на навершие стены с головами, насаженными на колы, укрепив их с обоих сторон заборола, в котором отбивалась от врагов.
— Шальная баба, ничто ее не остановит, — оглаживали молодые ратники усы и бороды. — Как только Званок с ней живет.
— Да так и живет, — усмешливо щерились дружинники постарше, успевшие познать кровавые сечи со степняками, не ведавшими пощады. — Глаз не поднимает…
Когда воеводе доложили про случай, он только развел руками, мол, все идет к одному, сами, мол, решили стоять не на живот, а на судьбину. Чего тогда спрашивать с заполошной бабы, переживающей за детей и за семью.
В первую ночь Вятка с товарищами, которых воевода переправил к Латыне вместе с лучшими ратниками, не смог сходить на охоту к тугарам, потому что Радыня после веча раздавал дружинникам и горожанам со сбегами места на стене, поделив воев на десятки и сотни и поставив во главе своих гридней. Во вторую ночь повторилась та же оказия, только теперь нужно было налаживать самострелы, стреляющие круглыми тяжелыми пулями и болтами, больше похожими на копья для богатырей. В заборолах установили заморские арбалеты, поражающие противника длинной стрелой на середине равнины, готовили к отражению атак и китайские камнеметы с ложкой на конце долгого бруса для укладывания в нее камней, с колесом с ручками для накручивания железной пружины под ней. Начал подходить к концу третий день осады, всем стало ясно, что добром она не закончится. Назрела необходимость сделать вылазку в становище врагов и устроить среди них погром, чтобы охладить нарастающий пыл противника и заставить его задуматься о бесполезности штурма. Но половцы с аварами и куманами, с ясами и косогами, недавними союзниками русских, и другие кипчаки, продолжали беспрерывную атаку стен, подгоняемые тугарами и мунгалами, идущими за ними и колющими в задницы остриями пик. Казалось, нашествию не будет конца, воины Батыги будут лезть на стены даже ночью при свете факелов.
— Крепко достала их Улябиха, — скороговоркой сказал Бранок, примериваясь пустить стрелу из лука, который он принес из истобы, не уступающего по мощности луку Вятки. — А мне не удалось подтащить на навершие ни одного поганого, они падали с лестниц в ров от моих ударов ослопом как переспелые шишки в сосновом бору, что за Жиздрой.
— У Смургая-половца, сбега с берегов Волги, тоже насажены на колы несколько ихних голов, — осведомил друзей Охрим, пережидавший рой тугарских стрел в углу бойницы. — У них так положено, а Улябиха, видно, решила им не уступать.
— Вота и славно, неча тугарам нас зверствами пугать, мы сами с усами, — заступился за бабу отрок из княжеской дружины, усы у него только начали пробиваться. Он посмотрел на окровавленную секиру, которой рубил пальцы и руки нехристям, дотянувшимся до краев навершия, и скривился как от зубной боли. Видимо, до сих пор не мог привыкнуть к близкому дыханию смерти со всех сторон. — Я бы всю стену утыкал ихними головами, только бы они их подставляли.
— Гиляйка, руби поганых без сумлеваний, индо они выпустят нам кишки раньше, еще и с землей смешают, — похлопал его по плечу старый ратник, следящий за ним. — А твою Владею или в полон угонят, или она понесет от поганого и родит уродыша, скуластого и узкоглазого.
— Не бывать этому, я сам тугарину пузо вскрою.
— Ну тогда ладь на благодать, — одобрительно ухмыльнулся ратник. — Тако оно будет понадежее.
Вятка крутился с чеканом в руках на прясле, на нем был шлем с личиной и бармицей, и тегиляй — самодельный панцирь из железного листа. Из рукавов овчинной шубейки торчали концы сломанных неприятельских стрел, которые скуластые нехристи, накатывавшие волнами на этот участок стены, не позволяли ему выдернуть окончательно. Ров внизу был заполнен их трупами, уже не надо было перебрасывать через него никакого моста, потому что края сравнялись. Землю горожане подняли наверх и сотворили из нее перед рвом крутой вал, облитый в морозы водой и ставший неприступным, как они считали. Но тугары заставили пленных набросать на ледяную поверхность тряпья и веток, потом приказали ползти по ним этих несчастных из многих русских городов, которых гнали перед собой как скот. Пленные или просили козлян допустить их до основания стены, чтобы подняться на веревках на навершие и встать в один ряд с защитниками, или понимали бессмысленность просьбы и умоляли добить их поскорее. Дело было в том, что если бы даже они смогли одолеть вал, а потом глубокий ров и приблизиться к крепости, то на фоне стены они для вражеских лучников оказались бы как на ладони. Так они и гибли с просьбами на устах, до тех пор, пока ордынцам не представилось возможным проехать по этой дороге смерти как по мосту.
И теперь поганые носились внизу на злых лошадях, не уставая закидывать наверх веревки и лестницы с крючьями, забираясь по ним все выше, и заставляя осажденных не выпускать оружия из рук. Стена была облеплена ихними телами в рваной одежде, похожими на распустившую крылья саранчу. Вот и сейчас к Вятке карабкался по веревке очередной смертник с раззявленной пастью с гнилыми зубами и с широкими ноздрями на плоском лице, похожем на сырой блин, приготовленный неловкой хозяйкой. В узких черных глазах его с красными веками плескались ужас одновременно с ненавистью, а грязные пальцы хватались за аркан словно клещи. Нехристь был уже близко. Вятка приготовил меч для удара, он выскочил из-за угла заборола, чтобы лучники внизу выпустили по нему стрелы, и чтобы успеть после этого уничтожить жаждущее его убить существо раньше того момента, пока тугарские стрельцы насадят на тетивы новые стрелы.
До самой веревки добираться было опасно, она натянулась на открытом участке саженях в двух на крюке, глубоко вошедшем в дерево, и верхолаз, увертываясь от бревен и сулиц, раскачивался на ней как на качелях. Вятка метнулся обратно за угол и услышал, как рядом с его спиной просвистели несколько длинных жал, украшенных красными перьями. Теперь надо было сделать прыжок и нанести удар мечом по голове тугарина, но новая стая стрел не дала ему этого сделать. Он оглянулся на свой лук, приставленный к торцам городни и понял, что не успеет привести его в боевую готовность.
Нехристь добрался почти до навершия, он стал упираться руками в основание заборола, еще рывок и выхватит из-за спины короткий дротик, и тогда его не возьмешь за просто так. Вятка терпеливо выжидал, когда голова тугарина покажется над навершием и он начнет подтягивать на руках свое тело, чтобы молниеносно рубануть по нему мечом, а потом, если тот не сорвется сразу вниз, проскочить под его прикрытием до крюка и обрубить веревку. Тогда поганого не спасут даже трупы во рву, потому что прыгнувший с высоты, равной высоте колокольни церкви Спаса-на-Яру, оставит после себя лишь мешок костей. Но тот затаился за стеной заборола как мышь, он понимал, что его ждут не с хлебом и солью, поэтому не спешил за просто так расставаться с жизнью. К тому же, рядом с ним показался еще один нехристь в кипчакском уборе ввиде накрученной вокруг головы ширинки-полотенца и с кинжалом в зубах, ползущий по той же веревке.
Обстановка накалялась, тугары теперь могли применить, поддерживая друг друга, не только дротики, но и луки, висящие у них за плечами, высунуться лишний раз из-за угла бойницы стало опасным. Другие ратники, державшие оборону на навершии стены, следили каждый за своим участком, внимание их было приковано к ордынцам, беспрерывно штурмующим стены крепости. Друзья сидели в забороле и отбивали конных врагов на подступах ко рву, посылая стрелы и сулицы через проем, остальные вои из его десятка выстроились с противоположной стороны бойницы. Вятка понимал, что все решают мгновения, за которые ему нужно было выйти из сложного положения, иначе тугары прорвутся на прясла и завяжут бой на стене, тогда их вряд ли можно будет свергнуть обратно — они лезли друг за другом как тараканы на медовуху. Десятский помнил, что стоит только столкнуть камень с горы, потом его никто не остановит, а его соратники не сомневались в нем, если доверили держать одному опасный этот участок. Позади что-то звякнуло, Вятка оглянулся и увидел, как пробегает мимо молодуха с секирой в руках, в рукоятку которой попала ордынская стрела.
— Куда ты! — крикнул он, бросаясь ей навстречу и сбивая на доски прясла. В бревна впились вплотную с их телами с десяток стрел, посланных твердой тугарской рукой. Вятка протащил бабу до угла и втолкнул вовнутрь заборола. Недобро прищурил глаза. — Совсем умом тронулась?
— Я к семеюшке, Вятка, — огрызнулась молодуха, поднимая на ратника черное от копоти лицо. Видимо, она кипятила смолу на кострах под стенами. — Он в десятке у Званка, они стоят вон за той глухой башней.
Вятка присел на корточки и осторожно выглянул наружу, оба тугарина готовились совершить последний рывок на навершие. Один из них забрался на плечи другому, прильнувшему телом к стене и к веревке, и готовился метнуть дротик в ратника, если тот высунет голову, не переставая перебирать другой рукой по аркану и ногами по бревнам бойницы. Они медленно продвигались к цели. Вятка всунул меч в ножны и повернулся к молодухе:
— Набрал Званок себе летучих мышей кровопивцев, так и норовят напиться ордынской кровушки — что Улябиха, что ты, — притворно-сердито сказал он, отнимая у нее секиру. — А ну-ка дай сюда оружию.
— Я к семеюшке бегу, — негромко заблажила та, цепляясь за деревянную ручку. — Это его секира…
— Отнесешь еще, успеешь.
Вятка поднял с полатей пустой горшок из-под смолы, нахлобучил его на конец секиры и высунул ее из-за угла заборола. Глиняная емкость тут же разлетелась на куски от стрел и дротика, пущенных нехристями по нему. Десятский упал на прясло, прополз сажень по навершию, перехватывая ручку секиры за самый конец, и ударил острием по веревке с привязанным к ней крюком. Снаружи донесся жуткий удаляющийся вой, который оборвался громким шмяком о прибитый копытами снег под основанием стены.
— Ну так-ото, и поганых на нюх не слыхать, — возвратившись назад, сказал он молодухе, отдавая секиру. — А то семеюшка да семеюшка, будто мы не такие.