Джихангир снова откинулся на спинку трона и незаметно оглянулся на старого полководца, сидящего за спинами чингизидов, он словно заручался его поддержкой:
— Потому что здесь наши потери оказались больше, чем в кипчакских улусах, завоеванных Священным Воителем и платящих нам дань по сей день, — с нажимом сказал он. — Если бы мы продолжали углубляться в страны заходящего солнца, мы бы растворились в их землях раньше, чем достигли бы берегов последнего моря. — Он подождал, пока сказанное им осядет в головах военачальников, призванных на совет, и продолжил. — Великий Потрясатель Вселенной сказал, что глубина несет в себе смерть, я сейчас объяснил вам, почему нас ждала бы там смерть. А теперь дополню высказывание моего деда своей мыслью, к которой пришел сам в этой стране: Чтобы глубина покорилась, к ней нужно привыкать постепенно.
Наступило напряженное молчание, и вдруг закрытое пространство шатра прорезало громкое восклицание, заставившее царевичей обернуться, они увидели Субудай-багатура, приподнявшегося на ковре и воздевавшего руки к потолку:
— Уррагх, джихангир! — хрипло повторил он. — Да будешь ты благословен в веках, и пусть Тенгрэ, бог Вечного Синего Неба, и бог войны Сульдэ не обойдут вниманием весь твой род. Дзе, дзе! Ты истинный продолжатель дела своего великого и мудрого деда!
Бату-хан подождал, пока смолкнут одобрительные отклики, вызванные неоднозначной реакцией старого полководца на его ответ, обычно сдержанного при любых обстоятельствах, и поставил точку в вопросе, считавшемся до этого момента позором для джихангира всей орды:
— Вот почему я отдал приказ войску поворачивать обратно. Теперь вы понимаете, что нужно сначала привыкнуть к завоеванным пространствам, а заодно набраться сил, и только потом обновленной ордой неудержимо хлынуть вперед, гася еще тлеющие очаги сопротивления в землях урусутов и зажигая новые пожары в других странах, которые мы поставим на колени так-же, как сделали это с урусутами.
И снова послышались одобрительные голоса, которых прибавлялось все больше, лишь отдельные из царевичей продолжали напускать на себя заносчивый вид, говорящий больше о их непримиримости к самому саин-хану, нежели к решениям, принимаемым им. Среди противников оказался Бури, к которому Бату-хан относился с большим уважением, он ударил ладонью по доспехам на груди и спросил:
— Джихангир, ты не ответил на вопрос Шейбани, куда ты решил повести войско, если сейчас копыта наших коней не будут повернуты в сторону Каменного Пояса и реки Улуг-Кем — Енисея, за которыми раскинулись родные монгольские степи?
Под куполом шатра воцарилось молчание, в котором ощущалось кроме любопытства желание опять включиться в спор. Ведь решение курултая могло быть изменено в любой момент, достаточно было обладателю высшего военного поста допустить ошибку, которую сочли бы непростительной. Его немедленно лишили бы звания и заменили бы благосклонность смертной казнью через отделение головы от туловища, или ломанием хребта, а может быть насаживанием на кол. Была бы причина, а приемов умерщвления провинившихся в Золотой Орде существовало множество.
— Разве мало мест, где мы можем отдохнуть и пополнить ряды наших войск новыми кипчакскими воинами вместе с запасом фуража? — ответил саин-хан вопросом на вопрос. — Священный Воитель наградил хана Джучи, своего сына, а моего отца, богатым улусом с центром в куманском Сыгнаке, я тоже хочу иметь свой улус, поэтому я повелеваю. — Джихангир вздернул подбородок вверх, взгляд его черных глаз, отливающих свинцовыми отблесками, остановился на мгновение на каждом из царевичей и темников, присутствующих на совете. — Как только мы возьмем крепость Козелеск, орда повернет в куманские степи к берегам царя всех рек Итилю. Таково мое решение.
На этот раз Субудай-багатур не издал ни звука, потому что новость была неожиданной не только для царевичей, но и для него. Он угнул голову, увенчанную собачьим малахаем, и стал напряженно думать о том, что даст войску поворот на берега Итиля, и какую из этого выгоду можно будет извлечь.
По берегам великой реки жили булгары, татары, буртасы и множество других племен, завоеванных монголами и примкнувших добровольно к орде, там была сочная трава, тучные стада и много женщин. Там протекала жизнь, мало чем отличавшаяся от жизни в монгольских степях. Но главное, там было спокойно, потому что вокруг не было врагов. Если бы джихангир повел войско в родные степи, ему пришлось бы услышать немало насмешек от каракорумских родовых ханов, которые нашли бы к чему прицепиться. А если бы он повернул на Сыгнак, столицу вотчины своего отца, то войско окружали бы враждебные кипчакские ханы с народом, резко отличавшимся обычаями от степняков. Значит, саин-хан предпочел вечным разборкам с единокровниками и постоянному напряжению в среде кипчакских ханов спокойствие и сытую жизнь в итильских улусах.
Старый полководец метнул на хозяина шатра пристальный взгляд единственного глаза, складки на лице начали разглаживаться от самодовольной улыбки. Хорошего кагана готовил он на трон в Каракоруме, и полководец из него получался отменный. Он с нескрываемым сожалением посмотрел в сторону царевича Шейбани, не оставлявшего надежды унизить своего более удачливого брата, Субудай уже точно знал, что ни один из чингизидов не обладает таким блистательным умом, какой достался Бату-хану от его великого деда, непобежденного никем.
— И когда Гуюк-хан обещал взять эту маленькую крепость Козелеск? — с издевкой спросил Шейбани у джихангира, поигрывая рукояткой плети. — Нам известно, что он стоит под ней уже третий день.
— Я думаю, что все дело в разливе рек, окружающих городок, хотя не исключаю, что доблестный сын великого кагана всех монгол прозевал время, когда его можно было захватить врасплох, — небрежно изрек саин-хан, давая окружающим понять, что так оно и есть на самом деле. — Я отдал Гуюк-хану приказ, если он не возьмет крепость в два дня, придется оповестить курултай о его неудаче. И пусть тогда высший совет решает, как поступать с ним дальше.
— Этот приказ вряд ли будет ему под силу, — с сомнением покачал головой Орду, молчавший с самого начала совещания. — Мне о Козелеске рассказывал урусутский купец, который торговал со страной Нанкиясу еще при коназе Мастиславе, порубившем послов Священного Воителя и сдохшим за эту провинность как собака под ногами наших воинов. Купец говорил, что Мастислав укрепил крепость, окруженную водой с трех сторон, высокими стенами, глубокими рвами с крутыми валами, и прорыл между реками каналы, чтобы они соединились.
— Но мы не можем стоять здесь до тех пор, пока Повозка Вечности не повернется к нам своим боком, — вскинулся Шейбани. — Коням не хватает зерна, а воины все чаще обращают взор на заводных лошадей.
— И такое положение наблюдается во всех туменах, — поддержал его Бури, не знавший, на кого выплеснуть ярость, всегда клокотавшую у него в груди.
Джихангир обхватил пальцами концы подлокотников на троне, отчего золотые перстни с многочисленными в них драгоценными камнями брызнули во все стороны разноцветными искрами. Он прекрасно понимал, что каждый лишний день, проведенный в неприветливой стране урусутов, облюбованной несметными полчищами злых духов — мангусов, дыбджитов, лусутов, сабдыков и туйдгэров, отнимал у войска не только силы, но и жизни. Но уходить из этой страны, оставляя за спиной рассадник сопротивления, грозящий потерей всего смысла похода, он не помышлял. Бату-хан помнил, что говорил ему в детстве великий дед — любое дело должно иметь свой конец. Не покосившись на старого полководца, как делал это всегда, когда обсуждались главные темы, он чуть подался вперед и жестко сказал:
— Завтра с наступлением утра Непобедимый с тысячей кешиктенов выдвинется к стенам Козелеска и выяснит обстановку на месте. Если Гуюк-хан со своим любимцем темником Бурундаем допустили оплошность, на смену им пойдут тумены Кадана и Бури…
Старый полководец медленно продвигался на саврасом коне вдоль русла реки Другуски, тело его наклонилось вперед, одна рука с плетью висела вдоль туловища, вторая была прижата как обычно к груди, а единственный глаз сверлил все, что вызывало у него интерес. Впереди шел отряд разведчиков во главе с джагуном, за ним качались в седлах Непобедимые, отборные воины охраны, вооруженные до зубов и с тугом полководца над головами, они были и сзади, отсекая разноцветный хвост из сиятельной свиты.
Вскоре показалось место, где защитники крепости сумели разбить плотину точным попаданием болта и потопить в воде многих воинов из тумена Бурундая. Дальше виднелись следы от подъемного моста, притянутого канатами к воротам на проездной башне, а ближе к месту бывшей плотины сохранились следы от постоянного моста, снесенного половодьем или же столкнутого в воду самими защитниками. Другуска не успела войти в берега, она не успокоилась, продолжая закручивать водовороты и нести к Жиздре, с которой была соединена искусственным каналом, бревна, коряги, трупы животных и людей. Луг тоже не просох, представляя из себя пропитанную водой равнину с первыми зелеными ростками травы, к которым тянулись мордами оголодавшие кони. Всадники то и дело поддергивали уздечки или кололи холки наконечниками стрел. Субудай остановил жеребца возле воды, завертел головой, впитывая картину, открывшуюся ему.
Луг позади него был заболоченным, с глубокими канавами и рытвинами, заполненными водой, он не годился не только для нападения на город лавой, но даже для того, чтобы протащить по нему стенобитные машины, и конца весеннему разливу не было видно. А без машин взять стены крепости высотой до десяти, а кое-где до пятнадцати сажен, сложенные из вековых дубов с землей между ними, не представлялось возможным. Кроме того, бревна были обмазаны глиной, а по низу укрыты дерном, чтобы в нем гасли горящие стрелы. Это были не каменные стены и башни, как в кипчакских городах, которые раскалывались орехами от снарядов, пущенных метательными машинами, от этих они должны были отскакивать как от железных.