аботающей к своей неработающей. Хоуп взяла их, белые, в свои темные руки и с удивлением посмотрела на них. Марусины щеки покрылись красной коркой, она заплакала и стала обиженно жаловаться Хозяйке – очевидно, на ее же поступок. Принцесса наклонилась к сиденью напротив и принялась бить Марусю по лицу. Та просто продолжала плакать. Хоуп невзлюбила Принцессу сразу, а теперь она ее ненавидела. Но ей было привычно находиться рядом с человеком, которого она ненавидела. Хоуп крикнула – стоп! – и схватила Принцессу за руку. Маруся перестала плакать, Принцесса – пытаться бить. Вдвоем они, похожие друг на друга, глядели на Хоуп с огромным удивлением. Обе сели прямо и поехали дальше молча. Маруся через навес лба глядела на Хоуп возмущенно: та посмела перечить Хозяйке.
Хоуп хотелось выйти из коробки на колесах. На ней были теплое пальто и шапка из собаки. В руках – шерстяные варежки. Она могла дойти пешком до того гостевого дома, успеть найти Настоящую принцессу, уехать с ней в Главный город, где, Хоуп слышала, река закована в гладко обтесанный камень, подождать, пока вырастет сын служащих, и родить ему детей. Но Хоуп заметила, что Принцессе неловко. Что она как-то иначе, по-новому посмотрела на Марусю, на свои кольца, на меховую свою шубу, на эту слишком дорогую для нее коробку на колесах. Принцесса постоянно пребывала в беспокойстве, злости, но то, что той неловко, Хоуп ощущала впервые. Маруся тоже почувствовала изменение Хозяйки и теперь сжалась от страха своим круглым телом до маленького, почти подросткового. Изменение Хозяйки означало изменение ее мира. Маруся не была готова к изменению.
Хоуп знала, что и в ее Первой стране не все работающие ненавидели неработающих. Некоторые, тоже домашние, уважали и даже любили их, считали себя частью их семьи. Но отношения Принцессы и Маруси были совсем больные. Работающая исполняла все просьбы, часто напрасные, значит – капризы. Растирала ей ноги (которые то ли мерзли, то ли болели), дула ей на чай, мелко резала ей еду, одевала ее, раздевала, причесывала, выносила ее горшок, вязала и шила на нее в разных, даже вполне хозяйских, стилях – и Принцесса всегда говорила, что это ужасно и некрасиво. Доедала ее еду, пекла ее любимые маленькие пироги с грибами и покупала в лавках застывшую губчатую массу из протертых яблок. Сидела рядом ночами, если Принцесса говорила, что ей нездоровится. Маруся часто любила рассказать Хозяйке, что она видела, слышала, пока ходила в церковь или лавку, чему она порадовалась или чему удивилась. Неработающая не слушала вовсе или называла работающую дурой или идиоткой. Но главное, стоило Марусе хоть в чем-то ошибиться и повести себя не по-работающему: подать слишком горячую еду, не вынести вовремя горшок, слишком усердно дуть на чай и сильно остудить его, подпалить маленькие пироги, уронить что-то, отказаться что-то делать или высказать Хозяйке свое недовольство, – Принцесса била ее. Руками, чаще всего по лицу или обратной стороне шеи. Притом Хоуп видела, что неработающей необходимо было избивать свою работающую раз в два-три дня, иначе у той начинали дрожать руки и нижняя губа и начинал даже прыгать глаз. Принцесса будто так справлялась с тем, что вообще живет. Маруся всегда была готова к побоям, но всегда искренне снова боялась и плакала. А потом смиренно ходила с распухшими от ударов губами, поцарапанной ногтями и перстнями кожей на щеках, лбу и шее.
Коробка на колесах перестала трястись и звенеть. Они встали. Лошади выдохнули. За стеклами в обе стороны виднелось поле. Значит, застряли. Наваждение перемены пропало. Принцесса вытянула правую ногу в сапоге, положила ее на колени Марусе и велела растереть. Маруся обрадовалась, сняла бережно с неработающей ноги сапог, носок, потом чулок и принялась ее массировать. Принцесса посмотрела на Хоуп победительницей, а Хоуп посмотрела в белое поле. Она решила пережить с Принцессой зиму, а потом уходить.
Неработающая стала гораздо реже бить Марусю и никогда не делала этого на глазах служащей. Хоуп решила мстить, как ей это было доступно: она аккуратно, по слову, по выражению, по интонации в каждой из двух-трех фраз принялась говорить с Принцессой на работающем диалекте. И Принцесса принялась перенимать. Она, бывало, задавала вопросы про некоторые удивляющие ее слова или интонации, но Хоуп спокойно объясняла, что это такой американский разговор. Хоуп обожала слушать Принцессу, когда та говорила на работающем диалекте с толстым русским акцентом. Это была странно и смешно, и одновременно Хоуп становилось стыдно перед Голд и другими работающими за то, что она избрала их родную речь наказанием для неработающей. Зато английский Принцессы буквально побежал, стал быстрым, внезапным, менее сбивчивым. Однажды Хоуп дремала в дороге под качку и позвякивание колокольчиков, и Принцесса, которой стало скучно ехать молча, будила неработающую фразами. Хоуп даже показалась, что это Голд будит ее. Ей это не понравилось.
Они приехали в каменный хозяйский дом с овальными окнами и с маленькими, размером с больших кошек львами по бокам главной двери. Хоуп потом много еще видела в своей Второй стране львов, охранявших неработающие дома снаружи или внутри – сидящих или лежащих и сложивших морды на лапы, небольших или совсем крохотных, больших или совсем огромных, с открытой пастью или закрытой, зло рычащих – показывающих зубы, или очень грустных, или чрезвычайно обалдевших, с раскрытыми от удивления глазами и пастью, или даже улыбающихся. Из белого, красного с прожилками, черного камня, золотого металла или серебряного. Потом она видела разноцветных львов, которые украшали некоторые работающие деревянные дома. Эти звери, разноцветные, сильнее похожие на людей, чем львы неработающих, нравились ей больше. Хоуп удивлялась этому львиному царству, ведь никто никогда не видел здесь львов. Они водились в Африке, она знала. Оттуда украли не только ее бабушку с дедушкой и весь ее народ, но и львов, вывезли их изображения как символ силы и страха и распространили тут среди неработающих и даже работающих.
Домом с овальными окнами владела знакомая Принцессы, на нее непохожая внешне: высокая, крупноскулая, с черными волосами и очень тонкой, сильно утянутой серединой туловища. Принцесса рассказала, что они дружили в молодые годы. У Подруги принцессы были очень высокий голос и белая мелкая мохнатая собака. Подруга принцессы всегда носила ее на левой руке, запрятанной в перчатке: мохнатая кусала неработающей пальцы. Хоуп, глядя на то, как общаются неработающие женщины, решила, что они никогда не дружили. Подруга принцессы поразилась Хоуп и обозлилась на подругу. Хоуп осознала, что это зависть. Подруга принцессы всегда усаживала служащую рядом с собой за едой, часто обращалась именно к ней, хоть Принцессе почти всегда самой приходилось работать переводящей. Ее лжеподруга не говорила по-английски, а Хоуп не говорила почти по-русски, но многое уже понимала. Принцесса злилась, ревновала Хоуп, но одновременно испытывала удовольствие от того, что Хоуп именно ее служащая.
Хоуп ела за одним столом с неработающими из тарелок из драгоценных металлов или из тонкого белого стекла, разукрашенного цветами, сценами с чистыми людьми в нарядах или красивыми чистыми животными. Ела ложками, ножами и маленькими вилами из драгоценных металлов. Все это подтверждало то, что Хоуп уж точно теперь свободная неработающая – и даже не служащая, а почти хозяйка. И приносили ей еду, и стирали ее одежду, и открывали перед ней двери белые люди – домашние работающие. Хоуп несколько раз ощутила из-за этого торжество и радость, но ей быстро стало стыдно. Марусю, как работающую, за общий стол не сажали. Маруся ела на кухне, а в те разы, когда Принцесса ела не за общим столом, а в комнате, доедала там за Хозяйкой остатки. И Хоуп от этого тоже было стыдно. Ей не нравилось, что ей часто становилось стыдно в ее Второй стране.
Разговоры были скучными, однообразными. Подруга принцессы спрашивала Хоуп, как ей русская еда, русский климат и русские люди. Хоуп отвечала, что еда ей нравится (как может не нравиться еда?), климат пугал, но зима красивая и в теплой неработающей одежде и в каменных затоп– ленных домах ее можно вынести, кожа спины привыкла и почти не болит (Хоуп это не рассказала, но подумала), а люди везде есть разные. Хоуп приносили пробовать разную местную еду: большие пироги с грибами или рыбой, маленькие пироги с грибами, или курицей, или капустой, разные вареные ягоды, красный суп с капустой, поджаренные в масле тонкие круги теста, которые подавали с белой молочной кремовой массой и с оранжевыми шариками, пахнущими рыбой. Подруга принцессы почти не ела сама, но сама опять спрашивала, нравится ли Хоуп. Ей нравилось, но она не привыкла так много есть. Принцесса съедала то, что приносили, и привычно бралась за следующее блюдо. От их хозяйских завтраков, обедов, полдников и ужинов оставалось много, остатки доедали домашние работающие.
Во Второй стране Хоуп часто пили чай, много и долго, чтобы согреваться и разговаривать. Вода для него производилась в металлическом сосуде на ногах и с краном. К чаю приносили на сладкое мед и вареные протертые ягоды, но именно в доме Подруги принцессы впервые Хоуп подали сахар – горку золотистых кристаллов в посудине из драгоценного металла. Служащая не сомневалась, что он приехал оттуда же, откуда и она. Пока неработающие были заняты разливанием чая, Хоуп положила себе один из кусков с острыми переливающимися краями в рот. Кристалл кололся и одновременно растекался сладостью по рту, горлу, пищеводу – всему подкожному телу Хоуп.
Полевых работающих она видела редко и на ходу. Проезжая мимо них, идущих сквозь снег или тоже проезжающих – в телеге на одной лошади. Чаще – мужчин, реже – женщин, иногда – детей. По позам тел, по темпу походки всех проезжающих и проходящих было ясно: у них есть какая-то цель, какое-то дело. Работающие никогда не передвигались просто прогуливаясь. В руках мужчин и женщин всегда находилось какое-то работающее орудие, на руках женщин часто – дети. Хотя иногда встречались мужчины без орудия, прогуливающиеся по изогнутой и вроде бы без цели – на самом деле с целью напиться еще больше и ничего не видеть и не ощущать, или уснуть и замерзнуть в сугробе, или избить свою жену. Хоуп этого не понимала, но догадывалась.