партнера, просто стоя перед стеной.
К сожалению, я не мог посещать с необходимой регулярностью этот кружок в Москве, поскольку большую часть времени находился на гастролях. Самым удобным было бы иметь учителя по единоборствам при себе, в нашем коллективе. Как раз в тот момент и появился нужный человек, совсем молодой парень по имени Женя Бажанов, русский, но выросший в Сухуми. Его с ранних лет воспитал старик-китаец, мастер кун-фу, непонятно каким образом оказавшийся там. Женя приехал в Москву, желая как-то зацепиться здесь. Познакомившись с ним поближе, я принял решение взять его в штат «Арсенала», оформив рабочим сцены, то есть просто грузчиком. За это он должен был заниматься с нами всем, что считает необходимым. Когда он показал нам, что он умеет и знает, я понял, что не ошибся. Он объяснил нам разницу между многочисленными школами кун-фу и предложил начать осваивать для начала базовую технику каратэ школы шатакан. До кун-фу было далеко. Всем было велено купить тапочки под названием «чешки», мягкие гимнастические туфли, а также иметь тренировочные костюмы. Теперь, перед тем, как ехать на гастроли, мы созванивались с администраторами филармоний и просили арендовать для нас спортивные залы в утренние часы. Тогда это было несложно и бесплатно, днем многие залы в провинциальных городах пустовали. Так началась наша спортивная жизнь. На первой же тренировке выяснилось, насколько мы далеки от физического совершенства. Даже просто сидеть на собственных пятках, как положено, когда учитель объясняет что-то, никто не мог больше нескольких минут, все затекало и начинало нестерпимо болеть. О сидении в позе лотоса нечего было и говорить. А ведь это были самые азы, таблица умножения. Наш учитель в начале давал нам некоторые теоретические знания, связанные, например, с техникой дыхания, после чего мы приступали к практическим занятиям. Сперва стали отрабатывать главное движение — удар вместе с выдохом, Как я понял, на правильное освоение только этого приема, очень полезного для здоровья, могла уйти вся оставшаяся жизнь. Несколоко позднее, когда что-то начало получаться, перешли к блокам, то есть к движениям, отражающим удары. И вот обозначились первые серьезные проблемы. Для того, чтобы отрабатывать технику ударов и блоков, мы разбивались на пары и тренировались, меняясь ролями. Оказалось, что даже при слабых ударах, блокирующий партнер получает определенную травму в том месте руки, куда приходится удар. Это выразилось не просто в синяках, а в том, что вся рука зажималась и начинала болеть. Практически, нам стало намного труднее исполнять на концертах некоторые трудные пассажи, особенно это касалось тех, кто играет на клавишных, на гитаре и бас-гитаре, на саксофоне. Когда мышцы руки зажаты, то пальцы двигаются с трудом. Позднее наш педагог стал проверять нашу реакцию на его удары, причем как руками, так и ногами. Он выстраивал нас и, проходя мимо ряда, неожиданно наносил удар кому-нибудь, причем довольно мощно. Надо было вовремя поставить блок и успеть сделать резкий выдох, зажав мышцы живота. Несколько раз кое-кто не успевал среагировать и пропускал удар, после чего надо было некоторое время приходить в себя. В какой-то момент я вдруг понял простую вещь, что это занятие вообще не для нас, не для музыкантов, людей с нежными пальцами, кистями рук и другими частями тела. Особенно это стало наглядным на одном из концертов в Киеве. Это был наш последний концерт в городе. Как всегда, нас принимали там с огромной теплотой и пониманием. И вот, после очередной тренировки по каратэ мы вышли на концерт, имея сразу нескольких травмированных на сцене. У Куликова, насколько я помню, была сильно потянута нога, вернее, паховые мышцы после попыток сделать что-то вроде шпагата. Он мог играть только сидя, так что отпадали его эффектные соло, связанные с игрой «слэпом», стоя, с прыжками и различными эффектными телодвижениями. У кого-то из гитаристов и у Славы Горского были потянуты мышцы рук. У меня, как назло, в Киеве начался страшный флюс, так что мне пришлось выйти на этот концерт с зубной болью и высокой температурой. По упомянутым причинам нам пришлось снять в программе целый ряд пьес, один не мог играть одно, другой — другое. Концерт получился неполноценный, было неловко перед публикой, хотя она, по-моему, ничего не заметила. Но мы чувствовали себя тогда как сборище инвалидов. До каких-то пор мы еще занимались каратэ, но стало ясно, что это занятие, к сожалению, не для нас. Вскоре в СССР вышло постановление и соответствующие статьи закона, запрещающие занятия восточными единоборствами, йогой, целительством и прочими нетрадиционными и идеологически непроверенными вещами. Все официально существовавшие тогда кружки такого типа перешли на нелегальное положение или позакрывались.
В тот же период у меня возникли довольно обширные знакомства в среде так называемых экстрасенсов. Они только начали входить тогда в моду среди экзальтированной, мистически настроенной интеллигенции. Не скрою, и я был не чужд интереса к людям, обладавшим сверхчувственными возможностями, относя и себя к таковым, но в недостаточной степени. Искать их не пришлось. Они сами стремились общаться с нами, поскольку наша новая программа явно носила эзотерический характер и по внутреннему содержанию, и даже по названию некоторых пьес. Во многих городах у нас завязались знакомства с очень интересными людьми, далеко продвинутыми в сфере духовной жизни и обычно не демонстрировавшими этого. Чувствуя что-то родственное в нашей музыке, они сами приходили к нам после концертов, чтобы пообщаться. Для них, да и для нас, это было отдушиной, возможностью поговорить о чем-то важном, сокровенном. В Москве я стал общаться с более-менее постоянным кругом людей, посвященных в эзотерические знания. Одна пара экстрасенсов предложила нам попробовать сделать групповые занятия по энергетике. Целью таких упражнений было почувствовать реальность и действенность тонкой энергии, существующей в каждом из нас. Проще всего сделать это вместе, сложив энергию группы в одно целое. Достигается это путем создания простого хоровода, взявшись за руки и мысленно перегоняя общую энергию по кругу. Когда я на наших репетициях вместо разучивания новых партитур заводил речь об энергетике исполнительства, придавая этому даже большее значение, чем виртуозности при воздействии на слушателя, я чувствовал, как мои партнеры слушают меня с большой долей скептицизма. А когда я попытался однажды в Москве вызвать их не на репетицию, а на какие-то новые занятия к себе домой, то скептицизм был уже открытым. Тем не менее, пришли все. С принципом хоровода я был знаком и раньше. Мне приходилось читать книги различных исследователей истории цивилизации, которые описывали разные чудеса, происходившие с людьми, объединявшимися в хороводы с целью воскрешения умерших, исцеления больных, вызова дождя и пр. В период нашего сближения с фольклорным ансамблем Дмитрия Покровского, когда я ходил на их репетиции, я увидел, как они разминаются перед началом, берясь за руки и мысленно прогоняя энергию через хоровод, как это делали всегда на Руси.
И вот на одном из таких занятий, у меня дома произошло неожиданное. Одним из наиболее откровенных скептиков по отношению к моим новшествам был бас-гитарист Толя Куликов. Он и не скрывал своего отношения к различным непознанным тайнам природы человека, полагаясь лишь на реалии. Но именно с ним и произошло то, что, по идее, должно было бы произойти с человеком более мистического склада ума. Когда мы сели в круг и, взявшись за руки, слушая приказы наших наставников, стали гонять энергию по кругу, Толя потерял сознание, а говоря специальным языком — «вылетел». Он отключился. Когда теряет сознание больной, старый человек, это страшно, но естественно, так как обычно известно, что делать, чтобы вернуть его к жизни. А здесь это произошло с молодым, здоровым парнем. Так что мы несколько испугались. Проделав ряд пассов, экстрасенсы вернули Куликова в сознание. Когда он окончательно пришел в себя, мы пристали к нему с расспросами, что с ним произошло. Он толком ничего объяснить не мог, но я помню, что он сильно испугался, так как почувствовал нечто необъяснимое и именно то, во что он до этого не верил. Происшедшее подействовало на всех как-то удручающе. Все сразу разошлись и больше групповых занятий я не назначал. Этот случай был еще одной подсказкой мне, что я все делаю неправильно.
Было очень жаль сознавать, что все, что мы делаем на концертах, не фиксируется, не записывается и как бы пропадает. Мы приобрели обычный бытовой катушечный магнитофон и я попросил нашего звукорежиссера записывать концерты для себя, на память, а также для последующего анализа, для исправления обнаруженных недостатков. Используя возросший к тому времени авторитет «Арсенала», я сумел убедить руководство Всесоюзной звукозаписывающей фирмы «Мелодия» предоставить нам студию для записи новой пластинки. Это было непросто, поскольку студия была всего одна на всю Москву. Чтобы вклиниться в расписание, приходилось ждать каких-то случайностей, отмен чьих-то записей. В результате нам перепало несколько самых неудобных смен, утренних, когда играть абсолютно не хочется. В этом есть своя загадка. Когда привыкаешь играть только вечером, прожив перед этим день, устав и физически и психически, то играется легко и естественно. Дневные концерты, начинающиеся часа в три дня, не доставляют никакого удовольствия, поскольку вымучиваются. Любимое дело превращается в обычную физическую работу. Да и публика в это время дня воспринимает музыку совершенно иначе. Чтобы раскачать ее, наладить обычный контакт, нужно было тратить гораздо больше нервной энергии, чем на обычном вечернем концерте. Когда выяснилось, что на «Мелодии» нам достались смены, начинавшиеся в девять утра, я понял, что придется нелегко. Здесь, в студии, помимо временного фактора, отрицательно действовало и то обстоятельство, что играть было как бы не для кого. Единственным нашим слушателем был лишь звукорежиссер Юра Богданов, сидевший где-то в аппаратной и общавшийся с нами лишь через наушники. Здесь я особенно прочувствовал разницу между студийными и концертными музыкантами. Попав в необычные условия, многие растерялись. Пропал привычный драйв у ритм-группы, исчезла фантазия у солистов. Все стали нервничать, когда нас рассадили по разным комнатам, отгородили друг от друга перегородками, когда взаимодействие осталось лишь через наушники. Поэтому на адаптацию иногда уходила