Урусуты сумели вернуть повозку с награбленным добром, напав на обоз позади войска, а джихангир едва не лишил жизни за дурную весть, принесенную им в его шатер. Но теперь звезды вновь стали благоволить к нему, их расположение обещало не только повышение в звании, но и получение хорошего куша, должного оправдать все потери разом. Так истолковал монгольский шаман расположение бобов, которые он кинул перед тысячником на потертый ковер, об этом же спел ему улигерчи, когда левое крыло орды стало уртоном под стенами крепости. Первая часть предсказаний сбылась, за исполнением второй части бывший сотник, а теперь тысячник, повел воинов сам.
Узкая дорога среди голых и мокрых деревьев не давала Кадыру возможности развернуть сотни так, чтобы обеспечить их безопасность со всех сторон, отряд растянулся на несколько полетов стрелы, уязвимый отовсюду. Оставалось надеяться лишь на собачий нюх разведчиков, рыскавших в лесных дебрях и по берегу реки, не спешащей входить в берега. Заканчивалась пятая неделя осады Козелеска, не принесшая заметных результатов, крепость по прежнему можно было атаковать только с южной стороны, выходящей воротами в половецкие степи, а с трех других она была защищена полыми водами, подмявшими под себя не только русла нескольких рек вокруг нее, но и затопивших луга и часть леса. По этой причине Кадыр со своей тысячей не сумел показать Ослепительному, а с ним и Сиятельному, в подчинении которого находился, той удали, которую обещал продемонстрировать, если первый не отберет у него жизнь, а второй одарит званием тысячника.
Он кидался на стены как барс, сам побывал на них, но закрепиться не сумел, воинов сбрасывали вниз не только урусутские ратники, но и женщины с детьми, вооруженные чаще рогатинами. И когда джихангир отдал приказ прекратить штурм и дождаться спада половодья, Гуюк-хан напомнил ему об обещании найти кладовые крепости, построенные Мстиславом Святославичем, врагом орды. Тысяча сипаев в разноцветных чалмах и одеждах немедленно отправилась на поиски, ими двигали те чувства, которые владели их военачальником, тарпаном, взлетевшим на глазах на вершину туга, которую всегда занимал шонхор — серый кречет с черным вороном в когтях. То, что обещали кипчакам татаро-монголы, становилось явью, и такие примеры могли двигать несметные орды в любых направлениях, сметая с пути любого противника.
Кадыр с трудом протиснулся сбоку отряда поближе к его голове, прикрыв глаза, закачался в седле, ожидая донесения от разведчиков, ушедших далеко вперед. Мысли его вертелись вокруг одного и того же события, должного произойти после взятия Козелеска — возвращения домой на белом верблюде, тянущем за собой огромную повозку с добром, за которой будет идти табун лошадей и стадо коров с козами и овцами. Не зря он возил в чувале железную тамгу, ее можно было нагреть на огне и поставить клеймо на боках домашних животных, захваченных в селениях урусутов, чтобы у них был новый хозяин.
Тысячник не раз прикидывал, кого из девушек в ауле возьмет в жены, и кого он назначит старшей женой, а кто будет охтан-хатун — младшей. Она будет разводить огонь в дзаголме — круглой земляной печи, и выпекать в тандыре пресные лепешки, ловко приклеивая их к стенам, обмазанным глиной. А кто-то будет готовить ему вкусный плов, сочащийся от жира хусы — барана, приправленный зеленью, потому что джугара — кукурузная каша — за время войны порядком надоела, как шурпа-похлебка, как и хурут — сушеная творожная масса, взятая в поход в качестве сухого пайка. Бывший тысячник, ставший важным ханом, будет только руководить улусом, по вечерам играть в шатар — разновидность индийских шахмат, в которых главными фигурами были тигры и собаки, а пешками служили зайцы и петухи Это была жизнь, о которой мечтал каждый харакун в несметном войске Бату-хана, но не всем суждено было стать тысячниками.
Прошло довольно много времени, полки продолжали углубляться в непроходимые дебри по едва заметной дороге, ведущей неизвестно куда. Кадыр сунул руку в чувал и вытащил аяк— чашу для питья, вырезанную из березового наплыва, затем передвинул на живот турсук и наполнил ее орзой. Он жадно припал к краям, словно не пил несколько дней, на самом деле он решил заглушить чувство страха, которое поселилось в груди, как только отряд обступили стволы деревьев с цепким кустарником, старавшимся порвать одежду или расцарапать открытые участки кожи до крови. Затем наполнил аяк еще раз и поднес к губам, ощущая нутром пенную жидкость, начавшую играть в желудке, и в этот момент в плечо тысячника, открытое сдвинувшимся круглым щитом, впился наконечник стрелы.
Кадыр взвыл от неожиданности, он скосил глаза на грубо обструганный прут, увидел, как быстро набухает кровью рукав халата в том месте, куда воткнулся наконечник. Выронив аяк, он рванул свободной рукой стрелу из тела и закричал от боли, забыв о том, что она могла быть не последней. В тот же миг еще две стрелы не пролетели мимо него, одна запуталась в густой гриве лошади, не причинив ей большого вреда, а вторая скользнула по доспехам кипчака. Кони ордынцев вставали на дыбы, пытаясь сбросить визжащих всадников, они сшибались друг с другом, не зная, в какую сторону направить бег. Дорогу обступал сумрачный лес, ощетинившийся тысячами острых веток, а спереди и сзади образовался затор, пробиться сквозь который не представлялось возможным.
— Байза!!! — крикнул Кадыр, и повторил, выбросив здоровую руку вверх. — Байза!!
Но его никто не слушал, каждый стремился спасти жизнь всеми доступными способами. Кадыр привстал в стременах, пытаясь определить, откуда стреляет противник, но сделать этого было уже нельзя, стрелы посыпались со всех сторон, и чем сильнее воинов охватывала паника, тем гуще становился их рой. Тысячник обломал с жутким ревом стрелу и швырнул ее под ноги коню, отбросив мысль о щите как бесполезную, он рванул уздечку на себя и полез напролом, стараясь втиснутся в гущу сипаев.
— Байза!!! — снова закричал он по монгольски, оттесняя соплеменников на обочину дороги. — Приникайте к лошадиным крупам, не давайте урусутам стрелять прицельно!
Кто-то прислушался к его голосу, упав на холку коня, кто-то змеей скользнул под пузо четвероногого друга, ухватившись руками за попоны под седлами, с десяток кипчаков спешились и начали стрелять из луков в нападавших, укрывшихся в глубине леса. Эти меры немного ослабили натиск, видимо, урусутов было не так много, но скоро из-за кустов полетели короткие сулицы, разившие не только воинов орды, но и лошадей. Снова паника, начавшая было спадать, бросила людей и животных друг на друга, смешав их в единый клубок, внутри которого хозяйничала смерть. Никто не хотел оставлять дорогу, боясь углубляться в кошмар из зарослей кустарника и переплетений древесных стволов, за каждым из которых чудился громадный урусут с острым ножом.
Чтобы усмирить смятение, Кадыр начал с силой хлестать трехвостой плетью с тугими узлами на концах по лицам и спинам подчиненных, не переставая осыпать их грязными ругательствами. Он не жалел сипаев, умирающих на его глазах, он боялся за свою жизнь и за то будущее, о котором так долго мечтал. Если отряд вернется назад, не выполнив обещания, если воины погибнут в проклятом лесу, а дьяман кёрмёсы, слуги Эрлика, снова обойдут его строной, этого ему не простит уже никто, даже соплеменники. И тысячник коршуном набрасывался на воинов, забыв о безопасности, он отскакивал назад и снова замахивался плетью, свитой из сыромятных ремней, понимая, что без подчиненных он ничего не значит. Необузданная ярость, которую часто применяли татары и монголы к воинам других национальностей, принесла плоды, из клубка стали вырываться всадники со зверским выражением на залитых кровью лицах, они вынимали из ножен кривые сабли и бросались вглубь леса. Скоро оттуда донеслись звуки боя, начавшегося в разных местах, они усиливались, стягиваясь к одному месту, видимо, урусуты не бросали своих в беде, бросаясь им на выручку.
— Уррагх!!! — закричал Кадыр на монгольский лад, заменив плеть на клинок и показав им в сторону леса. — Уррагх, кыпчак! Яшасын!!!
Всадники стали один за другим исчезать среди ветвей, было видно, как борются они со страхом, искажавшем черты их лиц, как натягивают тетивы луков раньше времени, не увидев противника, но начало отпору было положено. Кадыр заметил, как спешат на выручку сотни, ушедшие вперед, и как подтягиваются отставшие полки, они сходу устремлялись на звуки боя, издавая боевые кличи. К нему по дороге приближался джагун Джамал, за ним торопились его воины, на скаку обнажая оружие. Тысячник хотел уже смахнуть со лба обильный пот, как вдруг почувствовал, что его голова отделилась от тела и полетела вперед, он машинально натянул уздечку, стараясь удержаться в седле, и в следующее мгновение понял, что это воткнулась в сетку, защищавшую шею, очередная урусутская стрела. Если бы ее не оказалось, выкованной из мелких колец, ему бы пришлось догонять голову. Снова всадники справа и слева начали падать под копыта коней, пораженные сулицами в спины, незащищенные доспехами, послышались вопли раненных и последние проклятия убитых. Кадыр замотал головой, собрав все силы закричал Джамалу, указывая клинком теперь в противоположную сторону:
— Туда, Джамал, урусуты атаковали нас с обоих сторон, — он бросил взгляд на плечо, из которого продолжал торчать обломок стрелы. — Наверное, они прячутся в кронах деревьев.
— Я понял, тысячник, — сунул тот клинок в ножны и, придержав коня, отдал сотне команду. — Луки и стрелы готовь, неустрашимые, вперед!
Зазвенела дамасская сталь, упрятанная в ножны, в руках сипаев вместо сабель оказались налучья, запели звонкие тетивы, натянутые до предела, они разом хлопнули по лоскутам кожи, привязанным к рукам, посылая в гущу веток множество злых стрел. Всадники ринулись в заросли, угиная головы от сучьев и стараясь держать луки натянутыми, первые ряды вырвались на небольшую поляну и наткнулись на брошенные в упор сулицы и выставленные рогатины. Сипаи откидывались от точных ударов на спинки седел, по инерции продолжая движение вместе с конями, или перелетали через их головы и падали под копыта. На них набрасывались рослые люди в меховых треухах и полушубках и добивали мечами, секирами и ножами, бородатые лица были сосредоточенными, они не выказывали ни тени замешательства. Но вторые ряды кипчаков оказались расторопнее, нежели бесшабашные их соратники, воины отпускали тетивы на луках почти не целясь, а если урусут не падал, они добивали его пикой или саблей.