— Наша охота в становище ордынцев назрела как гнойный чирей, который уже не возьмешь прикладыванием к нему подорожника, пришла пора выдавливать его вместе с кровью, иначе жар поднимется во всем теле, — он рубанул рукой по воздуху. — В крепости ратных людей осталось наперечет, а нехристи прибывают под стены несчетными отрядами, они пришли на Русь тремя ордами и сколько их всего — неведомо никому. Мунгалы вырезали и обожрали всю округу, их кони выщипали траву и добрались до корешков, они не считаются с потерями и не уходят в степи, а это означает одно — ордынцы решили взять Козельск во чтобы то ни стало.
— Правильно молвит тысяцкий, — поддержал боярин Мечник его слова. — Если мы не нанесем им большого урона в живой силе, нам придется держать оборону до последнего ратника.
— Все равно мунгалы возьмут город, — высказал свое мнение один из купцов. — Потому что их — тьмы, а нас — наперечет.
Снова гридница наполнилась шумом голосов, в которых слышались гнев и одновременно вопрос, как быть дальше. Многие горожане настаивали на том, что нужно держаться до конца, чтобы мунгалы положили под стенами как можно больше воев, потом устроить на них ночную охоту, и если они не уйдут после этого восвояси, а примутся за штурм с еще большим усердием, воспользоваться подземным ходом, оставив крепость на милость победителя. Ведь брань на этом не закончится и даст бог придется встретиться на широких дорогах, которых на Руси много. Другие предлагали уйти сразу, унеся с собой самое ценное и спалив крепость дотла, пусть ордынцы поживятся объедками, а когда они сгинут в степях, отстроить город заново. Главное, сохранится ядро вятичей и будет кому вспахивать поля и сажать в землю зерно.
Споры длились долго, служки обнесли гостей кубками с медовухой и пивом по третьему разу, успели заменить горячие блюда на холодные закуски, поставив рядом с тарелками глиняные кружки со студеным квасом и морсом из замороженной в липовых кадках морошки и клюквы с брусникой, чтобы было чем остужать разгоряченные головы. Солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь окна с византийским разноцветным стеклом, перебрались с пола на деревянный потолок и разлиновали его косыми линиями, а возле темных образов в серебряных окладах завозился иконник с трутом и лучинами. В конце концов перевесило мнение тех, кто ратовал за продолжение брани и за выход половины рати за стены, в их числе были бояре и купцы, переживавшие за справные терема, до которых еще не добрался огонь, и за добро в них.
— Твое последнее слово, тысяцкий, сколько дружинников ты отберешь на ловитву и кто их поведет? — воевода опять развернулся к Вятке. — И сколько воев останется на стенах для защиты города от ворога?
Вятка потрогал шлем с серебряной стрелкой, опущенной на нос, встал, загремев оружием, из-за стола, кинув взгляд на княгиню, остановил его на князе Василии Титыче, напрягшемся на высоком стуле. Их глаза встретились и каждый понял, что думы у обоих одинаковые.
— Ратников на охоту поведу я, — объявил тысяцкий спокойным голосом. — Одна половина козельской дружины останется на стенах, а другая пойдет со мной. Такое мое слово.
Глава одиннадцатая
Не успел молодой месяц прикрыться очередной тучей, как к проездным башням с обеих сторон крепости и к взбегам, ведущим на стену с глухими вежами, потянулись отряды ратников, вооруженных только засапожными ножами. Каждый отряд насчитывал от пятидесяти до ста человек, всех воев было около шести сотен, облаченных в короткие лопоти с поясами и с подвернутыми рукавами, на ногах были поршни — сапоги из невыделанной кожи, вои имели между собой связь через посыльных и через факельщиков на стенах. Видно было, что перед тем как допустить кого-то до охоты, Вятка подвергал его испытанию, сравнимому с мунгальскими пытками, и теперь настал час показать, на что козельцы были способны.
Тихо скрипнули ступени на взбегах и доски на полатях под навершием, зашуршали вниз лестницы и веревки, концы которых держали крепкие руки охотников, первые дружинники заскользили по ним к основанию с другой стороны стены. Под проездными башнями звякнули воротные заворины, пропуская в щель между дубовыми половинами ворот сначала разведчиков, а потом мощные фигуры ратников, растворявшихся в темноте. Тихо было и в стойбище ордынцев, обозначенном множеством костров, лишь изредка оттуда доносились звуки, больше похожие на одинокие вопли казнимых. Где-то возле рва с посадской стороны, заполненного трупами ордынцев, взвыл матерый волк, и снова все вокруг замерло до тех пор, пока на проездной башне, обращенной к Жиздре, не блеснул рваный огонь факела. Скоро он перешел в спокойное пламя и словно завис в воздухе, не освещая вокруг себя никого и ничего, а только плескаясь светлой точкой в черном омуте ночи.
Вятка вышел за ворота главной башни и потянулся рукой к золотой цепочке на шее, пальцы нащупали крестик, а рядом с ним фигурку костяного Перуна, отшлифованную частыми прикосновениями, как в женских бусах, до жемчужной гладкости. Потерзав его между подушечками большого, среднего и указательного пальцев, тысяцкий беззвучно пошевелил губами и снова опустил амулет за ворот чистой рубахи, сшитой из льняного полотна, и только после этого подал отряду негромкую команду к началу охоты. Над головами ратников ярче запылал, словно в него кинули горсть соли, единственный факел, укрепленный на крыше башни и видный со всех сторон, послышался легкий шорох, умиравший едва возникнув. Вятка передернул плечами, не ощутив привычной тяжести железных доспехов, сделал первый шаг по подсушенной солнцем земле навстречу опасности, притаившейся одновременно на левых берегах Жиздры и Другуски. Переходя за всеми по подъемному мосту на луг, занятый ордынцами, подумал о том, что так-же поступили на противоположной стороне крепости дружинники в отрядах под водительством его друзей и товарищей, жаждавшие отомстить поганым за погибших близких и соратников и мечтавшие разорвать кольцо Батыги, охватившее небольшой город со всех сторон.
Пришла пора ставить точку в долгом стоянии, и с какого края она уместится удобнее, зависело теперь не от храбрости защитников крепости и не от числа осаждавших ее, а от терпения, на чем держалось все мироздание. Если бы Вятка, и с ним горожане, об этом ведал, он бы не спешил с охотой, а держал оборону до тех пор, пока оставались силы, тогда было бы неясно, кто бы праздновал победу, которую боги успели начертать в небесных книгах судьбы. Известно, что судьбу можно изменить, если подойти к ней с размышлением. Но кто и когда знал, как надо поступать в таких случаях, об этом догадывались лишь посвященные, приходящие в мир людей через промежутки времени, не поддающиеся исчислению. Скорее всего, их посылали на землю в те моменты, когда это было необходимо.
За стенами крепости устойчиво колыхался толстый пласт вони, от которой нечем было дышать, при сильных порывах ветра верхние слои ее сносило на город, и тогда бабы и девки задирали подолы сарафанов и затыкали носы, пряча от всех покрупневшие мокрые глаза. Защитники старались хоронить убитых в день их гибели, не дожидаясь, пока трупы начнут разлагаться, лишь бы попы и другие священники успели отпеть души. Вятка перешел ров по доскам, проложенным заранее разведчиками, он решил начинать охоту не с начала лежки поганых вокруг костров, а постараться проникнуть в середину, где можно было разжиться крупной рыбиной с золотыми шпорами на каблуках цветных сапог. Тогда руководить мунгалами, если бы возникла проблема, было бы в первое время некому, это дало бы охотникам большие преимущества, кроме всего, крайние ордынцы не стали бы стрелять из луков в глубь войска, где прятались темники с ханскими приближенными.
В середине стойбища и воины были спокойнее, они предавались сну не держа в руке чембур, протянутый от лошади, а привязав его за широкий матерчатый пояс. Была и обратная сторона, не оставлявшая возможностей на спасение в случае провала затеи — вряд ли кто из охотников сумел бы добежать с середины стойбища до его края, чтобы прорваться к стенам крепости. Мунгальские воины отошли бы по приказу смекалистого тысячника от охотников на расстояние, оставив их на виду, и перестреляли бы из луков как стаю глупых куропаток. Но Вятка отогнал мрачную мысль, подумав, что если так рассуждать, то на ловитву не стоило выходить, для того он и привел сюда козельских ратников, чтобы навязать поганым свой порядок. Как только до первых костров осталось с десяток сажен, он подал глухим подвыванием знак десятским и сотникам Бранку с Охримом, а когда те сбились вокруг него, тихо и с твердостью в голосе пояснил:
— Погляньте на луговину, в центре ее горит большой костер, он освещает шатер с мунгальским хвостатым тугом у входа и со знаменем на крыше.
— Видно как на ладони, — отозвался один из десятских. — А по бокам входа стоят два ордынских волкодава с мордами шире плеч.
— Так и есть. Нам сначала надо подобраться туда и попробовать лишить нехристей ихней головы, — кивнул тысяцкий. — А чтобы не мешаться, пойдем разными путями, убирая часовых, если они окажутся на нашей дороге. От шатра мы так-же разойдемся лучами и уже тогда займемся охотой на мунгал, стараясь ходить по воздуху и орудовать ножом будто это молонья.
— Тогда надо летать и с лета отправлять нехристей к ихнему богу неба, — не утерпел с подковыркой Званок, рядом с которым Вятка разглядел его Улябиху. Он поправился, смутившись от тяжелого взгляда тысяцкого. — Я к тому, что чем меньше шума, тем больше в ушкуе будет рыбы.
— Нам ее не солить, пускай эта рыба плывет в мунгальские степи и там гниет хоть с головы, хоть с хвоста, — приструнил Вятка старого товарища, и наказал. — После охоты всем сбираться возле подъемного моста, а ежели его не успеют опустить, тогда под стенами рядом с проездной башней, на навершии лежат заготовленные веревки и лестницы, их по первому сигналу скинут дружинники тысяцкого Латыны.
— Тогда с богом, — прижал сотник Бранок правую руку к груди. — Помоги нам Перун и Сварог.