А на равнине, раскинувшейся за правым берегом Жиздры, окаймленной на горизонте черной полосой леса, разворачивались события, не виданные до сей поры ни одним козлянином. Несколько больших отрядов мунгалов по пять человек в ряд продолжали движение по направлению к лесу, они выдерживали между собой равное расстояние, не приближаясь и не удаляясь друг от друга. Кони перебирали мохнатыми короткими ногами, неся на спинах всадников с такими же короткими и кривыми ногами, воткнутыми носками обувки в стремена, свисавшие чуть ниже середины круглых боков этих лошадок, в большинстве рыжих по масти.
Всадники, одетые в длинные шубы, в лохматых малахаях с наушниками, с кучей оружия, навешанного на них со всех сторон, казались по сравнению с конями великанами, оседлавшими маленьких животных. Но так только казалось, потому что не было на свете скотины, выносливее монгольской лошади, даже ослы с ишаками не могли сравниться с ними ни в чем — ни в силе, ни в выносливости, ни в скорости. Эта деталь, необъясниимая на первый взгляд, была одной из разгадок непобедимости монгольского войска, заставившего работать на орду со столицей Каракорум половину подлунного мира. Монголы с другими примкнувшими к ним кочевыми племенами, жили в каменном веке, не имея ничего и не умея тоже ничего, хотя окружены были нациями, цивилизованными по тем временам — с востока китайцами, корейцами, уйгурами-писарями при средневековых дальневосточных дворах, с юга граничили с Тибетом, через него с Индией, с юго-запада со среднеазиатскими халифатами, имевшими письменность с государственностью.
Это недоразумение указывало на неоспоримый факт, что человеческий мир имеет общие корни с миром животным, среди которого были свои тигры, львы, трутни с одной стороны, а так-же лошади и коровы с пчелами с другой. Среди людей так-же были воинственные племена и нации нахлебников, не желавшие жить мирно и работать на свое и общее благо, стремящиеся жить за счет других, а так-же народы, толкающие мир разумом и трудом к цивилизации. Пчелок с дойными коровами было больше, нежели пантер и оводов, они были по большому счету беззубыми, чем пользовались слепни и другие кровопийцы из зверей на четырех ногах.
Вот почему империя чингизидов, рассадник зла и насилия в течении нескольких веков, раскинулась на востоке от Корейского полуострова с Тихим океаном, омывающим его берега, до южного Русского моря с множеством кочевых народов вокруг него. И курултай во главе с Угедэем, каганом всех монгол, решил расширить границы империи не только на севере, но дойти на западе до последнего моря, за которым не будет уже никого из племени людей, чтобы поработить человечество полностью и доить его веками, утопая в роскоши, добытой кровавыми походами. Такой наказ дал Высший совет монгольской Орды Батыю, внуку Потрясателя Вселенной, назначив его джихангиром — начальником войска, собранного из степных, равнинных, горных и приморских с озерными народов, подмятых великим ханом, имя которого после его смерти нельзя было произносить вслух. Под власть Батыя попали и одиннадцать царевичей-чингизидов, ненавидевших его, мечтающих каждый стать великим каганом Орды.
Но никто из царевичей, как и Батый, не подозревали, что они находятся под пристальным вниманием непобедимого полководца Субудая и, если посмотреть со стороны, могло показаться, что под заботливой как бы его опекой. Славное звание — багатур — дал ему Потрясатель Вселенной. Это было тоже тайным решением курултая, о котором знали немногие, желавшего таким образом убить сразу двух зайцев — не дать царевичам передраться, и выявить среди них единственного, достойного титула кагана всех монгол.
Так было прописано в законах «Ясы», составленной Священным Воителем и записанной им с помощью китайских мудрецов на китайской же бумаге, «Ясе», предугадывающей падение преемников в роскошь и разврат, и тем самым частично отрицающей наследственность. Так-же, как никто из высокородных не догадывался, как ненавидит их на самом деле великий полководец с рукой, высохшей как больная лапа у побитой собаки, с одним глазом и с болезнями, разъедающими его. Как хочет он вытолкнуть наверх двоих сыновей, старшего Урянхая и младшего Кадана, чтобы каганом стал кто-то из них, а не зажравшиеся и развязные потомки его лучшего друга и повелителя всех монгол на века, которого он боготворил, Великого хана бескрайней степи и завоеванных им народов. Чего стоил хан Бури, незаконнорожденный от кипчакской женщины сын Мутугена, внук Чагатая, правнук Чингисхана, он день наливался хмельными напитками хорзой или орзой, сброженными из кумыса, потом всю ночь менял наложниц. И так продолжалось изо дня в день.
Его отец, хан Мутуген, соединился с женой своего раба, а когда она понесла, монголы отлучили ее от мужа и оберегали до тех пор, пока она не разрешилась мальчиком, которого назвали Бури. После чего женщину вернули мужу. Не зря говорили, что в его жилах течет дикая кровь. Бури был хорошим военачальником, но ему было бесполезно доказывать, что с женщинами нужно быть осторожным, потому что они обладают ключами от войны и мира. И что Великий Воитель, божественный прадед, был изранен кинжалом, оказавшимся в руках дочери кипчакского правителя, одной из наложниц, что ускорило его смерть. Чингизидам было наплевать друг на друга, тем более, на окружающих, стоящих ниже рангами, которых они не считали за людей. И недалекая эта заносчивость принесла, в конце концов, свои плоды.
Отряды дошли скорым шагом почти до черного массива леса, казалось, что они скроются в нем, чтобы не возвращаться больше назад. И вдруг вся масса всадников, как по команде незримого повелителя, повернула назад, ускоряя бег, наращивая из глубин дикий вой и пронзительные крики, переходящие в единый клич монгол:
— Кху! Кху!.. Урррагх, монгол!..
Только теперь козличи осознали; что мунгалам, пришедшим воевать их, нельзя верить не только на слово, но и на действие. Не зря сбеги не уставали повторять, что ордынцы похожи повадками на леших и водяных, завлекающих людей в тенета, откуда возврата не было. Ратники приготовились к отражению атаки, наложив стрелы на тетивы и положив большие камни с бревнами на края проемов и плах в бойницах. Они с нарастающим волнением смотрели, как мчатся по заснеженной равнине отряды степных воинов, похожие на толстых змей, издающих вой, визг и другие звуки, смахивающие на поросячьи, когда тех тащат из клети на разделку. Первые пятерки всадников доскакали почти до реки, казалось, ордынцы решили сходу проскочить по рыхлому снегу, укрывшему речную ширь, до другого берега, чтобы потом подняться так же стремительно на вал перед стеной.
— Неужто они решатся на такое, и тот десяток мунгал их ничему не вразумил? — затаил дыхание Охрим, стоящий плечом к плечу с Вяткой и Бранком.
— Какой десяток!? — отрешенно откликнулся Вятка, не отрывая взгляда от передовых рядов степных воинов, летящих, казалось, по воздуху. И встряхнулся, вспомнив десятского мунгальского войска и его отрубленную голову. — Не ведаю, что они могут сотворить, но теперь знаю, что ордынцы способны на все.
Ратник поправил сброю, принесенную сестрой, затянув ремни на ней покрепче, взвесил в деснице топор, как бы примеряясь к топорищу, и снова со вниманием посмотрел на равнину за Жиздрой. И вдруг увидел то, о чем много раз слышал, но не придавал значения, и от которого едва не лишился теперь жизни. Первые отряды ордынских воинов, состоявшие из двух или трех сотен всадников, круто повернули коней, не доскакав до реки пяток сажен, направив их бег вдоль кромки берега. Мунгалы развернулись боком в высоких седлах, подняли луки и выпустили тучи стрел по направлению к крепостной стене, не замедляя бега скакунов, помчались обратно, уступая место новым рядам лучников с готовыми сорваться с тетив стрелами.
Вятка с помощниками едва успел укрыться за бревнами заборола, как по стенам, по навесу, законопатили каленые наконечники, стремящиеся найти лазейку или щель, чтобы протиснуться в нее и поразить защитников смертоносным укусом. Козличи знали, что многие мунгальские стрелы были отравленными, смоченными в змеином яде, и если наконечник оставлял на теле лишь царапину, это уже не спасало человека от смерти. Кто-то вскрикнул на полатях, кто-то громко охнул внизу под стеной, где стояли котлы для разогрева смолы, кого-то злая стрела поразила на улице, прилегающей к внутренней стороне крепости. Это были не первые жертвы козличей от татаро-монгол, пришедших незванными к мирному торговому городку, стоящему на границе с Диким полем и на перекрестке дорог, бегущих через него во все стороны.
Первыми пали посадские, которых ордынцы постреляли из луков походя. Но волна ярости защитников города против ворога возросла в этот момент во много раз, каждый из горожан решил для себя, что будет драться, защищая дом и родных, не на живот, а на судьбину. И тот факт, что городское вече не успело состояться из-за спешности событий, развернувшихся под стенами, уже не играл роли.
Вятка сбросил оцепенение и приник к смотровой щели в дубовой плахе, которую он с помощниками сумел установить. Бранко с Охримом и другими ратниками жались по стенам заборола и по углам, укрывая головы щитами, принесенными родственниками. Вся противоположная стена, как и бревна других укрытий, были утыканы неприятельскими стрелами с разноцветным, черным по большей части, оперением. А они все сыпались и сыпались, словно прорвало хляби небесные и на защитников нескончаемым потоком обрушился железный град.
Откуда-то снизу снова донесся женский вскрик, не успел он истаять, как повторился опять, теперь уже мужской, на прясле возле глухой вежи. Видимо, кто-то из княжьих отроков, испугавшись смертельного дождя, надумал поискать убежища получше, да не рассчитал с отходом. Вятка крепко сжал кулаки, раньше бы бросился на помощь, теперь же только скрипнул зубами и вжался лбом в сырое бревно с прорезью между ним и другим сверху. Снова тело, как в первый раз, когда увидел надвигавшихся по равнине мунгал, взялся сковывать неприятный холодок оцепенения. Он встряхнул плечами, стянутыми ремнями от сброи, и попытался задавить страх, возникший в глубине груди.