— А мы не оплошаем, — добавил его друг сотник Охрим.
Кольцо охотников неумолимо сжималось вокруг шатра с полотнищем над ним ввиде пятиугольного знамени, видного в жиденьких лучах молодого месяца, там блаженствовал, скорее всего, какой-нибудь мунгальский вельможа, если судить по охране и юртам обслуги, от которых остро и вонюче пахло жирной мясной едой и восточными приправами, а так-же незнакомыми другими запахами. Сквозь редкие щели между шкурами пробивались отблески от светильников, зажженых внутри, слышны были отрывистые фразы, которыми изредка перебрасывались ночные стражники, стоявшие недалеко от входа. Они опирались на древки пик, расставив ноги и прижимая к бокам круглые щиты с выбитыми на них странными знаками.
Вятка скосил глаза на Улябиху, снова увязавшуюся за ним со Званком, показал рукой, чтобы обежали шатер с другой стороны, сам зашел сбоку и затаился в выжидательной позе, приготовив для броска нож с тяжелой ручкой и не менее массивным лезвием. Скоро Улябиха, хваткая и гибкая как куница, пискнула из темноты полевой мышью, давая знать, что они с семеюшкой ждут сигнала для нападения на часовых. Те не прекращали перекидываться короткими фразами, то повышая, то понижая голоса, видимо, у них продолжался давний спор. Вятка привстал на коленях и закинул руку с ножом за спину, собираясь метнуть его под шлем ближнего к нему стражника, услышал вдруг сочный всхлип и понял, что супружники опередили его с броском, поразив второго часового. Первый стражник повернул голову к товарищу и замер, стараясь сообразить, что произошло, этого времени хватило, чтобы Вятка успел прицелиться и послать нож ему в шею.
Охотники бесшумно подскочили к часовым и прекратили их агонию, надавив большими пальцами на выемку внизу горла. Кругом продолжала таиться тишина, в которой дожидались своего часа остальные члены отряда, успевшие подтянуться к шатру, но тысяцкий не думал их призывать, надеясь на свои силы и на силы помощников. Он подкрался к пологу, закрывавшему вход, заглянул за его край, увидел внутри раздетого ордынца с огромным животом и оплывшими щеками, развалившегося на шкурах с чашкой мутной жидкости в толстых пальцах. По его ногам, похожим на ошкуренные бревна, ползала маленькая женщина с распущенными волосами и с раскосыми глазами, она покрывала кожу, изрытую множеством язв, короткими поцелуями, заставляя господина закатывать зрачки и глухо урчать.
За спиной ордынца горел костер, возле него возился на корточках слуга в восточных одеждах, подбрасывая в огонь щепотки порошка, превращавшегося в белый дым, растворявшийся в воздухе. Отсветы пламени скакали по стенам шатра, затмевая огоньки жировиков по углам и пятная богатое оружие, сложенное поверх одежды, кровавыми пятнами. До него можно было дотянуться с ложа взмахом руки и выхватить или саблю из ножен, или взять короткий дротик с острым наконечником. Вятка опустил край полога, пригляделся к трупам сторожей, с их плеч соскольнули на землю крепкие мунгальские луки, а к поясам были пристегнуты колчаны со стрелами. Он подумал, что правильнее будет расстрелять хана стрелами его воинов, нежели набрасываться на него с ножами, вряд ли даже такие длинные лезвия достанут до сердца, скрытого под многими слоями жира. Зато визг от этого слизняка может всполошить все поганое становище.
Он сделал знак Улябихе, чтобы она подобрала один из луков, сам бесшумно выдернул из-под локтя мертвого кебтегула другой лук и быстро наложил стрелу на тетиву. Затем подвел бабу к пологу, наказав ее семеюшке не спускать глаз с юрты охраны, откуда могли в любой момент показаться сменщики, чуть отогнув край ковра, кивнул на наложницу. Баба стрельнула туда зрачками и понимающе ухмыльнулась, изогнувшись назад, отжала по мунгальски налучье левой рукой, как бы всем дерзким видом говоря, что она готова убить ордынку только за то, что та пришла на ее землю. Вятка мгновение помедлил, затем откинул полог резким движением плеча и ворвался внутрь шатра, важный хан не успел сообразить, что происходит, он только расширил узенькие щелочки глаз, как стрела с каленым наконечником вошла в его жирное тело почти наполовину, вторая стрела, посланная вдогонку, ударила в горло, из которого вырвалось кряхтение, убывающее из-за потока крови, хлынувшего из раны.
Тысяцкий мельком заметил, как наложница без звука ткнулась в ноги господину, из прикрывающего узкую спину золотистого халата, пошитого из канчи, торчало черное оперение, вокруг него начал образовываться темный круг, будто перья стали отдавать краску шелковой материи. Лишь слуга, возившийся с костром, успел глухо вскрикнуть, он упал в огонь, просыпав в него из кожаного мешочка пахучий порошок. Вятка поджал было губы на убийство безоружного раба, тем более, что он был не женщиной, могущей своим визгом поднять на ноги мертвого, но в ответ получил от Улябихи такой испепеляющий взгляд, что предпочел отвернуться и заняться осмотром шатра. В нем было столько добра, что оно не уместилось бы на нескольких телегах, одних ковров висело по стенам и лежало на полу не один десяток, не считая оружия с золотыми и серебряными рукоятками в таких-же ножнах, и нескольких сундуков, обитых драгоценными пластинами, закрытых на массивные замки, в которых восточные люди возили обычно сокровища. Но ратник пришел в логово мунгал не за поживой, он направился было к выходу, когда снаружи шатра раздался какой-то шум.
За спиной тенькнула тетива, это Улябиха взяла лук на изготовку, заставив и тысяцкого перехватить нож за рукоятку, он встал сбоку полога, готовый ко всему. Но время шло, а все оставалось по прежнему, Вятка выглянул наружу и увидел Бранка с воями, стоящими над еще несколькими трупами ордынцев, это были скорее всего сменщики кебтегулов, так и не окончивших спор, души которых вознеслись на небо раньше. Воткнув клинок в ножны, Вятка вышел из шатра и сделав знак сотнику, чтобы тот с ратниками подобрал с земли луки часовых с их сменщиками, раскидавшихся в паре сажен от входа, двинулся к юрте охранников. Это было самое опасное место в стойбище, из которого в любой момент мог прозвучать тревожный сигнал и поднять на ноги всю орду. Охотники окружили помеченную особыми знаками юрту, в которую не вернулся разводящий и приготовились поразить отборных кешиктенов знатного хана стрелами их товарищей. Один из них отвернул полог на входе, внутрь крадучись вошли несколько воев, через мгновение оттуда донесся дружный хлопок тетив о рукава лопоти и сдавленные вскрики раненных ордынцев, которых дружинники быстро добили ножами.
— Луки и волосяные арканы забрать с собой, а так-же сабли стражников, они кованные из булата, — негромко и спокойно наставлял Вятка, когда все было кончено. От других юрт к группе прибивались тени дружинников сотника Охрима и десятских, успевшие побывать в покоях приближенных хана и его обслуги. Тысяцкий подумал об Улябихе, поразившей раба стрелой не моргнув глазом, и заключил. — Ратники, пришла очередь начинать охоту на мунгал, рассыпайтесь цепью, не оставляя после себя даже рабов, чтобы некому было подать сигнала об опасности. Не гоняйтесь за добром нехристей, его надо будет донести еще потом до стены. Направление держите на взводной мост через Жиздру, напротив проездной башни.
Он покосился на семеюшек, остановившихся в стороне, баба успела набить сокровищами объемистый баксон и нацепила его на супружника, опиравшегося на ордынское копье, подобранное подле ханского часового. Лицо у Вятки перекосилось как от зубной боли, а в глазах появился ехидный огонек:
— Званок, а ежели ордынец полоснет тебя саблей наотмашь, ты что станешь спасать, голову или добро в суме за спиной? — с насмешкой спросил он. — А еще надо не забыть про супружницу, она тоже будет рядом.
— Вот супружница пускай и отвечает и за меня, и за этот баксон, — натужно отозвался десятский, поддергивая спиной. — Как только ты произвел ее в десятские, так я ей стал не указ.
Строптивая баба было вспыхнула:
— А как поганые грабят наши хоромы да истобы, и спроса с них никакого!
— Опосля ловитвы оставляй мунгал хоть телешом, — уперся Вятка, — А щас каждый вой на счету.
Улябиха забросила за плечо добрый сноп волос и оскалилась волчицей, будто у нее уже отбирали добытое в честной ловитве:
— Званку этот баксон не помеха, ему не надо склоняться над погаными, — она поджала губы. — У моего семеюшки заместо засапожного ножа мунгальский дротик, и он будет накалывать их под зябры, как тех плотвей.
Тысяцкий покусал губы и не найдя что ответить, махнул рукой вперед, одновременно передвигая другой рукой к середине пояса нож и добротный булатный кинжал, доставшийся ему с прошлой охоты. Ратники бесшумно сошли с места, они превратились в привидения, летавшие над полями сражений, не расстававшиеся с оружием. Стойбище будто вымерло, воины орды забыли обо всем, взвалив тревоги на стражников, должных поддерживать огонь в кострах, но те клевали приплюснутыми носами и опоминались только тогда, когда угли покрывались налетом пепла. Наступило время, самое удобное и для глубокого сна вражеских воинов, когда дневные заботы покинули их головы, и для тех, кто пришел на них охотиться, у которых осталась одна задача — уменьшить число захватчиков, чтобы выжить самим в этом аду.
Вои рассыпались в прерывистую цепь, каждый кусок которой наметил свой участок, они входили в круг, слабо освещенный отсветами от костра, уверенные в том, что нехристи вряд ли сообразят, что это лазутчики из крепости сумели оказаться в центре становища, и потому не сразу среагируют на шорохи за спинами. Если возле костра дремали сторожа, они резали им горла, а если их не было, начинали охоту с края и заканчивали ее на противоположной стороне. Вятка с несколькими дружинниками старался держаться середины, где больше было юрт джагунов, отмеченных конскими хвостами над входами, возле одной он задержался дольше обычного, ему показалось, что хозяин что-то заподозрил и его нет внутри.
Чутье не обмануло охотника, мунгальский сотник сидел на корточках у основания юрты и пытался присмотреться к теням, бродившим по становищу, занятому его сотней. Наверное, он не подавал сигнала тревоги только потому, что опасался прослыть трусом, что в орде было равнозначно смерти, по этой же причине он решил дождаться явных доказательств. Вятка тихо переступил мягкими поршнями, пошитыми из невыделанных шкур, стремясь подобраться к нему сзади, он знал, что воины орды не снимают доспехов даже ночью, от