В этот момент слуха окруженного ратниками воеводы коснулся раскатистый гул вечевика, подвешенного на верху колокольни церкви, он прошелся над головами защитников мощным громом один раз, потом второй. На третий к нему присоединился гул набатного колокола на колокольне церкви Параскевы Пятницы. И зачастили, застонали малые колокола, словно звали в бесконечность, синевшую над головой небом разливанным, освещенным лучами весеннего жаркого солнышка. Слышно было как закричали разом девки и бабы с монашками, сливаясь высокими голосами с перезвонами, но в стенаниях не различалось страха и ужаса, это вырывалось наружу отчаяние о непознанной девками любви, о неродившихся детях, о несбывшихся бабьих мечтах. И о славе незнакомому богу, оглашаемому монашками напевными песнопениями, к нему они обращались, моля принять в свою обитель. Глас божьих созданий, призванных вынашивать и выпестовывать род человеческий, не прерывая его даже отрезанием пуповины, был пострашнее звона мунгальских с тугарскими сабель и кипчакских палашей. Он принуждал вятских мужчин превратиться в каменных идолов, которым их племя поклонялось испокон веков, и отстаивать веру и правду до последнего.
Воевода оглядел малочисленную рать, ощетинившуюся мечами и копьями, укрывшуюся за каплевидными червлеными щитами, он не заметил, когда проскользнули на колокольни звонари митрополита, скорее всего они поднялись туда еще до забивания дверей гвоздями, и теперь исполняли волю владыки, оповещая окрестности о близком конце вольного города, противостоявшего нашествию нехристей более пятидесяти дней. Эти монахи сами избрали судьбу, пожелав сгореть заживо в огне костра, уже разведенном ими внутри колоколен. Вятка, не усмотрев Латыны, всегда подпиравшего правое его плечо, понял, что тысячника больше нет. Как ушли в вечность Охрим с Булыгой, отроки Владок с Надымкой и многие вслед за ними защитники.
Хмурился бородатый Вогула, сжимавший в тяжелых ладонях длиннорукий бердыш, Улябиха сдвинула на затылок золотистый шлем, открывая обрамленное соломенными волосами лицо, на котором не отражалось волнения. Она не боялась смерти, знала, что за последней чертой ее дожидается Званок, любимый семеюшка, с которым прожила счастливую жизнь, не тревожимую погаными пришельцами, не мывшимися от роду. Чуть позади вытянулся в струнку отрок Торопка, схожий с Улябихой светом на лице, его тоже ждали за небесным полотном два старших брата и любимая сестра, едва познавшая любовь, но не успевшая выносить плод из-за басурманской стрелы. Торопка трепетал от страха скорой смерти, смешанного с нетерпением от близкой встречи с близкими людьми. Вятские знахари внушали людям, что человеческие души бессмертны, так же вторили им новые попы, читавшие с амвона греческие псалмы, оттого души ратников были спокойны. Волновалась только плоть, которую мог обуздать лишь праведный гнев, он и поджигал зрачки воев, источавших искры.
Лучи полуденного солнца заливали светом шеломы с доспехами, создавая над защитниками светлый ореол, такой, какой иконники малевали над головами богов с темными ликами, привезенных купцами из заморского Царьграда, бывшей столицы Византийского государства, на воротах которого прибивал щит вещий князь Олег. Воевода вскинул голову, чтобы еще раз посмотреть на верх колокольни, на то, как мечется между веревками звонарь, спеша исполнить свой долг. Вокруг него мелькали стрелы с горящими на хвостах пучками сухой травы, наконечники втыкались в колокольную балку, в деревянные опоры для нее, опадали с каменных стен на дощатый пол. Из-под ног монаха уже поднимались вверх клубы дыма, громадная балка проросла синими огненными языками, слабыми на безветрии, а он не выпускал из рук веревок, не обращая внимания ни на что, объятый молитвенным исступлением.
Вятка развернулся по направлению к церкви Параскевы Пятницы, от которой продолжали нестись крики баб с девками, брови у него сошлись на переносице, глаза отразили от увиденного железный блеск. Из высоких окон церкви валил не дым, а вырывались длинные языки пламени, они забрались почти под купол, примеряясь объять его со всех сторон, верх колокольни тоже занялся пожаром, начавшим поглощать звуки боя ненасытным ревом. Концы веревок отпадали от языков колоколов, привязывать заново было некому. Он понял, что женщины приняли решение сгореть заживо в пламени, нежели достаться поганым и быть истерзанными сразу или влачить рабскую судьбину до конца дней в их логовах. Осознал, что времени для жизни больше не осталось, ведь с колоколен было виднее, нежели с невысоких порогов перед входом в божий храм, оттого там за уготовления взялись раньше. Он набрал полную грудь воздуха, посмотрел на солнце открытым взглядом и огладив бороду не приказал, а попросил, но так, чтобы вои его услышали:
— Ратники, мы исполнили обет, данный соплеменникам, род вятичей не оборвется, граждане города успели уйти на стругах и соединиться с первыми сбегами, преклонив колена перед волхвами на священном холме с дарами нашим богам!
— Твоя правда, воевода! — эхом отозвалось воинство.
— Бабы с девками и монашками, не оставившие нас в последний час жизни, уже приняли смерть через огонь, — Вятка повернулся в сторону церкви Параскевы Пятницы, объятой пламенем от основания до куполов. — Слава нашим дочерям, сестрам и женушкам.
— Слава великая! Пусть Перун и Даждьбог с Ярилой отнесутся к ним с родительской заботой, — подтвердили его слова дружинники.
— Пришла пора и нам принять судьбину. А перед тем постоять за себя и за наших братьев русичей, убиенных нехристями! За великую Русь!
Жаркий воздух, заполнивший пространство вокруг церкви, на мгновение как бы застыл, прекратил струиться перед глазами речными волнами, не стало слышно треска огненного вихря и внутри строения, прорвавшегося наконец к куполам, одевшего колокольню вместе с площадкой для звонаря в плотные холсты красного цвета. Два столба пламени над церквами посреди маленькой крепости взметнулись к небу, как две свечи, зажженные в храме перед Спасителем, смурного ликом. Но не это стало причиной взрыва яростного рева, вырвавшегося из глоток отряда ратников, увидевших конец земного пути. Разорвала им рты необузданная сила свободы, таившаяся до последнего в глубине их душ, укрытых не только плотью, но и пластами крепкой брони на мощных грудях:
— За Русь! За нашу землю!!!
Вокруг скапливались орды смалявых нехристей, жаждавшие поживы, их узкоглазые лица, больше похожие на морды зверей из заморских стран, питающихся падалью, скалились гнилыми пастями в ожидании кровавого пира. В грязных лапах, покрытых коростой, трещали налучья с натянутыми тетивами, готовыми в любой момент дрогнуть стрелами, на дружинников нацелились короткие дротики, заблестели кривые сабли. За стеной ордынцев объявились сотники и темники в шлемах с длинными перьями, другие важные мурзы в пестрых халатах. Осталось лишь отдать приказ, чтобы скопище степняков в драных тряпках пришло в движение и тогда сверлящее зудение стрел перекроет земные остальные звуки. Полки ордынцев все прибывали, скоро сипаи заполнили церковный двор с ближайшими улицами за горожей, но приказа к началу расправы над защитниками не поступало.
Вятка вдруг понял, что отряд хотят взять в полон, чтобы потом кому отрубить голову, а на кого наклепать колодки и отправить мерить ногами бескрайние просторы мунгальских и татарских степей. Добровольцам предлагалось принять унижение, перед которым смерть посчиталась бы за счастье. Он заскользил глазами по лицам соплеменников, увидел заострившее их черты мужество и ощутил единение, словно внутри малой рати стало биться сердце, одно на всех. Грудь заполнило чувство гордости, он понял, что теперь каждое его движение будет воспринято воями без слов. Воевода неспеша скинул с плеча налучье, наставил стрелу на тетиву, не стараясь привлекать внимания врагов, затем вышел перед дружинниками и, остановившись в паре сажень от передних рядов, негромко приказал:
— Луки наизготовку!
Снова повернулся лицом к ордынцам, следившим за ним с ужимками, больше схожими с обезьяньими в клетке кочевого скомороха. Услышав, что ратники за спиной повторили прием, махнул правой рукой, будто подзывая для переговоров ордынца с толмачем. Из месива сипаев, окутанного облаком вони, показался обрюзглый мурза на лошаденке ростом с козельского телка, за ним подтащился кипчак в тюрбане, приседающий на каждом шагу. Неровные ряды поганых смягчили оскалы, пристально наблюдая за происходящим, они опустили луки и ослабили тетивы. Когда мурза подъехал ближе и не слезая с седла презрительно воззрился на урусута, Вятка вскинул налучье и вонзил стрелу ему в горло. В его доспехи тут-же впилось до сотни кипчакских стрел, пущенных с расстояния в несколько сажен, но воевода успел заметить, как от козельской рати тоже отделилась темная туча, плотная от железных наконечников, выкованных Калемой кузнецом. А оружию вятского умельца равного еще не было, оно брало брони вплоть до басурманских булатных…
Хан Батый подъехал к невеликой кучке урусутских ратников, лежащих на земле плотными рядами, утыканных джэбэ-стрелами словно порослью из бамбуковых побегов. Доспехи покраснели от проступившей крови и казалось, что лучи, отражавшиеся от пластин, тоже стали красными, как солнце, зацепившееся за черный крест на самом верху урусутского молельного дома. Вокруг тлели синими дымами остатки деревянных строений, раскидываемые кипчаками по сторонам в поисках сокровищ, спрятанных жителями в сундуках и скринах с порубами. Сипаев было много, они накрыли территорию городка прожорливой саранчой, казалось, в несколько рядов, не брезгуя даже дверными петлями, осыпавшимися от перегрева сизой окалиной.
В первую очередь был подвергнут разграблению обнесенный высоким забром детинец с княжеским теремом посередине с резьбой от просторного крыльца с высоким фундаментом до гребня на крыше, рухнувшего на дубовые плахи тесаного пола. Там искатели наживы кишели кишмя в надежде обнаружить в углах и подвалах малолетнего князя вместе с матерью, обслугой и приближенными, не оказавшихся среди убитых защитников крепости. За них саин ханом была обещана высокая награда. Но княжескую семью с челядью по прежнему не могли отыскать ни живыми, ни мертвыми, хотя в других городах Руси князья выносили дары победителям еще на подступах к их владениям, поэтому Батыю пришлось отдать приказ перевернуть весь городок вверх дном. Он не мог допустить, чтобы кто-то успел распорядиться их судьбой раньше него. В проходе между забором и крепостной стеной продолжали громоздиться трупы кипчаков вместе с лошадиными трупами, попавшие в засаду, устроенную защитниками несколько дней назад. Их никто не собирался убирать, так же сваливались в глубокую рытвину трупы ордынских воинов, погибших раньше или позже, издававшие стойкое зловоние.