— Такие, такие, — закивала баба головой, собираясь бежать дальше. — Ох, Вятка, не я твоя супружница…
Близкая ночь, насквозь пропитанная влажным туманом, из-за чего казалось, что низкие тучи смешались с ним, обволакивала городок и крепостные стены непроглядным пологом. Свет от факелов различался только тогда, когда до ратников, засмоливших их, оставалось не больше полутора сажен, пламени свечей в окнах истоб, затянутых рыбьими или бычьими пузырями, не было видно совсем. В такую пору даже собаки не решались брехать, а голоса стражников, бродящих по улицам крепости, вязли в плотном воздухе как мухи в патоке.
Вятка шел вместе с Бранком и Охримом не к участку стены с глухими башнями, выходящими бойницами на речку Другуску с занятым ордынцами пойменным лугом за ней, который они днем защищали. А по направлению к проездной башне, что выходила воротами на Жиздру с разводным мостом, поднятым об эту пору и представлявшим дополнительную к ним защиту. И дальше по дороге к посадским выселкам, тоже усеянным мунгальскими ордами. Он решил пойти на охоту обходным путем, потому что мунгалы вылазку защитников со стороны Жиздры вряд ли ждали из-за ненадежности льда, который вот-вот должен был на ней тронуться, а мелководная Другуска еще не проснулась и вражеская конница легко проскакивала через нее.
Значит, прикинул десятский мысли ордынцев, защитники крепости должны были рассуждать таким же образом, кроме того, под стеной со стороны Другуски могли затаиться тугарские засады. У главных ворот их должны были дожидаться несколько десятков ратников из тысячи Латыны. Молодые мужики шли налегке, у них не было с собой ни мечей, ни копий, ни луков со стрелами и колчанами, единственным оружием, которое висело на поясах в ножнах, были засапожные ножи по два на каждого. Лапти у всех были обмотаны кусками грубой дерюги и обвязаны по верху лыковыми бечевками, отчего шаг стал приглушенным. Таким образом можно было подобраться совсем близко даже к зверю, что применялось козлянами во время охоты на крупную дичь. Доспехи были сняты, как шлемы и бутурлыки с налокотниками, на ратниках остались только фофудьи и под ними теплые меховые безрукавки. Не было и рукавиц, пальцы должны были плотно обхватывать рукоятку ножа с широким лезвием, сделанную из турьих рогов, чтобы в нужный момент они с нее не соскочили.
Наконец в седых туманных волокнах вырисовались зубцы проездной башни с запертыми наглухо воротами, от нее отделились несколько человек и поспешили навстречу Вятке и его друзьям. Впереди шагал Латына в шлеме с высоким шишаком и в кольчуге из мелких колец, на ногах у него были сапоги, а на плечах обвисал плащ с серебряной застежкой на правом плече.
— Исполать тебе, тысяцкий, — отвесил поклон Вятка, остановившись напротив него. — Мы готовы к охоте.
— Будь здрав и ты, Вятка, вижу, что не к сече снаряжались, а к охотному делу, — негромко откликнулся Латына. Он отошел от помощников и повел десницей назад, указывая на ратников, сгрудившихся за ним. — Посылаю с тобой воев числом пять десятков, самых крепких и надежных, назначаю тебя главным над ними. Не взыщи, но среди них Званок с супружницей, а ты, чай, был с ними в разладе.
— Вота, лиха беда начало, — насупился десятский, выискивая глазами Улябиху. Позади тысяцкого стояли в вольных позах крепкие дружинники, все они были без оружия и доспехов, на поясах висели только ножи, а лапти были обернуты, как и у самого Вятки с друзьями, лоскутами темной дерюги. Между ними затесался тугарин в малахае, надвинутом на лоб, и в ордынском чапане поверх русского шабура. Вятка с недоверием передернул плечами. — А этот кто будет, неужто нам ихнего толмача еще не доставало!
— Я это, Вятка, я и есть Улябиха, от которой ты пожелал откреститься, — подал тугарин высокий и хрипловатый голос. — Ежели откажешь, я сама за вами увяжусь, никто не удержит.
Латына развел руками и сделал шаг назад, давая возможность десятскому получше приглядеться к новым соратникам, а Вятка все шарил глазами по небольшому отряду:
— А твоя подруга где? — наконец спросил он у Улябихи.
— Это кто такая? — отозвалась дерзкая баба.
— Та, что бежала при штурме поганых по пряслу и несла своему семеюшке секиру, — он подошел еще ближе. — Она тоже зыбила надежу отрубить головы всем нехристям за один замах.
Один из дружинников понял, о ком идет речь, он сдвинул треух на затылок:
— Ее семеюшка надысь укреплял глухую башню досками, а супружница готовила ему в истобе вечерю, — он ухмыльнулся. — У них трое огольцов по полатям, мал мала меньше, какая охота, когда там забот полон рот.
Вятка прошелся вдоль ряда добровольцев и завернул снова к Латыне, молча следившим за его действиями.
— Отряд твой, тысяцкий, справный, я мыслю, что кровавого замесу мы наведем дивно хрушкого, — он поправил ножи на поясе. — На навершии все нужное уже приготовили?
— Я сам смотрел, — поддакнул тот. — Осталось только сбросить лестницы вниз.
— А где три мешка с хлебом, о которых я говорил ранее?
Тысяцкий поманил к себе дружинника из своего окружения, а когда тот предстал перед ним, спросил:
— Куда ты сложил хлеб?
— Вота, на дровнях лежит сеном прикрытый, — указал тот на лошадь с санями, привязанную возле взбегов. — Все три мешка.
Вятка приказал тоном, не терпящим возражений:
— Несите их сюда, раздергайте визляки и раздайте караваи моим охотникам.
Он понимал, что может последовать ослушание, ведь речь шла о хлебе, в то время, как вокруг города бесновались ордынские лучники, и никому не было известно, сколько еще продлится осада крепости. На некоторое время наступила тишина, затем Латына не удержался и спросил, понизив голос:
— Вятка, ты идешь не на седмицу и даже не на несколько ден, а всего на одну ночь. Ты так и не сказал, зачем тебе столько хлеба.
— Раздай караваи моим охотникам и больше ни о чем не выпытавай, — резко повторил тот, отходя от тысяцкого на шаг назад. — Это приказ воеводы Радыни.
Тот нахмурил брови и перемялся с ноги на ногу, глянув исподлобья на недавнего своего десятского, махнул шуйцей дружиннику, чтобы он с остальными брался за дело. Но недоуменно — угрожающие движения не произвели на Вятку никакого действия, он будто врос в землю. Когда пропеченные кругляши заходили по рукам охотников, от старшего малой дружины снова поступила команда, заставившая удивиться теперь всех, кто находился вокруг.
— Разламывайте караваи и натирайтесь мякишом с головы до пят, — скомандовал он. — Чтобы от вас сытным духом несло за версту.
Процедура натирания проходила в полном молчании, никто не понимал, что задумал десятский, которого благословил на охоту сам воевода. Многие ратники отламывали куски побольше и запихивали их за полы поддевок, другие не стеснялись жевать хлеб на глазах у всех. Никто не говорил им ни слова, потому что они шли на дело, с которого могли не вернуться. И когда земля вокруг усыпалась ржаными кусками и крошками, Вятка отдал новый приказ:
— А теперь сойдите с этого места, чтобы бабы смогли подмести тут и собрать остатки хлеба в мешки. Глядишь, наберется столько же, или чуток поменьше.
Когда и этот приказ был исполнен, десятский вопросил у добровольцев, не оборачиваясь на тысяцкого, по прежнему нервно теребившего пятерней черную бороду:
— Все готовы к набегу на нехристей?
— Мы сами вызвались на охоту, — дружно ответили ратники. — Веди нас, Вятка, на поганых тугар.
— С Богом! Спаси нас Христос и Перун, — десятский перекрестился, за ним осенила себя крестными знамениями его малая дружина. Он помолчал и снова обратился к подчиненным. — Призываю вас слушать мои приказы без всякого прекословия, а ежели кто взбунтуется или проникнется страхом, тому первая смерть. Согласны?
— На том порешили, Вятка.
— Тогда повертайте стопы на взбеги.
Веревочные лестницы, скрученные в мотки на краю навершия, бесшумно упали вниз, ратники, несшие на пряслах боевое дежурство, привязали их концы к деревянным выступам в стене и приготовились помогать охотникам нащупывать ступени. Поначалу в густом тумане растаяли разведчики, они словно нырнули в черные омуты и скрылись в них с головой, остальные настроились дожидаться сигнала. Скоро внизу протявкала как бы голодная лисица, затем тявканье повторилось, только дальше, в третий раз оно донеслось от того места, где должен был начинаться крепостной ров.
— Путь до самого рва свободен, — сделал заключение Латына, руководивший всеми приготовлениями. — А там как Христос даст, и как Перун сподобит.
Вятка нагнулся к краю навершия, нащупывая веревки, из которых была скручена лестница, затем обернулся и отдал последнюю команду:
— Охотники, когда сойдете на землю, сбирайтесь подле воротных столбов.
— Такой был уговор! — отозвались голоса. — Помоги нам всесильный наш Перун.
Десятский осенил себя крестным знамением еще раз:
— С Богом!
Глава четвертая
День подкатывал к полудню, солнце разогнало моросящую хмарь, зависшую над землей урусутов, казалось, навечно, и взялось прогревать крутой склон на краю равнины, на котором стоял походный шатер Бату-хана с входом, охраняемым свирепыми тургаудами с кривыми саблями и пиками с конскими хвостами.
Джихангир восседал на низком троне, отделанном золотом, стоящем в центре шатра, на нем были доспехи, украшенные золотыми накладками, служившие месяц назад защитой владимирскому князю Георгию Всеволодовичу, разбитому вместе с объединенным войском урусутов под улусом Красный Холм. На голове был надет китайский золотой шлем с высоким шишаком, со стрелой, укрывающей нос, и с сеткой на затылке, с которого свисали по сторонам четыре хвоста от чернобурых лисиц. На груди покачивалась на золотой цепи золотая пайцза с головой тигра, на коленях лежал китайский меч с рукояткой с вделанным в нее крупным рубином. Пальцы рук были унизаны массивными перстнями с драгоценными в них камнями. Ноги были обуты в мягкие сапоги красного цвета, в голенища которых слуги запихнули парчевые штанины.