Тощая фигура Субудая источала напряжение больше обычного, здоровая нога, подложенная под зад, была приподнята в колене, а больная наоборот стремилась выпрямиться сухим суком на отмершем дереве, урусутский лохматый малахай сполз на ухо, закрывая вытекший глаз с почти половиной лица, изрытого кривыми морщинами. Он сидел, уставившись в одну точку, но заметив внимание к себе джихангира, завернул зрачок здорового глаза в его сторону и едва заметно прикрыл его верхним дряблым веком, давая понять, что все пока идет как надо. Затем вильнул этим прокалывающим насквозь зрачком сначала в сторону Кадана, а потом Гуюк-хана, и впал в прежнее состояние голодной мусук, замершей возле мышиной норы. Бату-хан подергал надбровной голой дугой, оперся локтями на подлокотники трона и не давая совету созреть мыслями, сказал:
— Все, что я объявил по поводу Бури и его воинов, относится к Кадану, он должен выехать перед своим туменом и огласить слово в слово мою волю, идущую от воли Священного Воителя, — он окинул сидящих на ковриках военачальников быстрым взглядом и смягчив наконец-то черты круглого лица, налитого кровью власти, добавил. — Мы понаблюдаем, кто из этих темников, успевших прославить себя в урусутском походе, вырвет друг у друга звание минган-богатура и возденет знамя с шонхором, выжимающем булатными когтями все соки из тела черного ворона, на самом высоком здании поверженной крепости.
Субудай кинул настороженный взгляд в сторону начальника левого крыла, в отношении которого джихангиром не было сказано ни слова, а значит, объявленного им в ходе предстоящих военных действий вне закона, затем качнулся пару раз на коврике и снова принял отрешенную стойку каменного Будды из страны Барон Тала. Он сделал для себя выводы из действий саин-хана, оглашенных перед всеми, и принял их безоговорочно, как всегда. Шейбани-хан при этих словах, окончательных судя по всему в замысле джихангира, как бы невольно передернул плечами и отвернулся от Гуюк-хана, продолжавшего сверлить его раскаленными зрачками, жаждавшими крови своего близкого родственника, занимавшего трон повелителя войска всей орды, недосягаемый для него.
Теперь уже навсегда, потому что курултай учтет его промахи в походе на земли урусутов, невзирая на Угедэя, его отца, стоящего во главе. Но брат по крови успел убрать плечо поддержки и едва ли не выставил сапог для подножки. Начальник правого крыла понял, что лучшего из предложенного саин-ханом по овладению Козелеском предложить никто не сможет, учитывая обстоятельство, что защитники города, как уловили свободные уши, снующие везде, сумели покинуть городок, оставив для его защиты только добровольцев из числа лучших дружинников. И сын главы кагала всех монгол зашипел слюной, запузырившейся на губах, заливая ею звериное чувство мести, пожиравшее изнутри как пожирает голодный шакал внутренности тарбагана, объеденного крылатым шонхором.
Глава пятнадцатая
Второй день защиты крепости от новых кипчакских орд под водительством ханов Кадана и Бури, нахлынувших вместо гуюковых с бурундаевыми полков, хотя их становище еще продолжало протыкать небо остриями походных юрт, подходил к концу. Закрасневшееся солнце ускорило падение за высокую стену леса, увенчанную острыми вершинами и оттого казавшуюся сплошным тыном без намека в нем на ворота, без которых любая усадьба что на Посадской стороне, что на Усмариной улице показалась бы пунькой с погребом под ней. Вятка поднялся по взбегам на навершие стены и прошелся по полатям от главных проездных ворот до глухой вежи между башнями.
Полки смалявых нехристей, висевшие на веревках с внешней стороны стены вонючими гроздьями полуживого мяса отпали от нее разом, как только нижний край светила коснулся лесного частокола и на взгорке посреди равнины заревели длинные мунгальские трубы. Татары и другие сипаи сорвали веревки с верхних краев навершия, прыгнули в седла и понеслись во весь опор к шалашам, испоганившим зазубренными рядами большую часть изумрудного луга. Они гнездились боком в деревянных седлах с высокими спинками, стремясь закрыть щитами неприкрытые доспехами спины от стрел, пущенных им вдогонку. Но не каждому удавалось увернуться от железных наконечников, посланных с тетив сильными пальцами защитников крепости, то один, то другой-третий вдруг вздергивали вверх руками с широкими рукавами полосатых в основном халатов и с размаха сверзались под копыта тесной лавы из своих и чужих коней, не умеряющих бега даже после потери седока.
Воевода посмотрел вслед бесчисленным полкам, уползающим с равнины бесконечной быстрой тенью, оставляющей после себя трупы и изуродованную копытами черную землю, и перевел взгляд под основание стены, под которой продолжали корчиться покалеченные нехристи. Их никто не собирался добивать, чтобы прекратить мучения, хотя вятичи до нашествия Батыги поступали с врагом по человечески, отхаживая легко раненых и отпуская потом на четыре стороны. Сейчас никто из воев, приходивших в себя от боя от рассвета до заката, ухом не вел в сторону душераздирающих воплей, разве что какой из дружинников коротко свистел стрелой, пригвождая к земле самого крикливого разбойника. Вятка прошел мимо вежи до другой башни, отстоявшей от главной примерно на два с половиной нанкиясских уинта, как поясняли горожанам купцы, привозившие в городок товары из дальних стран, восхищавшиеся неприступностью крепости, и остановился, оглядывая доски под ногами.
Везде громоздились трупы, через которые приходилось переступать, почти все они принадлежали нехристям, их было так много, что воевода невольно перекинул взгляд на защитников. И замер на месте, охваченный гордостью за соплеменников, стоявших друг от друга иной раз за пяток сажен, оттого рубившихся на поле брани за десятерых. Это были зрелые вои, успевшие познать звон клинков не только степняков, но и крестоносцев из стран с захода солнца с длинными по грудь мечами. Расставлял он их с Латыной только на слабых участках стены, где ордынцы могли подскакать вплотную и забросить веревки с укрюками за края навершия. А где она продолжалась глубоким обрывом с речкой на дне, башни и полати были пустыми, в вежах обманывали неприятеля редкими выстрелами только девки, добровольно оставшиеся перевязывать раненных да сами раненные кмети, не могущие владеть клинком.
После того как Вятка доложил на большом совете, что силы на исходе и защитники продержатся на стенах едва ли день, было принято решение об оставлении городка жителями, ушкуи с невольными сбегами, спущенные в ту же ночь на воду, успешно миновали угловую башню, выходящую торцом на быструю Жиздру, улицы опустели до голодного воя двух-трех собак, оставленных в спешке горожанами. Люди забирали все ценное, что можно было унести с собой, остальное уничтожали огнем или кидали в погреба и закидывали чем только можно, накрывая сверху землей. Они надеялись вернуться, уверенные в том, что Батыга с несметной ордой уйдет из этих мест не солоно хлебавши, и они снова возродят к жизни родные пепелища.
В крепости остались добровольцы числом двести шестьдесят семь воев, среди них были закаленные ордынским обстоянием Улябиха, Булыга, Вогула, Охрим, Бранок, из молодых воеводиных выпестышей Торопка, Владок и с десяток таких же отчаянных козельских пострельцов. Осталась с несколькими девками Палашка, успевшая насобачиться не только присыпать снадобьем раны и перевязывать их, но владеть мечом с луком ловчее отдельных княжеских кметей. Некоторых горожан дружинники не смогли усадить в ушкуи силком — такая лютость к тугарам, несмотря на немолодой возраст, плескалась в их глазах. Среди них оказались жители, у которых погибли самые близкие родственники, эти выбрали дорогу одну — успеть отомстить ворогу до своей неизбежной смерти. В струги набилось как в первый поход много народа, притопив их до черпания воды высокими бортами, Вятка приказал посадить в них малых и старых, больных и здоровых, со всем княжеским двором.
Перед отплытием к месту поселения с холмом и деревянной статуей языческого бога, уже обживаемого первыми переселенцами, он устроил нехристям переполох, начавшийся с середины их уртона. Охотники проникли туда снова через подземный ход, лишь приваленный мунгалами на той стороне ветвями и деревьями, спуститься со стен по веревкам, как было раньше, не представлялось возможным по причине подхода вражьих полков везде впритык. А монаший ход оставался не тронутым, ордынцы проскакали его от края до края и получив от монахов веский отпор на церковном дворе, подавив немало воинов в тесном пространстве, признали его видно ненадежным, готовым обрушиться под водами широкой и глубокой реки. И кмети, просочившиеся сквозь древесный завал, устроили праздник смерти, косившей их серпом для сорняка, смельчаков поддержала с краев уртона часть дружинников, выбежавших из ворот крепости.
Очнувшиеся от забытья сипаи бросились врассыпную не хуже прузей, мурзы не знали, в какую сторону направлять удары сотен, шатких от кобыльего молока и тяжелого сна. Начался вертеп, какой случился в старую охоту, когда Вятка с Прокудой, Звягой, другими ратниками вырезали ножами больше четырех тысяч смалявых огарян с десятками дородных сотников и нескольких темников. В этот раз охотники, воспользовавшись паникой в стане врага, растворились в ночи так-же бесследно, успев закидать за собой ветками вход в тайный лаз и затворить крепостные ворота на кованые запоры. И пока мурзы искали во тьме испарившиеся на глазах тьмы урусутов, горожане по другую сторону стен успели собрать поезд и пустить его по Жиздре к новому месту поселения.
Но главным событием в оставлении городка невольными сбегами оказалось исчезновение князя Василия Титыча, он пропал из под заботы матери, княгини Марьи Дмитриевны, до последнего не спускавшей с него глаз. Она надеялась, что сын переменит решение остаться в городке вместе с добровольцами и отплывет с горожанами, чтобы на новом месте возглавить родовую ветвь вятичей. А по достижении зрелого возраста суметь отомстить поганым за унижения, понесенные от них, как это делал со степняками его отец. Но все произошло не по надеждам княгини, малолетний князь успел возмужать, превратившись за месяц из отрока в юношу, способного принимать решения самостоятельно, он растворился в ночи еще до отхода княжьего ушкуя от берега, не попрощавшись с матерью. Вятка послал кметей в разные концы крепости, они обыскали все углы и детинец до подвалов в нем, и вернулись ни с чем.