— Ты прав, джагун, человек без примера может превратиться в дикого животного, — согласился тот же воин.
— Так-же, если перед глазами человека будет вечно торчать скот, он будет вести себя по скотски, — подключился к диалогу второй воин. И добавил. — Но хашаров до Каменного Пояса еще надо довести живыми, а хорза вот она, плескается в турсуках на наших поясах.
— Не за горами обеденный перерыв, и вы снова обожретесь шурпой-похлебкой с кусками жеребятины, вы можете приправить еду хмельным напитком, — резко сказал джагун. — Гих, харакун, скоро опять начнется этот нудный урусутский дождь.
— Я не харакун, я воин непобедимой орды! — вскинулся ордынец в доспехе, которого обозвали чернью. Глаза у него с угрозой покосились на обидчика.
Кадыр ничего не ответил, он завернул морду коня и поехал навстречу юртджи, спешившему по лагерю скорой рысью. По лицу приказчика, омраченному маской печали, можно было предположить, что в войске случилось что-то серьезное.
— Кадыр, тебе приказано явиться к тысячнику Абдул-Расулле, — еще издали закричал он. — Сам даругачи будет держать совет.
— А что случилось? — не утерпел с вопросом джагун. — Разве стенобитные машины уже подтащили к главным воротам Козелеска и пришла пора брать крепость приступом?
— Они еще в пути, в такой грязи даже кони вязнут по самое пузо, — подскакал юртджи вплотную к сотнику. — Дело намного серьезней, убит темник Бухури и нужно будет выбирать на его место нового.
— Вай-тул! Мы только что проводили в последний путь родного сына Бурундая, — откинулся в седле джагун. — Как это случилось?
— Урусуты пустили стрелу из арбалета.
— Но эта стрела огромная! Разве можно было ее не заметить?
— Был штурм и было много стрел, — юртджи завернул коня в обратную сторону. — Я передал приказ, Кадыр, а ты его принял.
Джагун снова подъехал к месту, где должна была стоять его юрта, она была почти поставлена, оставалось укрыть остов из жердей шкурами шерстью наверх, чтобы потоки воды не просачивались внутрь, а скользили вниз, и навесить полог из плотного ковра, заменяющего дверь. В голове у него с получением известия о гибели темника затеснилось множество мыслей. Он подумал о том, что нового начальника над десятью тысячами воинов будут выбирать, скорее всего, из тысячников, потому что все чингизиды были облечены высшей властью. Значит, среди них тоже должно освободиться место, а это говорит о том, что тысячника начнут искать среди сотников, и так до самого низа. Наметилась возможность поймать птицу счастья еще раз, к тому же, она решила покрутиться теперь под самыми ногами.
Кадыр не грешил, он совершал намаз пять раз в день, соблюдал рузу, поэтому от него отошли темные дэвы и джинны, преследовавшие его в конце войны, и приблизились светлые иблисы. Наверняка на совете будет присутствовать хан Гуюк, ему понравилась дерзость, с которой вел себя Кадыр перед джихангиром, об этом Сиятельному доложили люди из окружения саин-хана. А джагуну о благоволении к нему Гуюк-хана рассказал юрджи, принесший весть о смерти темника Бухури, и обошлась она Кадыру в несколько лисьих шкурок. Значит, надо немедленно совершить что-то такое, чтобы начальник левого крыла войска снова обратил на него внимание. Кадыр хотел было отправиться к тысячнику и заявить, что он с сотней отказывается от отдыха, пожалованного ему Сиятельным, и готов хоть сейчас сделать вылазку к крепости Козелеск, чтобы закрепиться на стенах и дать возможность воинам орды ворваться в город. Но трезвая мысль, прятавшаяся в уголке сознания, подсказала, что на никчемном геройстве может оборваться жизнь самого героя. Если стены городка оставались неприступными вторую неделю, это говорило о многом, в первую очередь, о безрассудности задумки.
Кадыр пустил коня по кругу, машинально теребя поводья и забыв о юрте, возле которой продолжали возиться воины сотни. Он долго не мог найти предлога, чтобы можно было зацепиться за нужную нить, ускользающую в призрачные мечты, и вдруг перед глазами возник бородатый образ урусута, с которым довелось поговорить на днях. Тот жил в деревне под названием Дешовки, возле которой стали лагерем полки убитого темника Бухури. Сиятельный запретил трогать жителей, желая выказать им тем самым доверие за предоставленные дома и дележку припасами, поэтому мужики с бабами ходили по улицам без опаски. Кадыру донесли, что кто-то из хашаров обмолвился о кладовой, снабжавшей крепость необходимым, будто она находится недалеко, но добраться до нее по распутице почти невозможно. Монголо-татарское войско находилось на голодном пайке, каждая горсть зерна ценилась на вес золота, и любая информация о продовольственных запасах в городах и весях урусутов поступала сразу главным военачальникам, а небольшие отряды рыскали во всех направлениях. Хашара вскоре прикончили урусуты же во время очередного штурма стен, а к Кадыру привели того мужика, чтобы он мог выведать у него, где находится склад.
Он беседовал с ним через толмача, не нанося увечий и других ран, но мужик упорно талдычил о том, что он человек маленький и княжьи игрища с припасами для осажденных горожан ему как потемки. Джагун отпустил тогда урусута домой, а сейчас вдруг вспомнил его смелое лицо с плутоватыми синими глазами и усмешку презрения, кривившую большие губы. За мимикой, оскорбляющей воина орды, крылась уверенность в том, что никто из ордынцев не посмеет нарушить приказ Гуюк-хана о неприкосновенности жителей деревни, и что мужик знает местонахождение кладовой не по наслышке. Наверное, ведали об этом все урусуты, но предпочитали уносить тайну в могилу, будто кто-то неведомый, имеющий над ними безграничную власть, запечатал им рты печатями. Так же случилось с урусутскими городами и погостами — ни один не раскрыл ворота навстречу победителям и не вынес даров, как это было по всей Азии от океана через бескрайние пустыни до высоких гор. Странный это был народ, предпочитающий, чтобы города превратились в пустыни, но стремящийся сохранить в неприкосновенности честь и достоинство.
Кадыр тряхнул головой с накрученным на нее тюрбаном, затем кинул взгляд на воинов, снующих вокруг юрты, оставалось укрепить над вершиной лишь хоругвь, украшенную арабской вязью. Отдав десятнику приказ следовать с воинами за ним, он резко потянул на себя повод и поскакал по направлению к деревне Дешовки, не оборачиваясь на подчиненных, пустившихся вдогонку. Он твердо помнил, что для достижения цели все средства хороши. Изба урусута находилась почти в центре погоста, недалеко от изб, занятых Гуюк-ханом и его свитой, но это обстоятельство не смутило джагуна, уверовавшего в удачу и решившего идти к ней через трупы. Осадив коня перед домом, срубленным из еловых плах, он молча указал десятнику нагайкой на дверь и отъехал в сторону, ордынцы спешились и заковыляли к крыльцу. Привыкшие не слезать с седел, они были похожи на вылезших из нор степных байбаков, отощавших за зиму.
Скоро в проеме показалась взлохмаченная голова бородатого мужика, широкого в плечах, со связанными за спиной руками и заткнутым тряпкой ртом, он таращил глазами по сторонам, не понимая, за что его схватили ордынцы и старался освободить руки из пут. Воины подтащили его к свободному коню и взгромоздили поперек спины, подтянув ноги веревками к голове, и все равно, когда низкорослый конь тронулся с места, носки поршней-сыромятных сапог урусута заскребли по грязи. Джагун прикинул, не задохнется ли пленный, пока его будут везти до юрты, и протянул жеребца трехвостой плетью, вдогонку хлестнул было заполошный вой бабы и сразу оборвался от стрелы, пущенной в нее почти в упор. Навстречу попадались отряды ордынцев, но ни один из воинов не поинтересовался у Кадыра, почему он увозит урусута из деревни, охраняемой от разгула завоевателей приказом Сиятельного. Если бы оказалось, что он поступает неправильно, то можно было нарваться на неприятности, а кому их хотелось, когда уже за Козелеском начинались дикие степи. Это означало, что война с урусутами закончилась и что кёрмёс — душу умершего воина не сумели захватить дьяман кёрмёс Эрлика — слуги хозяина царства мертвых, и не утащили ее в подземелье.
В юрте с развешанными по стенам коврами и застеленным шкурами полом Кадыр первым делом приказал развязать руки урусуту и вытащить у него изо рта кляп. Тот все не мог придти в себя, обводя жилище похитителя налившимися кровью глазами из-за опущенной во время скачки головы. Джагун дал ему возможность осмотреться, затем подозвал толмача и, грубо ткнув рукояткой плети мужика в грудь, спросил:
— Ты тогда не указал мне дорогу к козелеской кладовой.
Мужик глубоко вздохнул и распрямил плечи, он наконец-то понял, для чего его привезли в юрту, и что ожидает в ближайшее время. Но страх не изломал черты удлиненного лица, не заставил бегать зрачками в поисках нужной мысли, должной спасти жизнь. Наоборот, большие губы подобрались и обрели отчетливый рисунок, на щеках прорезались глубокие морщины, а высокий лоб разгладился. Он переступил поршнями и принялся растирать запястья, натертые веревками, окидывая похитителей недобрыми взглядами:
— Я тогда не знал, где искать ту дорогу, — густым басом сказал он, на губах у него снова начала появляться улыбка превосходства, бесившая джагуна.
— А сейчас знаешь? — мгновенно взъярился тот.
— И сейчас не имею понятия об ней и об той кладовой. Я уже толковал тебе, тугарин, что нам неведомы дела князюшек, они советуются больше с боярами да с купцами, а мы народ промысловый.
— Чем ты промышляешь?
— Лапотки плетем из липового лыка, туесочки под ягодки, короба под грибки и прочие поделки, нужные в обиходе. Бывает, занимаемся ловитвой белок, горностаев, тех же серых разбойников, чтобы не задирали наших домашних животных.
— Значит, лес знаешь хорошо?
— А как же, в лесу живем.
— Кладовая тоже в лесу? Она находится далеко отсюда?
— Может, близко, а может, как ты сказал, далеко, — снова заупрямился урусут.
Кадыр пристально взглянул в его глаза, в голове у него мелькнула мысль, что мужик невольно проговорился. Во первых, он не стал отрицать, что кладовая существует, а во вторых, если бы он сказал слово далеко сначала, как предложил джагун, то согласился бы с его предположением. Но он постарался отодвинуть это далеко еще дальше, прижав само слово близко к себе, словно хотел его защитить.