Старый воин покривился еще больше, когда аркан, брошенный по приказу Бури вдогонку темнику одним из тургаудов, захлестнулся петлей на его плечах. Веревка натянулась, квадратное тело военачальника плюхнулось с седла в воду и потащилось к берегу бурдюком с прокисшим кумысом. На этом месть Бурундая за сына закончилась, он снова обхватил его мертвое тело и зашелся в долгом визге, вздымая вверх грязные конечности. Но это мстительное чувство не давало покоя Гуюк-хану, осознавшему, что он вновь сыграл роль дурака, которому судьба подарила царскую корону и власть, а он не знает что с ними делать. Некоторое время сын кагана молча наблюдал за стенаниями темника Бурундая, жирные щеки подергивались, а губы кривились, показывая желтые клыки. Затем он повернулся к Субудай — багатуру и одарил его таким взглядом, от которого любой другой ордынец превратился бы в пепел.
— Я не приглашал Бурундая и его сыновей для поездки сюда, и не снабжал урусутов монгольскими луками, — процедил он сквозь побелевшие губы в ответ на оскорбление, брошенное старым воином в его сторону. — А вылазки защитников за стены крепостей были всегда.
Великий полководец сощурил глаз, словно прицелился во врага, собравшегося вцепиться ему в горло, и прошипел:
— А я не стремился безрассудно подъезжать поближе к бойницам крепости, осознавая, что в них сидят прекрасные урусутские лучники с луками, отобранными у твоих воинов, — он распрямился в седле. — Я предупреждал тебя, Сиятельный, что с этого места нам нужно отъехать как можно дальше, но ты не захотел показывать перед врагом свою слабость.
Гуюк-хан скрипнул зубами, плеть в его руке взметнулась вверх, казалось, он готовился огреть ею великого стратега, но повисев в воздухе, она мягко легла на холку лошади. И все-таки щеки сына кагана продолжали дрожать от ярости, клокотавшей у него внутри:
— Непобедимый, ты прав, нам нужно начинать штурм стен крепости с южной стороны, не забывая нападать на защитников с западной и северной сторон, — прошипел он ядовитой змеей, промахнувшейся по цели. — С этого момента мы будем штурмовать Козелеск днем и ночью, пока мои нукеры не окажутся на его улицах и не напьются там свежей крови урусутов.
Субудай-багатур еще некоторое время сверлил огненным зрачком собеседника, он имел возможность послать в Каракорум гонца с донесением, что сын кагана всех монгол не справился с управлением левого крыла ордынского войска, и он просит разрешения заменить его другим царевичем. Те только и ждали момента, когда ближайший родственник допустит ошибку и его скинут с трона, чтобы занять высокое место. Затем он посмотрел на хана Бури, державшего во время спора нейтральную позицию, и осел в седле наполовину опустошенным старым бурдюком.
— Сиятельный, ты принял правильное решение, достойное похвалы, — сказал он, подбирая поводья. — Пусть будет благосклонен к тебе бог войны Сульдэ.
Гуюк-хан рванул на себя уздечку и, не обернувшись больше на наставника, поскакал вдоль кромки воды к пологому склону вдали, поросшему густым лесом. За ним сорвалась с места свита, оставив темника Бурундая с сыновьями на попечение его тургаудов с прислугой. Старый полководец, проводив всадников в богатых доспехах долгим взглядом, завернул в другую сторону, больше здесь делать было нечего. Он взял направление в ставку Бату-хана, джихангир ждал от него вестей, чтобы или продолжить путь войска на берега Итиля, или завернуть часть его на подмогу сыну кагана всех монгол, давнему недоброжелателю. Весенняя распутица, наступившая так внезапно, не давала возможности расслабиться, диктуя условия, никогда не совпадавшие с желаниями людей.
Глава пятая
Снег под основанием бревенчатой стены оказался утрамбованным копытами мунгальских лошадей до каменной крепости, по нему можно было ходить лаптями, укутанными в дерюжки, не издавая ни звука. Возле воротных столбов собрались разведчики, спустившиеся вниз раньше, и большинство ратников, успевших съехать по веревкам с навершия стены, они молча дожидались указаний десятского, ставшего начальником над половиной сотни. Никто не высказал даже слова против его назначения на этот пост воеводой Радыней и тысяцким Латыной, все знали Вятку как храброго воя, способного принять на себя удар сразу нескольких мунгалов. Когда подошли остальные, Вятка вошел в середину круга и поднял руку, отвлекая внимание охотников на себя, потому что многие из них взялись провожать глазами веревки и лестницы, хвосты которых быстро уползали вверх. Дружинники на пряслах спешили упредить опасность нападения тугаров, если бы таковая возникла, обрекая охотников с этого момента самим отстаивать свои жизни. А Вятка переговорил с разведчиками, успевшими вернуться от рва, он дал новое задание и когда они растворились в туманном молоке, обратился к мужикам:
— Десятским собраться за моей спиной, — негромко, но властно, потребовал он, а когда те затеснились позади, объявил. — Вы идете под мое личное начало, так-же Званок с Улябихой, сбеги Якуна с Курдюмом и ратник Звяга.
— А десятки на кого оставишь? — донеслось из круга дружинников.
Вятка повернулся на голос и твердо объявил, будто давно решенное:
— Первый десяток идет под начало Бранка, второй я оставляю за Охримом, третий за Роботкой, четвертый за Темрюком и пятый за Голядой, старым ратником. Вы их знаете, каждый успел показать себя добрым воем.
— Тако оно и есть.
— Твоя правда, Вятка, — согласно зашумели охотники. — С ними можно ходить хоть на медведя, хоть во вражий стан.
Вятка подождал, пока вновь назначенные старшие десятков займут места, и снова чуть возвысил голос:
— Как только дойдем под стеной до места поворота за углом крепости, пройдем ров, а за ним Другуску, и углубимся в расположение нехристей, то запомните одно важное правило: приближаться к тугарским коням нужно только спереди, сзади к ним подходить опасно. Мало того, что злые сами по себе, они сейчас еще голодные. Вот почему я приказал вам натереться хлебом, и вот почему говорю об этом только сейчас.
— Это чтобы до нас лучше дошло, — догадался кто-то. — Бежать-то нам теперя некуда.
— А натерлись мы хлебом затем, чтобы мунгальские кони не лягались, а тянулись к нам мордами, — продолжил другой ратник разгадку странностей десятского. — Ну, Вятка, хватов сват, все наперед знает.
Когда смолкли удивленные возгласы, Вятка повел урок дальше:
— Тугары спят на ковриках, подложив под головы седла или попоны, держа в руках чембуры — третьи поводы, протянутые от уздечек, чтобы лошади не отходили ни на шаг. Подкрадаться к ним надо лесной рысью и бить засапожным ножом посередке груди, или резать горла, чтобы не было визгу, иначе они мигом вскочат на ноги.
— Ежели кто заполошится, бейте того ножом под челюсть, — добавил Голяда, старый воин. — Они тогда сворачиваются в клубок и дергаются молча, пока не сдохнут.
— Если между ними пыхнет сполох, хватайте тугарские саадаки с луками и колчанами и сбегайтесь ко мне, я подам сигнал волчиным воем и загодя выберу место между ихних отрядов, — продолжил Вятка, кинув на Голяду одобрительный взгляд. — Луговину накрыл непроглядный туман и можно стравить поганых, ежели встать друг к другу спинами и целить в разные стороны из их луков. А потом, когда они начнут меняться своими же стрелами, отбежать на безопасное расстояние.
— Так было, когда нашу дружину окружили половцы с другой стороны крепости, за Клютомой. Тогда тоже на землю пал густой туман, — поддакнул старый ратник, решивший взять на себя роль консультанта. — А было это при княжении нашего Мстислава Святославича.
Вятка в знак одобрения снова кивнул головой, видимо, поддержка Голядой его задумок была как раз вовремя. Он присмотрелся к лицам ратников, выискивая признаки сомнений или первые знаки волнения, могущего перерасти в страх. Но таковых не оказалось.
— Если наша задумка не будет получаться, всем охотникам должно вскакивать на ихних коней и во весь дух мчаться к стенам крепости, — Вятка поправил кожаный пояс, передвинул ножны с одним из ножей поближе к середине поджарого живота и закончил. — Даст Бог, наши ратники успеют опустить подъемный мост, чтобы мы могли пересечь по нему матушку-Жиздру, нашу защитницу. Конного теперь она вряд ли выдержит.
— Можно не сомневаться, что все так и будет.
Охотники бесшумно продвигались вдоль стен, снег был притоптан копытами мунгальских коней, сумевших перескочить Другуску по крепкому льду, днем носивших всадников по мериметру крепости. После того, как было пройдено место слияния небольшой речки с Жиздрой, десятский сделал крутой поворот и повел охотников к рву перед Другуской, невидимому в сплошном тумане, потому что дальше могли встретиться засады, устроенные мунгалами под стенами. Когда до него оставалось примерно с десяток сажен, пахнуло такой вонью, что у многих ратников едва не началась рвота, а из глаз градом посыпались слезы. Вятка сунул под нос кусок понявы — беленого полотна — захваченной с собой для перевязки ран, дышать смрадом было почти невозможно. От этого места поганые начинали наскакивать на участок стены, который он защищал вместе с десятком. Из мглы вынырнул один из разведчиков, затыкавший нос рукавом, он прогундосил, указывая пальцем в туман:
— Там нехристи, они прячутся за ветками и за навалом из трупов.
Десятский чертыхнулся и оглянулся назад поняв, что идти вдоль рва в поисках безопасного места бесполезно, потому что ветки с трупами были навалены за валом по всей его длине. А возвращаться обратно означало одно — убить в защитниках городка надежду на освобождение от поганых орд. К нему приблизились несколько ратников из его десятка, среди которых были Званок с Улябихой, ряженой под тугарина, в голове пронеслась какая-то мысль, от которой он хотел отмахнуться, но потом решился ее огласить:
— Кто знает язык нехристей? — тихо спросил он.
Из рядов вышла Улябиха, она сдвинула малахай со лба подвернутым рукавом чапана и так-же тихо ответила:
— Я знаю несколько слов из ихней поганой речи.