сгорбленные походки и этим вызывали невероятный смех зрителей. Гарри Ритц был мастером диких походок и перекошенных выражений лица.
Братья Ритц, Эл, Джимми и Гарри, пели и танцевали – это было просто идеально. Гладко как шелк. Каждый их шаг. Их фильмы были уморительно смешными.
Почему братья Ритц не добились такой же огромной славы, как братья Маркс?
Братья Маркс были намного интеллектуальнее. У них было чувство истории и чувство персонажа. У братьев Ритц было чувство meshugenah – сумасшествия. Они были свободны от всего нормального.
Сейчас, когда я размышляю об этом, мне кажется, во мне живет комбинация братьев Маркс и братьев Ритц. Meshugenah и интеллекутальное.
Насколько сильно было влияние Гарри Ритца не только на вас, но и на других комиков, которые достигли совершеннолетия во времена расцвета его творчества?
Это можно было наблюдать в Дэнни Кее и его голосах. Это можно было наблюдать в Милтоне Берле с его выражениями лица. В Джерри Льюисе можно было увидеть его сумасшедшую походку. Но особенно в Сиде Сизаре. Сид использовал многое от Гарри Ритца в «Немом кино» (1976). Сид – в больничной койке, ему нужно проглотить большую белую таблетку. Сид берет большой стакан воды. Ты ждешь целую, блядь, минуту, и Сид глотает, и глотает, и глотает, и затем облегченно выдыхает, и ты видишь таблетку, прилипшую к его языку. Это чистый Гарри Ритц. Это идеально точный Гарри Ритц.
Говоря о Сиде Сезаре, на которого вы работали много лет, как вы думаете, почему его карьера, которая так ярко началась, с годами стала затухать?
Ну… (Долгая пауза.) Мой брат Ленни был стрелком на бомбардировщике Б-17 «Летающая крепость» во Вторую мировую. Он рассказывал мне, что если ты не стрелял из своего пулемета 50-го калибра короткими очередями, пули шли криво. Если ты стрелял длинными очередями, части пулемета сгорали и ты не мог правильно прицелиться по вражескому истребителю. Поэтому – короткие очереди, всегда короткие. А слишком много чего-то хорошего не срабатывало. Ты никогда не смог бы сделать так, чтобы зрители приняли Сида в роли продавца в продуктовом, или владельца кондитерской, или водителя такси. Он был слишком гениален для этого. Он просто был слишком большим гением.
В 1952-м я уехал в Лос-Анджелес писать сценарии за 1000 долларов в месяц. Невероятно. Невероятное количество денег по тем временам. Красивые офисы. Секретари. Пальмы. Настоящие пальмы, не искусственные, не посаженные в горшки. Они росли из земли! Так красиво. Я проработал там два года и затем вернулся к Сиду. Я сказал: «Сид, послушай. Ты знаешь, жизнь – это временное явление, но некоторые аспекты шоу-бизнеса не обязательно должны быть такими временными, как сейчас. Это как с лампочками: их создают не для того, чтобы они служили вечно, а только на время. Так и с тобой: ты в итоге перегоришь. Дэнни Кей – большая звезда, но ты лучше! Боб Хоуп – самый смешной парень в мире, но ты лучше. Самый небольшой фильм проживет на 25–35 лет дольше, чем самое лучше телешоу. Ты снимаешь фильм, они кладут его в сейф, у них есть Техниколор. Он будет жить вечно! Это невероятный способ сохранить выступление».