Тогда Великий Потрясатель Вселенной заманил в ловушку объединенное войско урусутов и степняков и разбил его наголову. А затем Субудай положил князей и воевод на землю, навалил на них бревен и досок и приказал нукерам сплясать на живом помосте танец, посвященный победе. Так отомстили татаро-монголы за убитых послов и за прежние победы урусутов над степняками, таким образом погибли князья, воеводы и ханы объединенного войска, возомнившие себя непобедимыми.
Тогда никто из урусутских властителей не понял, что это была лишь разведка боем Священного Воителя и его правой руки Непобедимого, старого полководца, готовившихся начать поход к последнему морю. И если бы не смерть Учителя, которого отравила дочь одного из кипчакских ханов, и не смерть старшего его сына Джучи, тоже погибшего от отравленной стрелы, отца Бату-хана, тумены орды давно бы омывали сапоги в его волнах.
Убранство шатра, подсвеченное несколькими медными жировыми светильниками, развешанными вдоль стен на бамбуковых шестах, состояло из китайских драгоценных вещей с арабскими предметами среди них, оно как бы повторяло убранство шатров китайских императоров, когда те покидали роскошные дворцы и отправлялись с инспекцией подданных.
Монгольские ханы ценили вещи, сделанные в стране Нанкиясу, выше вещей из других стран, они признавали в своих покоях только их творения и еще монгольские изображения на полотне Синего Волка и Оленицы, нарисованные местными умельцами не так красиво, как получалось у придворных рисовальщиков при царских и султанских тронах. Такие куски ткани висели на задней части ханских шатров, напоминая входящим, от кого пошел род монголов, называемый с давних времен родом Синего Волка. Остальное богатство могло продаваться ханами или обмениваться на другие вещи в засисимости от их настроения.
Полог шатра откинулся и вовнутрь вошел десятник ночных стражников, став на одно колено, он положил руки на рукоять меча и возвестил:
— Ослепительный, к тебе прибыли с донесением нукеры хана Гуюка, они ждут твоей милости у входа в шатер.
— Сколько их всего? — саин-хан пронзил десятника властным взглядом.
— Десять воинов во главе с джагуном-сотником, при полном вооружении и с лошадьми.
— Пусть войдет один джагун, — приказал хозяин шатра, он прекрасно понял, на что намекнул ему десятник. Если посланцы были при оружии, значит, в войске Гуюк-хана ничего страшного не произошло. Джихангир подергал верхней губой и добавил. — Если ему есть что сказать в свое оправдание.
— Слушаюсь, саин-хан.
Через несколько мгновений порог шатра переступил, высоко задирая ноги, сотник кипчакских воинов с нашивкой на плече. Освободив шею от воротника и повесив на нее поясной ремень, в знак передачи своей жизни джихангиру, он припал на одно колено, сложив обе руки на втором.
— Ослепительный, я привез тебе весть от непобедимого хана Гуюка, — склонил он голову.
Джихангир вперился в него взглядом, стараясь разглядеть признаки трусости или беспокойства, но их не было. Это был молодой кипчак в тюрбане и в синем монгольском чапане, на тощих ногах у него были надеты почти новые урусутские сапоги с длинными кожаными голенищами, достающими до середины бедер, видимо, он снял их с убитого врага совсем недавно. На поясе висел турсук — небольшой кожаный сосуд для воды или кумыса, а из-за отворотов чапана виднелась урусутская меховая шуба. Значит, врагом, который последним стал поперек дороги джагуна, был или урусутский воевода, или купец, или боярин, потому что ихние харакуны носили лапти, сплетенные из липового лыка, и онучи из беленого полотна. То есть из того, что лежало под ногами. Может быть, сотник потому опоздал с донесением, что гонялся по лесу вместе с подчиненными за богатой добычей, не подозревая, что этой добычей мог стать он сам.
Лицо воина с высокими скулами украшали множество резаных шрамов, самый большой из которых рассекал надвое узкий нос почти без ноздрей, отчего казалось, что темные дырки углубляются прямо в длинный череп. В щелках между веками посверкивали звериным блеском маленькие вертлявые точечки, вокруг злого рта топорщилась серая поросль, переходившая к подбородку в жиденькую бороденку. Это был, скорее всего, или сыгнак, или буртас, оба жители бескрайних степей до самой высокогорной страны Барон-тала, так ее называли монголы, а обитатели заоблачных высот звали себя тибетами. Саин-хан шевельнул пальцами правой руки, отчего в полутьме шатра вспыхнули несколько разноцветных искр от алмаза на перстне, принадлежавшего когда-то самаркандскому эмиру. Он был не против того, чтобы его воины не упускали добычу из своих рук, но категорически был против нарушения Ясы, написанной его дедом.
— Говори, — процедил он сквозь редкие зубы.
— Наши тумены под руководством непобедимого хана Гуюка и темника Бурундая не сумели взять сходу крепость Козелеск… — поднял голову джагун.
Но саин-хан его перебил:
— Почему? — спросил он, сдерживая ярость, закипавшую в нем и к этому простому воину, и к чулуну-чингизиду, укрывшемуся за урусутскими лесами и болотами.
— Потому что она окружена с трех сторон реками, кроме того, крепость имеет самые высокие стены из всех, которые до этого встречались нам в урусутских городах, — смело посмотрел вестовой в глаза повелителя. — Даже стены Тыржика, под которыми мы простояли четырнадцать дней, не были такими высокими.
— Разве стены Резана тоже были ниже стен Козелеска, и разве все реки не покрыты сейчас большими снегами? — подался вперед хозяин богатого шатра. — Говори!
— Да, Ослепительный, стены города Резана оказались ниже стен козелеской крепости, потому что она стоит на горе с отвесными кручами, — джагун вскинул жиденькую бороденку еще выше, он знал, что его жизнь висит сейчас на волоске и что терять ему нечего. — А снега успели напитаться весенней водой, которая устремилась в руслах рек по льду под ними, делая переход через них невозможным. Десятник из сотни Ордагана поплатился головой, когда попытался перейти главную реку, что под стенами крепости с северо-западной ее стороны, кони его воинов увязли в снегу по шеи, а их копыта заскользили по льду под ним, по которому бежала мощная вода.
— А почему он сунулся туда со своим десятком, не зная брода?
— Никто не знал, где находится брод. Мы обложили Козелеск со всех сторон, но даже с четвертой стороны, выходящей на степи, урусуты выкопали глубокий ров и залили его водой, прорыв канал от ближайшей реки, — ответил израненный воин. — А подъемные мосты защитники города убрали еще осенью, от них на снегу остались только следы.
Полог на входе откинулся во второй раз и в шатер вошел Непобедимый, подтягивая, как всегда, за собой больную ногу и прижимая к боку усохшую руку. Он был одет в ормэгэн, плащ без рукавов, под которым топорщился овчинный урусутский полушубок, на голове у него был обыкновенный собачий малахай, а на ногах стоптанные кипчакские сапоги с высокими каблуками и загнутыми носами, отчего сами ноги казались кривыми еще больше. Если бы Субудай объявился в таком виде в любом кипчакском или урусутском городе, его бы приняли за байгуша-нищего, решившего совершить хадж в Мекку и стать после этого хаджи.
— Менду, саин-хан, — поздоровался он с хозяином шатра, срестив руки на груди и выказывая ему наклоном головы наивысшее почтение. — Ты решил принять у себя посланников Гуюк-хана, которых перехватили мои кешиктены?
— Этот джагун поведал мне, что крепость Козелеск невозможно взять, потому что она стоит на высокой горе, защищена неприступными стенами и омывается с трех сторон четырьмя реками сразу, — джихангир, ответив на приветствие, шевельнул рукой в сторону посланца. — Поэтому Гуюк-хан решил устроить уртон-стоянку вокруг нее в надежде уморить жителей голодом. Так?
Бату-хан снова вперился злым взором в сотника с оголенной шеей и опущенной головой, опирающегося на одно колено. Но тот встрепенулся:
— Воины темника Бурундая беспрерывно атакуют крепость, они осыпают ее дома тучами огненных стрел и постоянно выискивают слабые места для последнего броска, — дерзко сказал он. — Гуюк-хан лично объехал вокруг урусутского укрепления несколько раз, примериваясь, с какой стороны его удобнее будет взять.
Непобедимый громко высморкался в рукав шубы и однобоко усмехнулся, отчего шрамы на его скуластом лице пришли в движение:
— Нам не встречалось на пути еще такой крепости, которую не взяли бы наши доблестные воины, — глухим голосом, в котором послышалась издевка, проворчал он. И развернулся к посланцу. — Джагун, а почему ты пришел к джихангиру с десятком воинов, и где твоя сотня?
— Мои воины были в первых рядах, когда тумен Бурундая брал город Тыржик, — сотник зло оскалил крупные желтые зубы. — Они почти все полегли под его стенами.
— А почему остался в живых ты сам? — сверкнул Субудай единственным глазом.
— Потому что меня пощадил бог войны Сульдэ, он всегда был на моей стороне, — вскинул посланник подбородок. — Я вышел в поход простым воином, а возвращаюсь домой сотником.
— Ты еще не возвратился в свой аул, — резко вмешался в разговор джихангир, он чуть развернулся к кебтегулам за троном и приказал. — Алыб барын!
— Аман! — упал на оба колена джагун, но в его движениях не было страха, видимо, он давно привык к ледяному дыханию смерти за своей спиной. Он повторил. — Аман, джихангир, пощади, я был первым на стенах Ульдемира и у меня дома пятеро детей.
Оба кебтегула, загремев доспехами, бросились к сотнику, распростертому на коврах, они похдватили худощавое тело как пушинку и поставили его на ноги. Непобедимый, припадая на одну ногу, подошел ближе к трону, ему было все равно, что станет с очередным несчастным, но в глазу у него отразилась какая-то мысль. Эту перемену в его взгляде заметил саин-хан.
— Я пока только приказал страже взять тебя, — сказал он джагуну, обвисшему на руках кебтегулов. — Но окончательного решения по твоей судьбе и по судьбе последнего твоего десятка воинов я еще не принял.
— Аман! — снова вскинулся вестовой. — Джихангир, я клянусь тебе, что буду первым и на стенах крепости Козелеск.